– В моей чашке нет молока! Ну-ка добавь сахара, его вчера купили! Ты теперь моя рабыня! – покрикивал он, зашвырнув ранец с тетрадками на пианино.
Пожевав жвачку, Христофор начал крепить ее к заварному чайнику, найденному мной под газовой плитой и тщательно отдраенному. Грязная посуда накапливалась в доме со скоростью света, и едва я заканчивала ее мыть, нужно было вновь идти собирать по всем комнатам миски и чашки, одновременно подбирая пакеты от чипсов и сухарей и обертки от леденцов. Занимаясь уборкой, я не обращала внимания на Христофора. Тогда он пожевал вторую жвачку, обмотал ее вокруг сахарницы и показал мне язык.
– Из жвачки, как из пластилина, можно смастерить что угодно! – Я взяла из пачки новую жвачку и слепила из нее улитку. На крышке чайника улитка с рожками смотрелась отлично.
Христофор недоверчиво на меня покосился, но, увидев, что я говорю совершенно серьезно, выдохнул:
– Ух ты! Класс! – и, оставив меня в покое, убежал к Любомиру и Ульяне, которые смотрели мультики.
Не останавливаясь, я скребла и чистила грязный, запущенный дом. Намывая полы в коридоре, я услышала вопли и бросилась к детям. Христофор, весело смеясь, бросал в лицо младшей сестры кошек.
– Не нужно так делать, Христофор! Это глупая и опасная игра, – сказала я.
– Я москвич, а ты никто! Вон отсюда! – сразу нашелся Христофор.
– Все меняется, Христофор. Больше ты так делать не будешь, – сказала я, отобрав кошек и выпустив их в прихожую.
– Сука! – Христофор плюнул в меня.
– Стоп, Христофор! Хватит!
– Ты – сука! Я буду делать все, что мне вздумается! – разъярился Христофор и, схватив Любомира, ударил его головой об шкаф, а затем пребольно ущипнул Ульяну. Она громко заплакала. – Я буду делать что хочу! Захочу – убью их! Вначале Ульяну задушу, а потом Любомира зарежу, – громко орал Христофор. – И мне ничего за это не будет! Я – Завоеватель!
– Мне знакомы такие люди, как ты, Христофор! Ты хочешь быть главным и делаешь другим больно. Быть злым не значит быть сильным, в этом как раз твоя слабость, – спокойно объяснила я.
Взяв Христофора за руку, я вывела его из гостиной и закрыла дверь. Младшие опять уставились в телевизор.
– Подумай над своим поведением, – посоветовала я Христофору и продолжила мыть полы.
Христофор метнулся в комнату отца и вернулся оттуда с длинной упругой хворостиной, после чего стал бесстрашно хлестать ею меня по ногам.
– Вот тебе! – возмущенно кричал он. – Получай, сука! Изобью тебя, рабыня, а потом и мелким тварям головы откручу!
Ульяна и Любомир, услышав слова брата, отпрянули от экрана и заревели.
Восторгаясь собою, Христофор горделиво тряхнул каштановыми кудрями, но поскользнулся на мокром паркете и неловко упал. Было видно, что он сильно ушиб ногу и правую руку, в которой держал хворостину – она выпала из его пальцев. Лицо мальчика исказилось от боли.
– Видишь ли ты в своем падении Божественное провидение, Христофор? – вкрадчиво поинтересовалась я. – Так и будет с тобой происходить, пока не научишься быть человеком.
– Ах так?! – завизжал Христофор и, прихрамывая, заковылял в комнату отца.
Выражение его миловидного лица приобрело настолько свирепое выражение, что невольно почудилось, будто это и не ребенок вовсе, а самый настоящий монстр из геенны огненной, вселившийся в тело мальчика.
– Он пошел Аксинью бить, – сквозь слезы сказала Ульяна. – Спаси ее, тетя Полина! Он сейчас ее страшно изобьет! Он всегда так делает, когда злится.
– Пойдемте к ней, – позвала я младших детей.
Ульяна и Любомир помчались вслед за Христофором в небольшую комнатку, где вместе с отцом ютилась несчастная Аксинья. Больная безмятежно дремала на матерчатом топчане рядом с раскладушкой.
Христофора трясло, он лихорадочно что-то искал. Открыв глаза, Аксинья издала рык и, заметив брата, опрометью убежала в ванную. Подняв с пола гитару в подарочном чехле – из игрушек на полчаса, – Христофор открыл одну створку окна.
