– Чудная, блестящая, воздушная! Думаете, я вас позабыл? Я же на каждый спектакль…! Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было… – бормотал он, продолжая осыпать поцелуями теперь уже мои руки.
Я схватила его за голову, заставив остановиться.
– Что вы такое говорите? Как это, не было бы в живых?! – спросила я его, посматривая всё же за дверью, чтобы не дай Бог не явилась Комиссарша.
Он внезапно успокоился, встал, наклонил голову, щёлкнул каблуками:
– Простите!
И по-армейски, четко развернувшись, вышел, оставив меня в полном недоумении.
Как он там сказал? «Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было…» – звучит не очень приятно. Ну, я-то догадываюсь, почему он это сказал, и откуда исходила угроза. Но что заставляет его играть с огнём, дразня Комиссаршу? Ведь она могла ворваться сюда в любой момент! Да ещё с маузером.
Я решила быть начеку.
А ещё у меня было какое-то странное чувство, что Крысообразный мне что-то должен. И его заявление о том, что, благодаря ему, я оставалась в живых, не так впечатлило меня, как должно бы.
Но отчего было это чувство???
Следующие несколько дней прошли без происшествий, и казалось всё встало на свои места. Мамаша Богини каждое утро проводила на кухне, готовя всякие яства для наших государственных людей.
Один раз Комиссарша вернулась, что-то позабыв, но мы быстро сориентировались, спрятав соседку в моей комнате и я, как не в чём ни бывало, заняла её место, помешивая вкусно пахнущий соус. Комиссарша, обдав меня волной неприязни и по своему обыкновению заставив вжаться в стол, пока она ходила туда-сюда, пронося мимо меня своё крупное, как будто налитое тело, наконец, ушла. И соседка вышла из своего укрытия, чтобы завершить стряпню.
Пока я прибиралась в комнате, вдруг увидела, что дверь в спальню, которая обычно была заперта – открыта. Там стояло старинное трюмо Комиссарши, про которое я всё время помнила, и оно настоятельно требовало моего внимания. С трудом сдерживая себя, пока мамаша Богини закончит и уйдёт к себе, я с вожделением, достойным маньяка, посматривала в сторону спальни.
Наконец, набрав Богине полную тарелку вкусных вещей, соседка покинула меня, пожелав всего доброго.
Я проверила входную дверь. Она была заперта. Затем, вооружившись ножом, вошла в спальню.
Глава III
Моя бывшая спальня. Широкая кровать с резными столбиками и маленьким пологом, из-под которого можно было вытащить плотную тёмную штору, закрывающую от света. Я опускала её, когда хотела выспаться подольше, после изнуряющих репетиций или выступлений. Комиссарша наверняка не догадывалась о таком устройстве кровати, которая к тому же имела потайные ящички, где я раньше хранила свои дневники и некоторые драгоценности. На этой, ставшей теперь чужой постели я спала и видела иногда сладкие, а иногда и странные сны.
Неожиданно я вспомнила один из них, который я видела несколько раз. И каждый раз в этом сне я подходила к болоту, в котором утопал и барахтался какой-то человек в темной одежде, похожий на монаха. Я не знала, кто он и почему там очутился, но я специально приходила, чтобы спасти его. Я тянула ему руку, и он тянул ко мне свою, но я была далеко от него, и он никак не мог дотянуться. В этот момент у меня в руках появлялся какой-то свиток, за который он цеплялся, и я вытаскивала его на твердую почву. Вот и всё. Я много раз пыталась разгадать значение этих снов, спрашивала маменьку и даже пыталась найти ответ, читая сонники, но тщетно.
Один знакомый китаец, торгующий в лавке, где можно было купить всё, начиная от халатов с драконами, до праздничных фейерверков, однажды сказал, что не надо читать сонники, ибо «каждый сон – это личное послание от души и надо слушать свои чувства. Если чувствуешь, что сон к добру, значит, так оно и есть.» Я подумала тогда, что тот монах был очень близок мне, хоть я его и не знала и каждый раз, вытаскивая его, я чувствовала сильное облегчение и радость. Вот ещё узнать бы, что это за свиток?
