… Я видел Рим во всей его устрашающей, пагубной мощи. Он силён не только армией, политикой, торговлей, но ещё и коварством. Глазами четырёх своих поколений он смотрел на нас, на Придайн, готовя свой план к действию. Рим-Цезарь совершил пробный ход, проверил нас на прочность и отравил помыслы нескольких вледигов, позже предавших свой народ. «Пришёл, увидел, победил», – предвкушал гордый Рим-Цезарь. «Пришёл, увидел и ушёл», – в итоге, довольно усмехаясь, ответили ему мы устами человеческого бренина Касваллауна. Но рано радовались… Рим-Клавдий, аки огромный паук, впрыснул в нас яд, лишивший чувствительности к грядущей боли – выгодные условия торговли, потоки чудных товаров, бряцание красивыми побрякушками… Рим-Нерон же покромсал нас на куски, но мы этого даже не заметили.
… Нас, Детей Неба и Детей Моря, Рим прежде не знал. Но он знал наших собратьев за морем. Знал он и друидов. И понимал, что за ними сила. Друиды были едины – их сплачивало искусство волшебства, исходящего из самой земли Придайна и Эрина. Если бы единственной трудностью была разобщённость племен, Придайн выстоял бы.
… Но разобщены оказались мы, боги, в то время как боги Рима без самого Рима и шагу ступить не могли. Разобщённость наших богов я осознал слишком поздно. Когда я был связан заклятьем в Придайне, никто из них не пришёл на помощь друидам моего острова. Видимо, считали, что на место павших заступят другие. Если кто-то из них вообще задумывался над этим… Теперь вся сила святых отцов, весь их ауэн – в Аннуине, здесь, в том числе и вокруг нас. А в смертном мире многое оказалось позабытым навсегда. Ещё больше истончилась связь между смертными и нами, и чаще всего, покуда смертный не уходит в Аннуин, он слеп и глух. А по прибытии в Аннуин ему до следующего воплощения чаще всего становится совершенно безразлично, что происходит среди живых людей.
– Почему же никто из богов не пришёл защитить остров Манау?
– Одни немо и не без удовольствия мстили людям за то, что когда-то их предки загнали Детей Неба в холмы. Другим… другим было просто наплевать. Третьи удалились в свои сферы настолько далеко, что даже не знали о том, что происходит в смертном мире. Четвёртые не успели, потому что были вместе со мной в Придайне, борясь с Римом там. Так и не сумев прорваться на остров с суши Придайна, я излил всю свою ярость на незваный Рим. И не я один.
– Тогда почему вы проиграли в Придайне?
– Потому что нас было лишь несколько, а Рима – неимоверно много, и он был един. Вместе с величием своих богов, опытом и искусностью его полководцев, столетиями оттачиваемой слаженностью действий мириад воинов. Тот, кого там не было, даже представить себе не может, какая это мощь! Она смела всё колдовство на острове друидов – вплоть до последнего морока, который так и не привёл к тому, чтобы римские солдаты принялись резать друг друга. Римлянину не надо верить в богов и почитать героев. Не надо трепетать от одного имени императора или знать наизусть все знаки пророчеств. Римлянину, чтобы оставаться римлянином, нужно лишь одно – просто верить в Рим, сила которого отметает от своего последователя любые чары. Ты не поверишь, даже некоторых наших богов обуял смертельный страх, когда они осознали, с чем мы имели дело.
– И ты?
– Испугался? Да. Но мне было всё равно – я мстил за остров Манау. А теперь Рима здесь больше нет. Теперь многие люди Придайна и есть один из осколков Рима, переваренные им, изменённые до неузнаваемости. Уже давно не верящие в нас. Как ты: боятся, но не верят. А боятся больше по привычке. Шутка ли! Друиды становятся христианскими жрецами!
Они пришли. Аннуин милостиво выпустил их без потерь. Каскады холодных, почти правильной формы камней и кинжальный, дробивший кожу лица и рук ветер сменили собою вязкие туманы бессмертного мира.
Это был Эрин, который Блехерис видел впервые за минувшие двадцать зим.
Я был словами друида-расстриги
Слова…
Слова тихо ложатся под ноги,
Чтобы застыть единой тропою в студёной ночи.
И снова Древние Боги ступают по этой тропе
На званую трапезу в полночь.
Я вспоминаю слова…
Я вспоминаю слова, о которых ещё не слышал, которые буду потом говорить.
В канун Альбана Весеннего.
Страшно подумать:
Кони врываются брызгом в сознание леса,
И всадники ищут ещё не рождённую дичь.
Хозяин лесов,
Гвин с таинственно-мрачной улыбкой,
Сын Небесного Бога,
Ведёт полунощную армию призрачных душ
Беззвучно,
Как будто немеющий лист осеннего бука
Упал и застыл на земле.
… Слова.
Блехерис молчал и думал. В какой-то момент он заговорил.
– Господин мой Мананнан, – заговорил христианин на родном для него гойдельском наречии, – вот уж мы покинули Аннуин и оказались в Эрине. Земля, дважды давшая мне жизнь, жестока: она давит на память и заставляет говорить о том, что не хотелось бы даже вспоминать. Но твой рассказ заставляет меня надеяться – ты поймёшь меня после того, как я закончу. Потому – о, не гневайся! – повремени с отбытием и выслушай.
Мананнан стоял неподвижно, глядел на волны, вдыхал резкий солёный влажный воздух. Блехерис продолжал:
– Вот уж Ллейан более не страшно, и она прекратила цепляться за моё плечо, как было, пока мы шли сквозь Аннуин. Я смотрю на неё и вижу в ней отражение той, кого любил больше жизни своей. Она была в тех же годах, когда мы встретились впервые здесь, в землях лагенов.
Мой народ – древнее всех людей, чьи потомки обитают днесь в Эрине и Придайне. Мы – Фир Болг, придины, круитни… пикты для римлян, те, на ком они споткнулись в полночной Альбе и укрылись за стеной. Нам были ведомы тайны курганов ещё прежде, чем Дети Неба и Дети Моря схлестнулись за право владеть Эрином, тогда ещё безымянной землей. Друиды из числа нашего племени всегда были лучшими из всех. Их призывы достигали даже недр земных, и сам Нуаду, ставший Ллуддом, замирал в размахе молота своего, чтобы внять нашим словам. Наше волшебство усмиряло дикую поступь морских кобылиц и ярость озёрных драконов. Да что я говорю! Ты и сам всё это прекрасно знаешь. Но – память… память. Память готова в любой момент взломать душу, и только гадкое трёхнедельное пойло всегда возвращало её на дно сущности моей.
… Она была дочерью ард-рига Эрина. Точнее, дочерью туата-рига лагенской пятины Эрина. Точнее, дочерью одного из бесчисленных септ-ригов одного из туатов в лагенской пятине Эрина. Но для меня она была единственной бан-ри на всём белом свете…. И она поклонялась Йессу Гристу, как и вся её семья.
Я знавал многих друидов, отрекавшихся от богов и принимавших христианское крещение водой ради лучшего положения при дворе, чей риг перешел в веру Христову. Ещё вчера они служили меж священных камней, а сегодня по их приказу эти камни валят наземь и ставят над руинами крест. Такие обычно наспех разучивают псалмы и с разбегу прыгают в рясу христианского священника. Апостол Патрикей, епископ Дафидд и многие другие хорошо знают своё дело, и мнится мне иногда, что нет лучше проводника силы Христовой, чем хитрость. Возможно, я тоже не избежал этого исхода.
Ибо моя любимая не могла быть со мной без обручения по христианскому обряду. Чтобы не сойти с ума от такого выбора, я отбыл в Придайн. Поселился у кромки смертного мира, близ дома Керридвен. Молился ей, учился у неё. Придайн кипел и сотрясался от усобиц и нашествий саксов. Восходила звезда нового ард-рига – креп и мужал в своей истовой мощи Артуир мак Бреатан, Артос-Медведь. А Керридвен учила мою душу ведать. Но чем больше ведала моя душа, тем больше осознавал я, что место моё не здесь и новые знания и волшебство не приносят ничего, кроме понимания собственной никчемности.
Я знал, что все те три года она, отвечая решительным отказом на просьбы о замужестве, ждёт меня за морем. Море дало мне дорогу, хотя на берегу перед отплытием разыгралась страшная буря – моя госпожа Керридвен не желала отпускать меня, зная, что будет потом. И последним моим волшебством стало то, что века назад сотворил великий Амаргин, друид сыновей Миля Иберийца:
Я ветер в море,
Я волна,
На всех просторах
Я вольна…
Я стал морем, и море стало мной, и чары великой Керридвен пали. Сила, что помогла мне стать морем, – это сила моей любви к единственной женщине, быть с которой я жаждал всем сердцем. И вся эта сила покинула меня, едва мы сочетались узами супружества у христианского алтаря перед христианским жрецом.
… Я умирал, господин мой Мананнан. Я умирал быстро. И умер бы совсем, если бы она не призвала Христа и не отдала свою жизнь вместо моей. Говорят, Христос иногда жалостлив и человеколюбив к тем, кто считает себя его рабами. Воистину никогда не знаешь, где найдёшь, а где утратишь!
Хотел ли я уйти вслед за ней, ставя камень на её кургане и высекая на нем фэды Огама? Не передать словами, насколько сильно хотел! Но чего тогда стоила бы её жертва? Та жертва, которой научил её, а ныне и мой бог.
… И вот уже много лет я живу за неё. Той жизнью, которой она, возможно, жила бы, будь она мужчиной. Поэтому я и стал христианским священником и полюбил Йессу Гриста, как заповедала любить его она. Я полюбил ту его жертву, о которой учит священная Библия, полюбил жертву, которую, повторяя нашего бога, принесла она, уподобившись ему. И моя жертва – обретя жизнь заново, прожить её, жертвуя и любя. Как умею, как научился. Через боль и одиночество.
Лишь вдали от дома боль моя хоть ненамного притупляется, даёт дышать и мыслить. Поэтому всё это время я жил в Придайне, и место у трона Регеда стало мне пристанищем, а забота о дочери рига Мейрхиона, так похожей на мою любимую, – единственной отдушиной. Наверное, господин мой Мананнан, это и есть та неуловимая любовь, которой учат христиане, и она продолжает царить в моей жизни столь причудливым образом.
– Что же это за любовь такая… без любви?
– А вот какая есть…
Блехерис помолчал. Потом спросил:
– Ты выполнил обещание, данное Керридвен, – провёл нас сквозь Аннуин. Почему же ты не уходишь?
– Я жду Бригитту: если Керридвен не слукавила, и если я верно услышал твои размышления в начале пути, то вы – слишком ценная кладь, чтобы бросать вас на полдороги.
Я был беседой двух богов
Здравствуй, молчаливая любовь,
Я с тобой уж было попрощался,
Ибо выбор мне теперь любой
Может выпасть волею пространства.
Я бы рад солгать – и говорить
Ночи напролёт о чём-то странном,
Только это лишь рубцы, не раны,
И не вне, а глубоко внутри.
Лето утекает сквозь листву,
Солнце улеглось на даль морскую.
И когда нас поминают всуе,
Мы с тобой ни разу не тоскуем
О былом виденье наяву.
Дух жареной рыбы, шедший от костра, где сидели, вкушая пищу, Блехерис и Ллейан, резко прерывался на берегу, у подножия которого, опустив ноги в набегавшие волны, стояли Мананнан и Бригитта. Когда в сумерках они спустились по каменной гряде к влажной песчаной полоске, море поутихло и теперь не мешало их разговору под созревшими на потемневшем небе звездами.
– Значит, вот она какая, невестка кумушки Кер, – сказал Бригитта.
– Какая есть, – Мананнан вспомнил недавние слова Блехериса и усмехнулся сам себе.
– Думаю, далеко не последняя из тех, на кого неожиданно налетает Морвран. А этот друид-расстрига должен пойти с ней?
– Наверное, – пожал плечами Мананнан, – потому что, боюсь, она без него и шагу по Эрину не ступит. Он ей что-то вроде наставника, или как там у вас, христиан, оно называется.
– Не ёрничай, – деланно насупилась Бригитта, – среди нас двоих, здесь стоящих, христиан уж точно нет.
– Я бы поспорил. Ты же у них вроде как святая.
– Ну, это… вынужденная мера. Да и вообще я уже лет как десять умерла.
– Что, не выдержала этого новомодного безумия?
– Дело в другом: сейчас люди дольше не живут. Да и умерла я настолько незаметно, что когда снова через какое-то время объявилась у себя в Килдаре, то одни уже забыли о моей смерти, другие, оказывается, и вовсе о ней не знали, а третьим было настолько всё равно, что я было вконец пожалела – можно было вообще не умирать, продолжая начатое дело без перерыва на мнимое небытие. Хорошо хоть священный дуб Килдара за эти пару зим не спилили, а то с них станется. Поубивала бы – и ничего, что христианская святая!
– Ну и ушла бы от них совсем, раз и они такие… невнимательные.
– А зачем, ты думаешь, я вообще всё это затеяла?
– Без всякого понятия. Но раз уж свиделись, надеюсь на увлекательный рассказ.
– Нетрудно поведать. Я, хоть и умерла, но вернулась во плоти. И люди меня видят. Воочию. Некоторые более сообразительные христиане, всё же сопоставив факты с обычными для них сроками жизни, объявили, что я вернулась из рая пасти их стадо дальше.
– Стадо?
– Очень уместный в данном случае оборот, благо и сами христиане не гнушаются всячески наполнять им свои ритуальные речи. Нормальные же люди смекнули, что к чему, и, видя их любимую…
– И весьма скромную.
– … богиню собственными глазами, как-то перестали воспринимать христианские проповеди, отойдя от ознакомления с новой верой. Между теми и другими начались было стычки, поэтому пришлось срочно вмешаться и каждой из сторон объяснить то, что ей нужно было услышать. Так что я теперь поистине живее всех живых, и меня питают вера и преданность как наших людей, так и христиан. Чтобы совсем уж перенаправить на себя местных почитателей заморского бога, оградившись при этом от него самого, пришлось даже свой крест придумать. Теперь здешние христиане молятся исключительно перед ним, благо чтобы сплести его из тростника или тонких прутиков, больших умений и времени не надо. Даже влюблённые – ну, ты знаешь, в Эрине что ни вера, то любовь – теперь дарят друг другу крест святой Бригитты. Старый лис Патрикей в своём раю, небось, все облака истоптал от злости. Теперь будет знать, как связываться с богиней полководцев…
– А также ворожбы, мудрости, врачевания, поэзии, кузнечного ремесла и рожениц. Бригитта, ты несравненна! И всё-таки зачем тебе это?
– Не мне. Нам.
– Нам?
– Ты не понял, глупый. Нам – Эрину. Ибо Бреатан, я убеждена, уже не спасти. Артуир пытался. У него не вышло. Ибо Артуир, хоть и великий ард-риг, но всё же человек, а не бог. А мы, дети Неба и другие древние, уже давно слоняемся по Придайну как бесправные неприкаянные странники. Нет, Бреатан уже не спасти…
– Потому что Йессу Грист забрал у тебя твоих бригантов?
– И поэтому тоже. Но не только. Если Эрин знаменит внутренними потрясениями, то Бреатан гремит на весь мир потрясениями внешними, и так будет ещё очень долго. Эрин должен быть сохранён, чтобы не пасть жертвой неравной борьбы с новыми хозяевами Бреатана, которые рано или поздно обязательно придут сюда.
– Бриг, христиан становится всё больше, и твоя маленькая месть Йессу Гристу и его плешивому бздуну Патрикею ничего не изменит.
– Староверный или христианский, но Эрин должен остаться самим собой.
– И как ты рассчитываешь этого добиться?
– Лебор.
– Что?
– Либра, библис. Как их там ещё называют христиане? Знаки силы, начертанные на телячьей шкуре. На самом деле у них это уже далеко не знаки силы в том виде, как мы привыкли воспринимать. Но, сложенные в слова, они дают силу тем, кто действует именем Йессу Гриста. И скоро они дадут эту силу и нам.
– Говорят, когда Рим убил Остров друидов, лысый учёный муж начертал об этом знаки своей скелы. Скела была сложена во всех подробностях – как резали, как жгли… Стал ли учёный муж умнее после того, как начертал скелу? Стали ли люди Рима умнее от того, что прочитали эту начертанную речь? Не слова рождают мудрость, но мудрость рождает нужные слова.
– Сойди с воображаемого гребня волны, Ман, а то ты уже начал вещать, словно какой-то римский брехун. Давай говорить о сути и без лишних красивостей. Эрин не выстоит перед христианством. А значит, христиане сделают всё, чтобы уже дети и внуки нынешних новообращённых позабыли о нас, утратили память своей земли, свою память. Свою, нашу с ними общую силу, которую затем утратим в этом случае и мы. Поэтому память надо сохранить. Совсем скоро книги с занесёнными в них скелами о христианском боге и его святых станут в Эрине обычным явлением. Их будут читать, запоминать и переписывать. На них будут равняться и беречь, как Балор берёг свой единственный глаз. Поэтому у себя в Килдаре я основала – новое для тебя слово – скрипторий, где с десяток писцов заносят в книги, пусть пока и на латыни, скелы о Детях Неба, Детях Моря и многих других. Меня, свою святую, монахи-писцы ослушаться не могут и, чтобы подолгу не забивать себе голову, считают сие действо неким божественным замыслом. Например, искусным подходом к прославлению их бога, чей верный раб Патрикей где-нибудь в конце книги изгоняет из Эрина змей, коих здесь, как ты знаешь, отродясь не водилось. Зачем что-либо объяснять людям, когда они сами себе всё объяснят – и для чего чертить знаками силы наши скелы, и зачем нужен крест святой Бригитты, и, поверь, многое другое.