Хотя есть героизм человечества ради сохранения своей истории. Я вспомнил документальный фильм, как люди из разных стран спасали храмы Древнего Египта, перед запуском Асуанской плотины. Там работали и русские, не думая об истории, жестокости египетских и своих фараонов. Как же крепок в человечестве инстинкт своей кровной истории!
Мне были ближе работяги, отвечающие за жизнь страны или хотя бы за свои коллективы и семьи: председатели колхозов и совхозов, секретари райкомов в глубинке, пусть и в советских ритуалах, но несущие груз своих хозяйств, предприниматели, честно умножающие добро, добыватели средств на поддержание жизни семей. На них – крестьянах, рабочих, бригадирах, секретарях райкомов держится страна, выживая их черным трудом. Исполнительный орган страны – правительство тоже работает конкретно, постоянно получая шишки, в отличие от говорунов в парламенте. Это две разные ипостаси, раскрывающие природу общества. Первые – злее, и должны действовать, чтобы дать народу благо, но его расшатывают вразнос разные течения, не отвечающие ни за что.
А аристократами являются все, кто не отвечает ни за что, свободные от всего люмпены. Старая власть с нечистой совестью лучше, чем новая, направленная на упрочение себя. Они кричат: это старая власть виновата, не мы!
Сам же я не считал себя профессионалом, хотя жил ответственностью за судьбу Движения. Не нашел ту настоящую цель, которая притягивала бы всех, и тогда никто бы не хотел разбежаться. Даже профессор Турусов в своем деле профессионал.
Кто такой профессионал? Тот, кто хорошо изучил гайки и винтики структуры организации, и может слаженно наладить ее работу. Профи – создатель нового, творец, делающий жизнь людей лучше. Я не находил среди окружающих болтунов настоящих профи, даже среди «ленивцев праздных, единого прекрасного жрецов». Плохо, когда профессионализм заменяется совестью. Увы, я не мог воспитать такую ответственность в сотрудниках, и приходилось все тащить на себе.
Я знал, что от моей злости останутся зарубки на сердце, и когда-нибудь эти зарубки отравят меня, и перестану бояться смерти. Не так ли злился Иосиф Виссарионович, уничтожая миллионы лентяев и строптивцев?
Во мне уже поселилось нечто – панически стрессовое, что не избыть никакой широтой взгляда на мир. Правда, паника быстро испаряется, когда углубляешься в дела.
4
В течение нескольких месяцев были перепады погоды, то и дело шел снег. Ощущение, что происходят изменения в развитии планеты. Наверно, будет еще хуже, хотя успокаивают, что это периодические повторы сезонов.
Тепло, взошла травка, недавно голый район вдруг покрылся еще желтоватой первым цветом листвой садовых деревьев. Я с собачкой гуляю во дворе. Со стороны наш девятиэтажный дом выглядит убого, хрущевка с черными смоляными полосами, обозначающими клетки квартир, мусор у дома, копошение у машин, не то, что у двухэтажного «дома образцового обслуживания» рядом, который отгородил свой уютный двор от посторонних.
Мне казалось: создано нечто уродливое, негодное для полной жизни – цивилизация. И только природа – чиста душе.
Дома я совершенно менялся. Меня встречали трагические черные глаза жены, с высокой печалью, словно они вобрали всю женскую долю борьбы за бесконечное укрепление рода человеческого, – то неодолимо влекущее женственное, что так нужно мужчине. Она окончила филологический факультет института, но всю жизнь хотела быть врачом.
У нас не было детей. Чтобы отвлечься, она занималась суровыми упражнениями в ледяной воде ванны. Она, как и наше окружение, читала о Порфирии Иванове, и увлеклась идеями в его поучении «Детка»: «Два раза в день купайся в холодной, природной воде, чтобы тебе было хорошо». «Выйди на природу, встань босыми ногами на землю, а зимой на снег, хотя бы на 1-2 минуты. Вдохни через рот несколько раз воздух и мысленно пожелай себе и всем людям здоровья». «Люби окружающую тебя природу. Не плюйся вокруг и не выплевывай из себя ничего. Привыкни к этому – это твое здоровье», и т. д.
Она голодала по заповеди: «Старайся хоть раз в неделю полностью обходиться без пищи и воды с пятницы 18-20 часов до воскресенья 12-ти часов. Это твои заслуги и покой. Если тебе трудно, то держи хотя бы сутки».
Зимой я был в командировке в Киеве, и меня пригласили на Синее озеро. Там, в заносах снега стоял голый старец с могучим молодым телом в снегу на холоде, в черных трусах, похожих на юбку. В окружении группы фанатов-интеллигентов он погружался в прорубь озера, практически доказывая свои убеждения.
Он хрипел:
– Была и есть сейчас – эпоха борьбы за выживание (Дарвин, рациональный Ньютон). Будет эпоха философии любви, оживления сущего.
Говорили, что вскоре он умер, от переохлаждения.