Я подошла к трюмо. Оно было большое, метра два в высоту и имело два боковых и одно центральное зеркало. Боковые зеркала сантиметров на тридцать короче. Рама черного дерева богато украшена перламутровыми вставками и серебряными клепками, которые образовывали причудливый узор. Зеркальное стекло было необычайной чистоты и теплоты. Скорее всего, венецианское.
Самому трюмо наверняка не меньше трёхсот лет, а может быть даже и больше. Но оно отлично сохранилось. Я с удовольствием осмотрела гладкое черное дерево, провела по нему рукой и не нашла даже малейшей червоточинки. Вероятно, оно хранилось в комфортных условиях в доме, где тщательно следили за мебелью.
Не торопясь, я аккуратно переставила все побрякушки, которые Комиссарша разместила на полочке, повернула правую створку и привычным способом открыла раму. Внутри было достаточно большое пустое пространство. Но на задней стороне зеркала, на всех боковых брусках и на внутренней стороне рамы серебряной краской аккуратно были нанесены какие-то знаки, напоминающие стрелки, указывающие влево. Наверно знаки мастера-мебельщика, указывающие, что это правая часть трюмо, подумала я, ставя раму на место.
Испытывая удовольствие, сравнимое с тем, как кошка играет с мышью, перед тем, как съесть, я перешла к левой части, оставив большое среднее зеркало на закуску.
Левая часть рамы открылась без проблем, винты выкручивались так легко, как будто их только что закрутили. Внутри обнаружились такие же серебряные знаки-стрелочки, указывающие вправо.
Наконец я перешла к среднему зеркалу. Но здесь винтики так плотно сидели в своих ложах, что я потратила пару часов, с большим трудом, сумев отвинтить их лишь с одной стороны. Взглянув на часы, я увидела, что моё время было на исходе, и с минуты на минуту могли появиться соседи. Я даже занервничала, понимая, что не успеваю открыть раму. И, скорее всего, возможность снова попасть в спальню, куда соседи врезали новый замок, представится не скоро.
Мне необходимо было вернуть винтики на место, но до этого я хотела хоть одним глазком взглянуть, что же там, между зеркалом и рамой? Угол, где стояло трюмо, был темным, и я ничего не могла увидеть внутри, как ни старалась. Поэтому я быстренько сбегала в свою комнату за свечой.
Пока я её зажигала, лихорадочно чиркая спичками, моё внутреннее напряжение нарастало. Я чувствовала, как дрожит каждая клеточка моего тела.
И поднеся свечу к образовавшейся щели, я увидела! Внутри лежала бумага, свернутая в трубку. Я не успела рассмотреть никаких подробностей, потому что услышала голоса соседей, поднимавшихся по лестнице. За те несколько секунд, пока они дошли до двери, я успела развернуть зеркала на прежнее место, и быстро расставила комиссаршины побрякушки и пудры на полочке. Винтики же и нож были опущены в глубокий карман фартука. Перед тем, как выйти из спальни, я окинула всё быстрым взглядом, и не заметив ничего, что могло бы выдать моё пребывание здесь, побежала на кухню, где стала расставлять тарелки к ужину. За этим мирным занятием меня и застали Комиссарша с Крысообразным, которые всегда отпирали двери своим ключом.
Ночью, я крутилась, как волчок на своём диванчике и просто не могла найти себе места.
Там, за стеной в зеркале меня ждало моё собственное послание, которое я так долго искала! Я ни одной секунды не сомневалась в этом. Там лежал… свиток! Всё сходится! Да, это был тот свиток, который я видела во снах и при помощи которого я вытаскивала того монаха.
Теперь вставал вопрос, как мне достать его из-за зеркала? Теперь я понимала, что стрелочки, которые я видела в правой и левой части зеркала были не значками мастера, собирающего мебель, (стал бы он вырисовывать их серебряной краской!), а знаками, указывающими, что свиток лежит именно посередине. Так, придумывая различные способы, как завладеть ключом от спальни, чтобы завершить начатое дело я и заснула.
Утром, как и ожидалось, спальня была заперта. Я убиралась в комнате, не переставая думать о свитке. Мне было интересно, где могли лежать запасные ключи от спальни, ведь наверняка таковые имелись. Я перерыла все ящички и полочки, нашла кучу каких-то старых ключей, но ни один из них к спальне не подошёл.
Внезапно в дверь кто-то постучал, и я пошла открывать. У порога стоял всё тот же Тощий матрос, которого Комиссарша иногда посылала принести или забрать что-нибудь из дома. Вот и сейчас он пришёл с каким-то увесистым и тщательно замотанным верёвкой свертком.
– Здрасьте, барышня! – обратился он ко мне, по пролетарскому обычаю протягивая мне для приветствия свою грубую, жилистую руку.
– Добрый день! – ответила я ему, и осторожно пожала её.
– Мне вот, надо, того… оставить это. И кое-что забрать, – он указал на спальню.
– Да-да, пожалуйста, – ответила я, старательно пряча мой загоревшийся взор. – Давайте сюда ключ! – и протянула руку.
– Нет, барышня, не велено никому давать ключ. Я уж сам, извиняйте, если что! – сказал он, потирая рыжеватую, неопрятную щетину на подбородке.
– Ну, хорошо, как знаете, – пожала я плечами с деланным безразличием. – Кстати, если вы голодны, то я покормлю вас, – я знала его слабое место. Этот Тощий мог есть сколько угодно и когда угодно. И никогда ещё не отказывался.
– Премного благодарствую, я сейчас приду! – раздался из спальни его довольный голос.
Я прошла на кухню, и взяв самую большую тарелку, стала накладывать ему курицу, тушёную с овощами, воздушное пюре с маслом, (готовить которое мамаша Богини была большая мастерица), пару больших пирожков с капустой и грибами, булочку со сливовым вареньем и чайник, полный душистого чая. Увидев такое угощение, Тощий даже присвистнул, и потирая руки уселся было за стол, но я велела ему снять бушлат и вымыть руки с мылом. Тяжело вздохнув, он пошёл вешать бушлат в прихожей, и мыть руки в ванной. Этого мне и было надо! Как только он вошёл в ванную комнату, я ринулась к его бушлату и выхватила из кармана ключ. На всякий случай я тихо заперла Тощего снаружи и помчалась в комнату, где у меня была толстая восковая свеча.
Вспомнив о прочитанном мною в каком-то любовном романе способе, как сделать оттиск, я с неимоверной скоростью вернулась в кухню. Там, я бросила ключ в горячий чайник и быстро разрезала свечу вдоль. Подцепив вилкой нагревшийся ключ, я положила его на одну половину свечи и накрыла второй. Прижав её, как следует, я получила отличный оттиск. Побежав в прихожую, я вернула ключ в карман бушлата и успела открыть дверь, ещё до того, как Тощий заметил, что был заперт.
Он вышел из ванной комнаты и, как ребёнок, продемонстрировал мне свои чистые руки. Я улыбнулась, сдерживая сбившееся дыхание. Тощий уселся за стол и принялся уплетать еду. Потом достал из кармана плоскую серебряную фляжку с монограммой, (разумеется, чужой) и отхлебнул оттуда изрядный глоток.
После чего он развалился, и осоловело глядя на меня, вдруг принялся изливать мне душу.
– Моя начальница… настоящая красавица. Такая женщина! Я знаю, ей бы не понравилось сравнение, но она выглядит по-королевски. Какая фигура! А характер сильный, даже у мужчин такого не бывает. Не то, что у… – и он выразительно изобразил руками лицо Крысообразного.
– Да, вы правы – очень сильная женщина, – подтвердила я, не собираясь делиться с ним моим мнением о Комиссарше.
– Вы не поверите, я готов всё за неё отдать, да только она меня не замечает совсем, – добавил он грустно.
– Что ж, это случается, но друг мой, но соседи скоро вернутся, так, что вам лучше будет уйти. Мне ещё надо убрать на кухне. – Я хотела, чтобы он побыстрее ушёл.
Но матросик расположился надолго. Сыто отрыгнув так, что меня даже передёрнуло от таких манер, он вдруг стал мне рассказывать о своей жизни, начиная с детства. Не знаю, что на него нашло. Может водка, налитая во фляжку, из которой он то и дело отхлёбывал, настроила его на лирический лад?
Оказывается, Тощий родился в семье служителя культа, а попросту говоря священника. Папаша, отправил его учиться в церковно-приходскую школу, но бездельник сын только и делал, что спорил с учителем богословия, и прогуливал занятия. Наконец его выгнали, за то, что он затеял спор с главой комиссии, приехавшей с проверкой от Священного Синода.
– Я спросил его о геенне огненной, как там может быть плач и скрежет зубовный, если у души нету зубов?! А он меня выставил вон из школы. Тут я и сбежал из дома от папаши, который бы выдрал меня, как сидорову козу. Очень мне хотелось на море плавать. Юнгой напросился на корабль торговый, а потом и матросом стал. А там и революция подоспела, и «кто был ничем, тот стал всем!» – верно говорю, барышня?
– Да вы, как были простым матросом, так и остались, – улыбнулась я.
Ему почудилась насмешка в моих словах.
– Ну, не скажите! Вы барышня не знаете, какие у меня теперь полномочия! Да разве я мог зайти запросто к самым что ни на есть богачам и экс-про-при-ировать – (он очень тщательно выговорил это слово) – у них всё, что мне понравится? Да они ещё и в ножки кланяться будут, что в живых оставил! У меня теперь столько денег, что хоть ресторан открыть смогу, хоть дом огромный построю, да и обставлю весь, как дворец. Хотя… подождать немного надо. Да что, я-то! Вот начальница моя, та – женщина не просто богатая, а сказочно богатая! Она понимает, что к чему и…
– Ты что несёшь, урод?! – внезапно раздался звенящий сталью голос Комиссарши.
Мы оба испуганно оглянулись. Она вошла неслышно и теперь стояла, уперев руки в бока в дверях кухни, перекрыв путь к отступлению.
– Да, я думал, что… вы же должны были… – залепетал Тощий, вскакивая, и чуть ли не кланяясь. Его лицо стало пунцовым.
– Должна была! Но теперь вижу, что должна буду сделать кое-что другое! – рявкнула Комиссарша и её рука потянулась к маузеру, висящему на боку.
Я не знала, что делать и быстро отскочила в угол, между окном и печкой. Тощий попятился и стал прямо передо мной, так что я ничего не видела. Всё произошло очень быстро. Грянул выстрел, и тело Тощего сильно вздрогнуло и осело. Я же, прижатая им к подоконнику, пытаясь задержать его падение, упала вместе с ним на пол.
– Ты что натворила! – услышала я крик, и краем глаза увидела, как в кухню ворвался Крысообразный. – Ты же их убила!!! – я почувствовала, как кто-то оттаскивает от меня тело матроса.
– Да не гоношись ты, – в голосе Комиссарши послышалась усмешка, – ничего с твоей примадонной не случилось, её Тощий свалил. Не думала я, что он такой слабый на расправу.
Я почувствовала, как меня ставят на ноги и одергивают моё платье. Крысообразный отряхивал с меня землю со свалившегося с подоконника горшка со столетником. Взглянув на Тощего, я не обнаружила никаких следов крови. Похоже, он был в глубоком обмороке.
– Скажи своему Тощему, что ещё одно слово, и я пристрелю его, как бешеную собаку. Если не умеет держать язык за зубами, то останется без того и без другого! – Она вышла из кухни и стала развешивать шинель в прихожей. На улице стало немного теплее и «государственные люди» сменили тулупы на шинели. Крысообразный вышел за ней.
Трясущимися руками, я стала похлопывать Тощего по щекам, чтобы он пришёл в себя, но он не приходил. Тут в поле зрения появилась полная рука Комиссарши, выплеснувшая ему в лицо остатки холодного чая, и его глаза сразу открылись.
– Вставай, симулянт! И вон отсюда, пока я тебя и впрямь не пристрелила!
Тощий бодро поднялся, и, отирая рукавом с лица сладкий чай, поспешил в прихожую. Комиссарша подозрительно посмотрела на меня.
– С чего это он с тобой так разговорился? Ты, что, шпионишь? Не стой, как дурочка, давай накрывай быстрее, мы голодны!
– Вкусно-то, как пахнет! Вы у нас на все руки мастерица! – стал хвалить меня Крысообразный.
Я отвернулась от греха подальше и стала наполнять фарфоровые тарелки едой. Комиссарша безумно любила фарфор и серебряные столовые приборы. Да уж, действительно – королева…