– «Ты добычи не добьёшься».
– Ты пропела Морврану, сыну Керридвен, что он не добьётся добычи. Ты пропела это Аваггду, Кромешной Тьме, самому дикому воину Бреатана, тьфу, Придайна, тому, кто один в дружине Артоса-Медведя стоил целой дружины Артоса-Медведя! Ты, не поморщившись, принялась дразнить сына той, чьё имя и слово «колдовство» – синонимы!
– Сино… что?
– Неважно, – отмахнулся Блехерис, – сам недавно выучил… И ты после всего, что произошло, молчала два дня?! Да, я был пьяный, но клянусь зенками святого Павла, эта новость сделала бы меня трезвее хрустальных гротов Эмайн Аблах, – и он истово перекрестил сначала лоб, а потом всё своё тело целиком.
– Ну, наставник, – Ллейан нервно заломила руки и заканючила, как маленькая, – ну я же не знала, что именно так всё произойдёт!
На самом деле ей было всё равно, о чём она в тот момент знала или не знала. Ведь именно то, о чём она два дня назад ещё толком ничего не знала, ей очень сильно понравилось.
– Что вы, женщины, вообще об этой жизни знаете!.. Лучше бы ты согрешила с тем учеником шаннаха в доме своего отца, – Блехерис легким шлепком прикрыл глаза рукой. – Ты хоть понимаешь, КОГО ты придразнила?! Не понимаешь… Зато я уже всё понял.
Равно как и понял бывший друид, к кому теперь он должен идти и чем это для него может обернуться.
Я был злорадством Керридвен
Не играй с богами в прятки,
Те – везде, а ты – лишь тут.
Как припустишь без оглядки,
Так они тебя найдут.
Не ищи к богам лазейку,
Не клади узкоколейку,
К ним дороги широки,
А мельчать им не с руки.
Боги, братец, не печатки,
Их незыблемы порядки;
Веришь, могут без затей
Жизнь прогнать промеж ногтей?
– Твою жизнь. Веришь? – хищно взглянула Керридвен на Блехериса.
Тому не нужно было много блуждать по лесам. Он знал, что следует делать. Среди священных камней принёс он подношение, и богиня, только этого и ждавшая, нашла его сама. Нет, она могла навестить бывшего почитателя, друга, единомышленника в любой удобный для неё момент, хоть во сне. Но зачем женщине, даже богине, являться, покуда её не приглашают?
Христианский священник тут же распластался ниц перед древней госпожой колдовства и мудрости.
– Угу-угу, – отозвалась она. – Свежо предание, да верю через раз. Что, борода, проморгал девку-то? Ох, люблю я над такими, как ты, пошутить! А пришёл-то чего?
– За помощью и милостью, госпожа.
– За милостью – это не ко мне. За милостью – это, например, в Эвраук, на паперть вашей главной базилики.
Блехерис удивленно приподнял голову.
– Я тоже люблю новые слова, – Керридвен почему-то сочла нужным объясниться. – Внуки, кстати, для меня – тоже новое пока ещё слово. По крайней мере, новое в нынешнюю эпоху.
– Внуки? – дерзнул забыться Блехерис и произнёс это вслух.
– Будет двойня, – слова Керридвен, периодически (и Блехерис это знал) сверявшейся с Котлом, мало кто подвергал сомнению. Кто же всё-таки подвергал, потом вспоминал об этом с большой неохотой.
– Вот что, Блез, – она назвала его, как и прежде, малым именем. Наверное, по привычке, – за то, что ты остался верен своей воспитаннице, я тебя пощажу. Хотя, видит Аннуин и вся его живность, я до сих пор борюсь с искушением проучить тебя на девять жизней вперёд. Да и девочку оставить не на кого: не приживётся она в моём доме, даже если я её полюблю как родную дочь. Слишком уж заморочили вы ей голову своим заморским Йессу. Морвран – бобыль и бирюк, ему никто, кроме себя, не нужен. А среди людей Придайна девочку оставлять нельзя.
Блехерис это понимал. Если два дня назад Ллейан ещё не была никому помехой, то теперь она – будущая мать, возможно, мальчика, который сможет претендовать на трон Регеда, хоть уже и растасканного на лохмотья, но ещё способного зим через 16-17 сплотиться вокруг нового вледига, прямого потомка Коэля Старого. Убить детей в утробе сочтёт своим долгом не один соискатель венца. И тайна, пока ещё царящая вокруг их с Ллейан пребывания в Каэр Мирддине, как показывал долгий жизненный опыт Блехериса, уже стала лишь вопросом времени. Как говорится, кому надо, тот рано или поздно найдёт.
– И вот поэтому, – Керридвен словно прочитала мысли священника, – давай-ка, бери мою невестку и отправляйся в свой Иверддон, в этот… новое название… сейчас… христианский храм дуба… напридумывали, мракобесы!.. а, Килдар.
– В монастырь?!
– В него, в него. В монастырь Килдар, – Керридвен закрепила в памяти оба слова. – К святой, – мельком усмехнулась, – Бригантии. К Бригитте. Там вы будете в безопасности. Корабля не ждите. Ступайте на рассвете вниз по реке пешком. У моря, на берегу, призови Манавидана, он уже предупрёжден. Манавидан проведёт вас через Аннуин к восходному берегу Иверддона.
– Да, госпожа, – Блехерис снова склонился перед богиней.
– И, Блез…
– Госпожа?
– Не пей много. Ты сам во всём виноват. А теперь хоть залейся – ничего не поможет. Ни-че-го.
Я был памятью об острове морского бога
Собирай каирн, мой друг
И отмерь версту дороги.
я нечаянно умру
В назидание немногим.
Я стихам не верю днесь,
Ныне верю только в слово.
Те, кто ныне пепел здесь,
В круг принять меня готовы.
Собери своих людей
На дорожном перекрёстке;
Провожайте девять дней
И не ждите больше в гости.
Собирай каирн, мой друг;
Я не жив, я остываю.
Пусть падёт из древних рук
Путь, что двери открывает.
И тогда я унесусь
В край за морем, в край далёкий.
Недруги промолвят: «Пусть»,
А друзья вздохнут глубоко…
В Придайне его звали Манавидан. В Эрине, в Иверддоне то есть, его звали Мананнан. Был он сыном Лира, бога моря. Вернее, был он сыном Моря, ибо кто такой Лир, если не Море! Хотя, как говорится, были варианты, но о них позже, и христианские монахи-сочинители здесь ни при чём.
А на острове Фалга его называли Мон. И сам остров потом стали называть остров Мон. Но прежде его именем назвали другой остров, южнее, у самых западных берегов Придайна, и пролив, с Придайном соединяющий. Остров Манау и пролив Манау. Ибо там этого бога называли Манау.
Раньше туда стекались друиды и с Придайна, и с Эрина, и даже с материка. Здесь мудрецы и колдуны сотен племён делились знаниями, учились, разрабатывали и принимали законы, которые оказывались в ходу как в Придайне, так и в Эрине, и на континенте, слагали песни и творили настоящее волшебство.
Манавидан часто являлся средь друидов, подолгу слушал их, наблюдал, если считал нужным, давал советы, по истечении некоторого времени назначал нового управляющего островом из числа старейших его гостей-обитателей. И даже сам кое-чему у мужей многомудрых нет-нет, да и поучивался, ибо, в отличие от своего отца, прекрасно понимал, что морем мир не заканчивается.
Манавидан любил свой остров и то, что он создал на нём, – уникальную рощу друидов, место, куда каждый из них, где бы он ни жил, мог в любой момент прибыть, а затем, отправившись домой, подолгу отсутствовать, но всегда оставаться частью земли Манау. Были и те, для кого остров и стал настоящим домом, кто, однажды побывав здесь, даже не думал куда-то уплывать.
Разве что за новыми знаниями, кои некоторые черпали и в финикийском Карфагене, и в Массилии (откуда один из друидов притащил в Придайн и попутно заманил на пару лун на Манау знаменитого картографа Пифея), и в городе великого Александра в Египте, и на берегах ещё более дальнего Истра, где обитают поклонники воскресшего ученика Пифагора, некоего Замолксиса, и среди огнепоклонников в тех землях, до которых добирались самые выносливые и упорные в целях своих.
В Придайне и Эрине, в землях галлов и иберов могли бушевать войны и эпидемии, засухи и морозы, но на острове Манау всегда царила спокойная, размеренная, преисполненная высокого духа и мощного волшебства жизнь. Это, конечно, не означало, что друиды разных земель не помогали друг другу сообща находить пути разрешения от напастей, постигавших их народы. Бывало даже, что, например, собратья из коннахтов Эрина отправлялись аж в Лугдун, чтобы остановить серьёзную распрю, пройдя между двумя враждующими армиями.
Ни один властитель даже не думал покорить священную землю Манавидана, сына Лира, как не стремился, допустим, ходить по морю аки посуху или ставить лодку на твердь, чтобы странствовать на ней по трактам.
Но настали иные времена…
Я был концом Рощи острова Манау
С завидной лёгкостью кружатся стаи птиц,
Один виток, второй, но что же дальше?
Какой певец готов пропеть без фальши,
Когда сквозь горизонт не видно лиц?
Но, коль их принесёт заветный бриз,
И поднесут заплаканную чашу,
Они не смогут больше вознестись.
Они чужие впредь, они не наши.
… Но настали иные времена. Через узкий неглубокий пролив Манау до острова Манау – кто вплавь, кто вброд, кто на суденышках – добрались римляне. Полководец Светоний, хозяйничавший в Придайне, жаждал уничтожить место, чья сила уже более ста зим защищала племена от окончательного покорения. Те, кто остался на Манау в ожидании нашествия, прекрасно понимали, кто такие римляне и какую участь они готовят друидам. Это знали и воины, добровольно прибывшие на остров, чтобы сформировать первую линию обороны Манау и пасть под ударами заморского железа.
Это знал и Манавидан. Который не пришёл на помощь своему народу. Не смог прийти. Скованный заклятьем, он был не в силах вырваться за пределы Придайна. Ему, сыну Моря, пришлось годами топтать опостылевшую вконец сушу и ждать крайне призрачной возможности избавиться от чар.
Что чувствовал могучий бог, лишённый своей силы и связанный заклятьем, о природе которого тогда не знал ровным счётом ничего? Что чувствовал он, зная, понимая, видя сквозь пространство, как лучшие из лучших святых людей гибнут под ударами мечей тех, кто пришел не владеть, а уничтожать?
Добрая половина искуснейших друидов Придайна, мужчин и женщин, пала тогда. Изрубленные железом, затоптанные копытами лошадей, сожжённые прямо там, в священных рощах, где все деревья были в итоге вырублены и выкорчеваны.
Срыты, засыпаны землёй и торфом каменные святилища. Осквернены посвящённые богам и духам источники. Сам священный огонь в главном месте силы потушен и более никогда не будет зажжён.
Но не все друиды-обитатели Манау защищали остров. Прознав о намерениях Светония, старейшие из святых отцов, собравшись вместе, решили: остаться должны лишь те, кто не мыслит жизни своей без этой земли. Они примут смерть и уйдут в Аннуин как люди, исполнившие главный долг в своей жизни. Всем остальным друиды-старейшины предписывали покинуть остров и перебраться туда, где римской ноге, как узрели провидцы, ступить будет сложно. Одни отплыли в Эрин, другие – в полночную часть Придайна, третьи – на остров Мон посреди Чистого моря. Друидам с материка возвращаться было некуда, ибо римский кесарь Клавдий объявил их вне закона, и они остались навсегда среди собратьев.
Это была тяжёлая, но преисполненная надежды жертва в той нескончаемой войне с могучим врагом, уже давно позарившимся на наши земли – в Придайне готовила восстание Боадицея, властительница иценов, и многие друиды сочли за честь принять на себя всю ненависть римлян, в то время как дружины славных вождей и собранное ополчение рушили мерзкие творения захватчиков, убивая и их самих, и предателей-земляков сотнями.
Но жертва оказалась напрасной – Светоний поспел везде, и, оставшись без войска, Боадицея бросилась на меч.
… Манавидану уже было всё равно, охвачен ли он чарами или нет. Когда их вроде бы по чистой случайности удалось снять, он не захотел возвращаться домой. У него теперь не было дома.
Он сидел на кромке моря и прибрежного песка. Десятилетиями. Почти два века. Люди гибли племенами, рушились прежние города, на их месте возводились новые. Тело земли Придайна испещрили каменные тракты, на полночь возвели стену, затем ещё одну. А Манавидан сидел без движения, глядя в одну точку, и никто – ни из богов, ни из фоморов, ни из бессмертных предков народа Фир Болг – не смог услышать от него ни слова. И, не услышав, они уходили восвояси.
Лишь Керридвен приходила к Манавидану каждый день. Жгла вокруг него костры, отпаивала отварами из своего Котла, разговаривала.
– Давай-давай, солёный мой, приходи в себя. А то просидишь здесь не только все поражения римлян, но и явление двух заморских богов, которые, в отличие от римских, наш народ в покое не оставят.
И она оказалась, как всегда, права. Если не по поводу Митры, то касательно Йессу Гриста – точно.
За заботу и сочувствие Манавидан, которому, наконец, показалось, что и со сковавшей его болью он сможет дальше жить, считал себя до скончания веков обязанным Керридвен. Поэтому и не отказал в странной, на первый взгляд, просьбе. Провести через Аннуин двух христиан, старика и юную девицу.
– Только одно условие – пока идём, никаких ваших крестных знамений. Сами понимаете, Аннуин – это вам не мир смертных. Съест за святотатство и не подавится. Вижу, вы поняли. Тогда идёмте.
Я был знанием Мананнана о Риме
Рим бежит спустя столетья
Из Британии огромной,
От гойделов и от саксов
И от пиктов диких орд,
От деметов и корнубов
И от Севера седого,
От сарматов-расселенцев,
Чей далек стрелы полёт.