Меня притягивало нечто подобное отшельничеству, результат отторжения от моей постоянной занудной ответственности за дело. Читал эмигранта-философа В. Зиновьева, который сделал свою жизнь экспериментом. Строил свое государство, где он один себе народ, независимый перед идеологией, государством. С правилами «Жития»: сохранять достоинство, независимость, не унижаться, не подхалимничать. Не возвеличивать ничтожество. Не быть близкими с карьеристами, интриганами, доносчиками, трусами. Обходиться без чужой помощи, не навязывая своей, и т. п.
Это – антитеза реальности. Чем значительнее дело, делаемое одиночкой, тем сильнее стремление среды уничтожить его.
Философ писал о классе управляющих и управляемых в социалистическом обществе, где все повязаны (на самом низу – актив, звеньевые и т. д.). Поэтому так отторгается все инакое, чужеродное. Все заражены идеологией управляющих, мол, нет угнетения, а на самом деле оно скрытое.
А кто я? Вроде, управляю, но на самом деле управляют управляемые.
Жена была насмешлива – высмеивала мой романтизм, не верила в мое дело.
5
В зале собраний Института философии и истории, где преподавал профессор Турусов, считавший себя и институт родоначальником Движения «За новый мир», собрались молодые и старые, бородатые и безбородые интеллектуалы – участники Движения. Я и мои соратники сели в переднем ряду.
Хлопали стулья, все были взволнованы, это было единение, предвещающее успех благотворных миру проектов, может быть, совсем не временное. Профессор Турусов, сидя в президиуме, клекотал в счастливых предвкушениях. Масляно улыбался сидящий рядом французский политолог, охотно откликнувшийся на приглашение известного общественного движения.
Я считал, что собравшиеся будут обсуждать идеи, которые выдвигал Совет, – Всемирного совета государств, Мирового правительства, Центра глобальной информации, экономического устройства мира «Новая Мангазея» при участии нашего общественного движения. И даже идею экологического спутника «Новые миры», его можно было бы запустить общими усилиями участников. Как водится, подразумевалось, что материальные ресурсы как-нибудь найдутся.
Однако заговорили все о том же, волновавшем интеллигентские умы. Перестройка – болезнь или выздоровление?
Все привычно ругали старую командную систему. В 20-30 гг. революционные нигилисты соотносили все с революционной целесообразностью. С пользой. Был нравственный релятивизм, прагматизм. Почему члены партийной «железной гвардии», зачищенные ею же, с упоением клепали на себя? Это заражение догмой, бесчеловечностью идеи. И – покорность перед уничтожающими их силами, которые служили той же идее.
При сталинщине заставили думать, что где-то впереди коммунизм, а не в настоящем. Дурное время в том, что мы себя считаем перегноем для кого-то там, впереди, счастливца.
Одни – революционные нигилисты – стремились разрушить «весь мир засилья», призывали построить иной мир, стать новыми людьми. Хотели ускорить развитие ребенка. Нужно, чтобы он рос в радикально измененных условиях. Другие склонялись к тому, что перестройка рождается изнутри, в народе, когда надо разбить колею, оковы. И это не радикальное изменение.
Я почему-то склонялся к идее естественного роста ребенка.
Выступающие были слишком серьезными, с застывшими лицами, у них очень уверенно складывались слова. Я читал их статьи и часто видел воочию, но все равно было трудно понять их намерения.
Толстый бородач в роговых очках, член правления Союза писателей, недавний гонитель диссидентов, развалившись массивным телом на трибуне, вопрошал озадаченно:
– Удивительно, почему обновления социализма не хотят? Тянут назад. Разве пустые годы были? Черним историю, какое имеем право переоценивать?
– Да! – крикнул кто-то в зале. – Социальный прогресс, свобода, демократия, державность, религозность, суверенное государство, – самая мощная среди равных Русь! Наши идеи нельзя отдавать.
Его сосед заворчал на кричавшего:
– Партия – порождение маргинальной интеллигенции и церкви! Обе несли в себе мессию. Маргиналы, взяв власть, будучи террористами, лишили прав интеллигенцию и церковь.
Седой самодостаточный математик, философ-самоучка и диссидент, предсказывающий, что самая наболевшая проблема отношений между нациями погубит СССР, с безразличным лицом мудреца предупреждал:
– Заявляли, что новое общество, в котором национальные идеи исчезнут, будет создано в результате революции. Первая мировая война для многих была в этом смысле шоком. Как такой колоссальный кризис расколол мир на разные нации?
Он с сожалением оглядел присутствующих.
– Грандиозное опустошение человечества – оттого, что отбрасывается тысячелетняя религия, но нет ей более глубокой замены, и это грозит ей исчезновением. Блаженны кроткие, ибо наследуют землю. Нужно изменить представление о грядущем счастье как изобилии, дай бог выжить в суровых условиях.
Интересно, что он-то писал заявления в защиту жертв гонений диссидентов.
Профессор Турусов из президиума успокаивал шумящий зал:
– Философ Константин Леонтьев утверждал, что Россия никогда не была славянской, держалась византийским порядком и чувствами. Своей уникальной культурой обязана естественному сплаву идей Запада и Востока. Неразрешимая дилемма – централизация и демократизм. Решение у нас всегда в пользу первого, поскольку исключается возможность национального обособления, ведь, империя распадется. Без идеи централизации не будет российского государства.