– Сейчас брошу ее вниз, и гитара, которую купила мама, разобьется в щепки! – возликовал он. – Папа вернется, и я скажу, что это сделала ты, рабыня! Мало тебе не покажется! Я тебе устрою…
Любомир и Ульяна испуганно обняли друг друга. Я подошла и заглянула Христофору в глаза:
– Давай, Завоеватель, открывай окно шире! Вторую створку тоже! Живо!
Он недоуменно покосился на меня:
– Зачем это еще понадобилось?
Подойдя к письменному столу Льва Арнольдовича, я сгребла блокноты, записки и несколько книг. Положила сверху них часы и очки.
– Ты что хочешь сделать, нянька?! – в ужасе вскричал Христофор.
– Я швырну это все вслед за гитарой! А когда придет твой отец, скажу, что это твоих рук дело. Посмотрим, кому он поверит! – невозмутимо сказала я.
Мы стояли друг напротив друга, и никто не собирался уступать.
Христофор задохнулся от возмущения и захлопнул окно. Швырнув музыкальный инструмент через всю комнату, он пригрозил:
– Я закричу! Завизжу!
– А я еще громче могу! Давай на раз-два-три? – предложила я.
– Ты тварь!
– А ты, хоть и маленький, но уже подлец и лицемер!
Христофор, побагровев от злости, подбежал ко мне и замахнулся кулаком:
– Я тебе вмажу!
Я встала в стойку и ответила:
– А я дам тебе сдачи!
После этого Христофор мгновенно сник, повалился на пол и замолчал.
Я вышла из комнаты, держа за руки Любомира и Ульяну. Дети в прихожей начали меня обнимать.
– Спасибо, тетя Полина! Ты нас спасла! Ты спасла Аксинью!
Пришлось забросить уборку. Открыв «Книгу джунглей», я стала читать малышам первую главу о «лягушонке» Маугли.
Минут через сорок в гостиную постучал Христофор.
– Я больше не буду делать гадости. Можно и мне послушать, няня Полина? – спросил он.
– Добро пожаловать, Завоеватель, – позволила я.
Зулай и Марфа Кондратьевна на поезде отправились в тюрьму к объявленному террористом мужу гостьи из Чечни и его боевым товарищам. Правозащитный фонд выделил деньги на дорогу в Магадан и на подарки для осужденных.
Лев Арнольдович, воспользовавшись отсутствием супруги, зачастил на десятый этаж к соседу Вахтангу Давидовичу – грузному лысоватому мужчине, похожему на взъерошенного барсука. Старый москвич с корнями из солнечной Грузии постоянно искал, где можно выпить, и выпрашивал деньги на издание своих виршей. Он тщательно скрывал инвесторов даже от лучшего друга. Сколько Лев Арнольдович ни расспрашивал, Вахтанг Давидович всегда отшучивался, опасаясь конкуренции.
Лев Арнольдович тоже баловался стихотворчеством, правда, писал в стол. С Вахтангом Давидовичем они бутылками осушали грузинские вина и армянский коньяк, а на меня бросали детей не только Марфы Кондратьевны, но и шестерых малолетних внуков старика соседа.
– Мы с Вахтангом Давидовичем приложимся к ароматной жидкости, взалкаем божественного нектара, – загадочно бормотал Лев Арнольдович. – А ты, Полина, убирай дом и за детьми прилежно следи!
Итого детей у меня становилось девять плюс Аксинья с особенностями развития.
Дочь Вахтанга Лариса до тридцати лет не была замужем, а потом встретила афганца Халила, приехавшего в Москву за лучшей долей. Афганец отрекся от ислама, за что его на родине могли убить. Семья Ларисы слыла верующей и приняла зятя-христианина, тем более что с Вахтангом Давидовичем Халил быстро нашел общий язык через любовь к горячительным напиткам. Супруга Вахтанга Давидовича страдала мигренью и за внуками смотреть не могла. Лариса и Халил частенько пропадали на заработках, пытаясь прокормить детей, которых послал им Бог: два раза двойняшек и двух погодков. Супруги ютились в тесной квартире вместе с родителями.
– Стоим в очереди на квартиру как многодетная семья, но ничего нам не дают, – сетовала Лариса, в час ночи забирая от меня сыновей.
На рассвете раздался звонок – ожил стационарный телефон, валявшийся среди блокнотов и книг в глубине коридора. Зулай позвонила из поезда, желая меня предупредить: по кодексу чести на Кавказе так обязан сделать каждый, если его земляк в опасности.
– Полина, мы с тобою родом из Чечни, мой долг – защитить тебя. Никому в семье Марфы Кондратьевны не доверяй. Хозяин дома – такой же притвора, как его сын Христофор! Сама не знаю, куда от них сбежать! Мне некуда. Я боюсь потерять ребенка рядом с дьявольским Христофором!
– Ничего, не волнуйся, Зулай, за три недели, пока вас с госпожой Тюкиной не будет, я постараюсь перевоспитать его, – пообещала я.
– Не забывай гонять детей в ванную, они не приучены к чистоте, чуть зазеваешься, они уже вшивые и с глистами!
– Неужели все так плохо?!
– Да! И с родителями такая же беда. Христофор просто исчадие ада!
– Он станет лучше.
– Не верю, Полина! Это еще никому не удалось.
– Я попробую.
– И отца его попробуй исправь. Христофор берет с него пример…
В трубке слышался стук колес, проникавший в наш разговор, но едва в него вклинился вопросительный возглас Марфы Кондратьевны, как Зулай испуганно замолчала и отключилась.
Оторвав Ульяну и Любомира от телевизора, я показала им букварь, и за пару дней мы выучили названия некоторых зверей и птиц. Дети совершенно не были подготовлены к поступлению в первый класс.
После обеда, во время которого, за неимением других продуктов, подавалась гречка, посыпанная сахаром, я украдкой делала записи в тетрадь.
«Привет, Дневник!
Я попала в удивительное место, где обитают то ли блаженные, то ли другие ментально люди. Они не признают порядок, живут в хаосе и, похоже, счастливы. Мне хочется верить, что хозяйка дома – Марфа Кондратьевна – не обманет нас с мамой и поможет переехать в Москву. В селе Бутылино, где мама ютится в коммуналке без удобств, не прекращаются угрозы. Маме не прощают рассказов о чеченской войне и погибших мирных жителях.
Лев Арнольдович рассказал, что пенсии и пособия на детей в столице в несколько раз больше, чем на периферии, главное – московская прописка. Поэтому у него и у Марфы Кондратьевны есть время заниматься правозащитной деятельностью и официально нигде не работать. Его супруге принадлежат три квартиры в столице, две из которых она сдает, а в одной они живут и принимают гостей с Кавказа.
Мама в администрации Бутылина предупредила, что уедет в Москву. Ей заранее отключили электричество, воду и газ. Холода в этом году обещают в ее краях суровые, а все коммуникации перекрывают минимум на три месяца. Маме пришлось подписать добровольное согласие.
Также мама продала шифоньер и кровать, чтобы накопить деньги на билет до Москвы. Она спит на полу, мерзнет и ждет сигнала отправляться в путь. Полина».
Вечером Лев Арнольдович, удобно устроившись на раскладушке, читал «Новую газету» и пил коньяк через яркую соломинку синего цвета. Аксинью он запер в кладовке: она рычала, и были опасения, что изобьет детей.
Ульяна и Любомир вместе с сыновьями Ларисы сидели вокруг меня в гостиной; я штопала дырявые носки, найденные в корзине для грязного белья, и рассказывала детям сказки Шарля Перро. Повезло, что я захватила с собой в поездку иглу и нитки, – в доме Марфы Кондратьевны подобного инвентаря не держали.
Дети спрашивали меня про Кота в сапогах, как сложилась его дальнейшая судьба, нашел ли он пушистую даму сердца, родились ли у них умненькие котятки, и мне приходилось фантазировать, дополняя старую сказку новыми персонажами.
В какой-то момент к нам присоединился Христофор, слонявшийся без дела по квартире. Христофор создавал имидж бродяги: он был босой, в поношенных трусах и истасканной водолазке со свисающими, как у Арлекина, вытянутыми рукавами. С собою Христофор принес черный кожаный кошелек и, исполнив перед нами победный танец дикаря, демонстративно высыпал на паркет звонкие медно-никелевые монетки и бумажные десятки, а затем с нарочито хитрой усмешкой стал набивать ими свои трусы.
Прервав сказку, я спросила:
– Христофор, скажи, пожалуйста, чей это кошелек?
На что получила весьма ожидаемый ответ:
– Это все кругом мое!
Отложив штопку и взяв выпотрошенный кошелек с дивана, я отправилась ко Льву Арнольдовичу. Хозяин дома отложил «Новую газету», отодвинул бутылку и внимательно выслушал меня, щурясь сквозь очки.
– Кошелек с деньгами принадлежит Христофору, – подтвердил он.
Вернувшись в гостиную, я сказала:
– Христофор, это твоя вещь. Я недавно приехала в ваш дом, поэтому ты извини, что я спросила у твоего отца. Но так положено.
Христофор на мои слова загадочно улыбнулся.
– Пора ужинать, – сказала я.
На кухню за мною отправились малолетние дети Ларисы, Ульяна и Любомир. Христофор ужинать отказался. Я сварила овсяную кашу, потерла каждому ребенку в тарелку по кусочку яблока и положила ложку вишневого джема. Едва дети приступили к ужину, как Христофор, заскочив через дыру к нам, заявил:
– Отдай мои деньги, воровка!
Малыши Ларисы сползли под стол, опасаясь, что забияка начнет их бить, за ними спрятались Ульяна и Любомир, а я внимательно посмотрела на Христофора, и мы с ним оба поняли, как беззастенчиво и нагло он лжет.
– Поищи получше, – обронила я, вытаскивая из-под стола Любомира и соседских малышей.
– Христофор всегда врет! – Ульяна заплакала и отказалась вылезать из укрытия. – И дерется! Я боюсь его! Я буду сидеть под столом!
– Воровка-рабыня! Воровка! – повторял Христофор и вдруг взвизгнул: – Она украла мои сорок рублей!
На всякий случай я осмотрелась, вдруг он случайно обронил деньги, но их нигде не было.
Ситуация выглядела абсурдной. Людям свойственно поступать гадко, когда они хотят кого-то оговорить. Сколько подлецов я на этом ловила. И русских, и чеченцев. Но они были взрослыми, добровольно продавшими душу дьяволу, а сейчас передо мной стоял ребенок! Есть народное поверье, что до семи лет все дети – ангелы. Христофору исполнилось девять.
С каждой минутой он все больше вживался в роль: воинственно метался по кухне, хватал себя за волосы, в отчаянии заламывал руки и декламировал с исступлением императора Нерона:
– Отдай мою собственность, злодейка! Ты презренная рабыня и заслуживаешь жестокой казни! Велю тебя прибить к кресту и сжечь!
Христофор усердно делал вид, что пытается найти похищенное: заглядывал под деревянные лавки и под стол, где прятались перепуганные малыши, шарил поварешкой под плитой и перевернул ногой кошачью миску. И чем громче звучал его голос, тем пуще ему чудилось, что изначальная шалость перерастает в грандиозный несокрушимый подлог. Каждый вопль все глубже погружал Христофора в дьявольские сети.
– Omnia mea mecum porto, – спокойно сказала я.
– Чего?! – вытаращил глаза Христофор.
– Все мое ношу с собой. Это латынь. Высказывание Цицерона. Знания намного ценней, чем деньги. Советую тебе учиться мудрости, а не совершенствоваться в лжесвидетельстве.
– Я скажу папе, что ты взяла мой кошелек! – промямлил на это он.
– Папа тебе не поверит! – сказала я.
– Это еще почему? – удивился Христофор. Его высокий изящный лоб покрылся морщинками. Христофор почти до крови закусил верхнюю губу, но потерявший совесть так просто не оставляет своего темного дела, поэтому, довольно хмыкнув, он беспечно расправил плечи и вздернул нос: – Поверит! Ведь я его сын!
– Я была рядом с твоим отцом и спрашивала, кому в семье принадлежит кошелек, как раз в тот момент, когда ты пересчитывал деньги. Ты ведь сказал, что там было сорок рублей. Откуда ты узнал точную сумму? – спросила я.
– Ты всегда врешь, Христофор! – раздался дрожащий голос Любомира.
Задумчиво поковыряв в носу, Христофор с досадой вынужден был признать:
– Да, папа может не поверить… – и, словно ловкий иллюзионист, вытащил бумажные деньги из рукава водолазки. Бросив их на подоконник, он громко вскричал: – Вот они! Смотрите! Мои денежки! Она украла их, воровка-рабыня! А теперь испугалась и подбросила обратно!