Прочь бегут латифундисты,
Эквиты и ветераны,
Каждый день под новый парус
Ветра западного ждут.
В страхе перед прежним миром,
В отвращении – к чужому,
Но с надеждой в новом месте
На века найти приют.
Из пределов, где когда-то
Гордо аквила сияла,
Рим бежит, забыв, наверно, –
Риму некуда бежать.
Потому что плоть от плоти
Рим с Британией давно уж,
И теперь вдвоём решать им,
Или жить, иль умирать.
Потому что Рим британский,
Он не в Риме появился,
Он – в Британии рожденный,
Не на склонах Апеннин.
И навряд ли беглецов тех
Кто-то ждёт на континенте –
И в столь разных новых землях
Их исход, увы, един.
Идя сквозь Аннуин, они слышали мысли друг друга:
– Говоришь, бывший друид?
– Но я не говорил тебе об этом, господин.
– Разве друиды бывают бывшими?
– Наверное… Я-то есть.
– Видать, пересидел я у моря, раз до сих пор не понял, как изменился мир. И знаешь, тогда, все эти неполные два человеческих века, даже он на меня не взглянул.
– Кто?
– Отец. Лир. Море. Забыл, что ли, бывший?
– Я? Нет, я так… задумался. А почему?
– Что «почему»?
– Почему забыл?
– Потому что – Море. Бескрайнее, безбрежное. И не замечающее мириады своих детей. Возможно, это меня и подстегнуло когда-то. Подстегнуло к тому, чтобы в итоге стать тем, кто я есть сейчас.
– Ты велик, господин…
– Вот этого не надо. Тем более что ты чтишь совсем другого, не нашего бога.
– Да, и он велик.
– Прекратить! Мне всё равно, что тебе ни разу не доводилось ходить со мной через Аннуин. Мне всё равно, кого и почему ты почитаешь. Я обещал Керридвен доставить вас в Эрин живыми и невредимыми. Поэтому не гневи Аннуин прославлением того, кто присваивает себе наш мир!
– Прости, господин.
Молчат, идут вереницей. Манавидан впереди, прокладывает тропу, Блехерис – сразу позади, не отстаёт, понимает, чем это чревато. Ллейан уцепилась за плечо наставника и пугливо озирается по сторонам. Грани Аннуина отзываются на её страх жутковатыми тенями, но сила Аннуина питает беременную волшебной двойней молодую женщину.
– Ты, наверное, уверен, что, кроме Йессу Гриста, ни один бог не считает себя Единым? Как же ты ошибаешься! До него был Митра, которого я почти не знал. А прежде них обоих был Рим.
– Рим? Но Рим – не бог.
– Увы, но бог. Рим – самый настоящий бог, претендовавший на всеисчерпывающее единство. И неважно, склонялся ли ты перед ножом самого занюханного поварёнка в солдатском каэре или пел хвалебные песни очередному императору. Все это – суть поклонение Риму, признание его силы и власти, коей он своими девять раз тысячными армиями принудил тебя покориться, нужною рукою в нужное время надавив на твой самый главный страх. Рим создавался как бог. Верою в истинность его порядка, ценностей, образа бытия. Если править, то по-римски. Если владеть рабом, то по-римски. Если воевать – тоже по-римски: Рим воюет, остальные или помогают, или покоряются. Третьего не дано, как у них говорят. Третье – это обращение в небытие всего, что дорого тебе и твоему роду. Десятки императоров сменились за века, как я узнал. Они порою резали друг друга словно свиней, поднимали друг на друга свои легионы, даже отделяли себе от Рима огромные куски, но лишь на время. Бывало, что поступали вполне благостно – становились соправителями. Были алчные императоры, слабые императоры, трусливые, коварные, даже те, кто самой жизнью своею на все лады извращал естественную природу человеческого бытия. Но все они, сперва живые, а потом и мертвые, остаются частью Рима. Рим-государь вечен, меняются лишь лица, и неважно, насколько часто. И пусть пал этот Рим, на восходе вырос второй, а вслед за ним, возможно, будет и третий – всё равно это будет один и тот же Рим, которому подчинены и верно служат даже боги его народа, покуда он от них не откажется. Чем стал бы ваш христианский господь, не будь Рима? Покровителем закрытого сообщества фанатиков в знойной пустыне на краю мира? Он вырос и расцвёл буйным цветом на землях, скованных железною волею этого вселенского порядка. Йессу Грист вобрал в себя Рим, принял от Рима игровой мяч и теперь из прежних его богов вовсю творит кого-то наподобие фоморов, хоть это и окажется бесполезным по итогу.