Среди нас заворочался тяжелой тушей одутловатый диссидент Марк:
– Наш человек ни в чем не заинтересован – не несет никакой ответственности. Петр Первый гнал народ дубиной к счастью. Деспотизм и рабство – так до сих пор решаются проблемы.
– Сопротивление было! – встала из середины зала екатеринбургская историк-архивист, бывшая лагерница, маленькая седая, и вышла на трибуну.
– Огромное сопротивление, не только спрятанное в той массе репрессированных, не сдавшихся генной порче, но и в массе народной, жившей своим, отделенным от официозного. И сейчас, за модными изображениями бодряческой тупости и жестокости, существует не замечаемое доброе, открытое. Да, вы черните народ. Надо четко определить, от чего отказываемся? От разрыва слова и дела. Если общество провозглашает принципы (народ – высшая мера, и т. д.), а на деле не следует – значит, разрушает себя.
От ее слов все возбудились, кричали из зала:
– Варламу Шаламову ничего не дал лагерь. Не верит в литературу, поскольку гуманизм привел к ужасу столетия. Сейчас все, что выходит за документ, является ложью!
– Шаламов исходит из своего экстремального опыта, из опыта казнимого человеческого тела. Сколько жутких истин видится – с креста – о человеке, на дне падения! Но полная ли истина здесь пронзительно обнажается? Софокл прожил жизнь счастливо, но его истины прошли тысячелетия.
Седую правозащитницу сменил на трибуне осанистый доктор филологии из Института гуманитарных исследований. Вскидывая голову с разваленной по обе стороны головы шевелюрой, предупредил зал внизу о все белее угрожающей опасности, уже не от природы, а от общества. Человек в борьбе с природой победил, и оттуда возникли новые опасности: стал рабом уже не природы, а общества. Не хотят люди «начинать с себя». Идет борьба за выживание личности.
В президиуме профессор Турусов мягко поправил:
– Социализм рожден темным народным подъемом немедленно всего добиться – саблей. Потом народ прозрел, но аппарат насилия у бюрократии уже сформировался. Кровавые тридцатые объясняются борьбой бюрократического сталинизма с «народным сталинизмом» Кирова, Орджоникидзе и других. Были годы победы ленинской позиции потеснения бюрократизма: НЭП, решающая борьба в 29-м году, в годы войны реализм побеждал сталинизм, а XX съезд КПСС, а 85-й год… История нашей страны сводится к истории сталинизма. Ее содержание – борьба двух тенденций: бюрократически-сталинистской и демократически-социалистической, и реальное состояние общества было результатом этой борьбы. Так что, неясно, что создали. Сначала, надо описать, а потом приклеивать этикетки.
В зале молодая учительница звонким голосом прокричала:
– Все валим на Сталина! А для меня это глубокая история. Сами во всем виноваты – в растлении души. А ищем корни в Сталине, не хотим признаться. Главный стопор перестройки – в психологии людей. И хватит искать, кто этим манипулирует.
Вызывало сомнение само понятие «народ». На трибуне участник нашего Движения литературный критик, лысоватый, с выдающейся вперед бородкой, похожий на Сократа, острым взглядом окинул зал.
– Георгий Федотов писал: нация – не круг с точкой в середине, а эллипс с двумя центрами. Национальный характер может быть истолкован с разных точек зрения.
Серьезный писатель-фронтовик из переднего ряда прогудел саркастически:
– Это понятие относительное – когда надо, говорят: «По просьбе народа», а в иных случаях, когда народ требует, – не хотят! Не хотят раскрывать старые захоронения: где палачи? У партаппарата – оборонительные приемы: критика в свой адрес – это критика партии! Странное упорное нежелание расстаться со своим прошлым. Страх до сих пор, инстинктивное чувство перестраховки, как бы чего не вышло. Этот пласт, опора прожитой жизни – не даст осуществить грандиозную перестройку!
Композитор-фольклорист с добрым улыбчивым лицом, мощный, усатый, с волосами до плеч, рокотал:
– В угоду официальной линии адаптировалось искусство, наука, все сферы. Сейчас искусство, феномен зачаровывания, не останавливает ни от чего – ни от агрессии, ни от ярости. И музыка приобрела искусственное направление с ярлыком «народное». Это отбросило искусство на 100 лет. Для меня фольклор – музыка с более высокой технологией. Народные песни энергичны, для стрессовых моментов. Фольклор не умер, иногда умирает и вновь возникает. Люди стремятся «на землю», а значит, может вернуться их быт. Но может быть разрыв между городом и народной культурой.
Я считал, что народ, вернее население данного периода выражается в настоящем – спорах и драках партий, политиков, средств массовой информации, и это совсем не тот святой народ, что осел у нас в памяти от чтения классиков старой и новой культуры. Население живет земной жизнью времени, не понимая, куда его ведут.
Вышел к трибуне французский политолог, лысый еврей с отвислой нижней губой, успокаивая зал, осторожно обрисовал ситуацию в мире: