В 1932 году в Моздокском районе погодные условия были крайне неблагоприятны для земледелия. Урожай плачевный, всего два центнера с гектара. Причина такого неурожая – страшная засуха и так называемая линейная ржавчина пшеницы. Разбираться в совхоз, где отец трудился агрономом, приехала особая комиссия из ОГПУ, одним из членов которой был прокурор Моздокского района Трофимов. Выполняя постановление ЦК ВКП (б), члены этой комиссии продолжали искать врагов народа. Отца как человека, ответственного за урожай, исключили из партии и вывели из правления зерносовхоза «Балтийский рабочий». «За мелкую вспашку» – так было написано в постановлении комиссии ОГПУ. Про таких, как он, писали: «Этот классовый перерожденец изгнан из рядов партии, и он должен быть сурово наказан пролетарским судом».
Объяснения отца, что в неурожае прежде всего виноваты погодные условия: засуха, крайняя засоренность полей, низкий уровень агротехники и пшеничная ржавчина – во внимание приняты не были. «Собирайтесь, Петр Ефимович», – как гром с ясного неба прозвучали слова председателя комиссии. Отца спас тогда один из «балтийцев»-двадцатипятитысячников1, заменивший на посту секретаря парторганизации убитого Петрова. Ворвавшись в помещение, где вершился «суд» над отцом, он, размахивая руками, кричал: «Что хотите делайте, но Петра я вам не отдам. Он здесь нужен!» Как «балтийцу» удалось убедить членов комиссии не забирать отца, какие аргументы он приводил, неизвестно, но разбирательство закончилось подпиской о невыезде и решением комиссии, которое запрещало отцу проживать в крупных городах и каждые пять лет обязывало менять место жительства, дабы не обретать единомышленников и не обрастать тесными дружескими связями.
В этот год за низкий урожай были привлечены к ответственности и арестованы агрономы многих хозяйств Моздокского района. Спустя много лет отец повстречал на каком-то сельскохозяйственном совещании своего давнишнего друга Цыганкова, одного из районных агрономов, который был крайне удивлен, встретив отца живым. Он рассказал, что в Моздокском райкоме партии были вывешены списки репрессированных и арестованных, где среди прочих значилась и фамилия Суднов. Лет через восемь судьба свела отца с другим давним приятелем, агрономом Павловым, отсидевшим срок в одном из сибирских лагерей. Этот лагерь с середины 30-х годов приобрел сельскохозяйственное направление и стал крупным поставщиком сельскохозяйственной продукции для промышленных лагерей ГУЛАГа. Павлов отбывал свой срок, работая там по специальности, и чудом остался жив. По всей видимости, в 1932 году туда должен был отправиться и отец, но судьба в лице одного из «балтийцев» распорядилась иначе.
Тем не менее отец с усердием продолжал работать на своей должности. Занимался с механизаторами, изучающими устройство американских комбайнов и тракторов, получил авторское свидетельство на сеятельно-бороновальный агрегат, на прибор для раскладки отравляющих приманок в мышиные и сусликовые норы, на волокуши для сгребания потерь колосьев при уборке комбайном. Не забывал он и о своем литературном творчестве: в районной многотиражке регулярно публиковались его стихи и статьи на производственные и литературные темы. Однажды в помещении клуба он организовал и провел выставку портретов передовиков сельскохозяйственного производства. Портреты, памятуя юношеское пристрастие к рисованию, отец писал сам, чем вызвал у работников совхоза большое удивление.
Становление совхоза проходило трудно, не хватало квалифицированных кадров, пахотные земли были засорены, поймы рек зарастали барбарисом, земли совхоза были разбросаны по всему району, к тому же на деятельность совхозного хозяйства негативным образом сказывалась частая смена руководства. Первый директор совхоза Старостин, мотаясь из конца в конец огромной территории, погиб в автомобильной аварии. Чехарда со сменой директоров совхоза началась после отставки П. Е. Меркулова, одного из лучших, по воспоминаниям отца, директоров. При Меркулове была создана животноводческая ферма, решившая продовольственную проблему совхоза, приобретались улучшенные сорта пшеницы, осваивалась новая техника.
Самоотверженный труд работников совхоза год от года способствовал повышению урожайности зерна, и к 1934 году урожай составил не менее 10 центнеров с гектара, что при таком состоянии дел уже было успехом. В 1935 году Президиум Моздокского РИК вынес постановление: «За исключительно хорошую постановку агротехники, преданную большевистскую работу и завоевание совхозом первенства в социалистическом соревновании премировать старшего агронома совхоза „Балтийский рабочий“ товарища Суднова П. Е. двумястами рублями. Председатель Моздокского РИК Д. Цой». А в июле 1937 года, разобравшись с выдвинутыми в адрес отца обвинениями, прокурор Моздокского района снял наконец с него запрет на выезд из совхоза.
Сдав, как положено, дела, отец вместе с семьей вскоре переехал на селекционную станцию под Ставрополем, где начал заниматься проблемой повышения качества пшеницы. Дотошно изучил материалы, связанные с выведением многолетних сортов пшеницы, которые в свое время пытался создать селекционер А. И. Державин. Работа была долгая и кропотливая и закончилась лишь после войны однозначным выводом: «К массовому производству такая культура не пригодна». Параллельно отец разрабатывал агротехнику сортовых озимых, над которыми в то время работали известные селекционеры Сыроватский и Снеткова. В начале 1941 года Петр Ефимович Суднов стал участником Всесоюзной выставки на ВДНХ и был награжден знаком «Отличник социалистического сельского хозяйства».
Война разделила жизнь нашей семьи, как и жизни миллионов соотечественников, на до и после. В июне 1942 года немцы рвались к Баку. Бои шли страшные, и в первых числах месяца началась эвакуация сотрудников и имущества Ставропольской (тогда – Ворошиловской) селекционной станции, где работал мой отец. По возрасту и состоянию здоровья в армию его не призвали. В то время он был заведующим группой агротехники, старшим специалистом, и на него была возложена задача сохранить семенной фонд и обеспечить эвакуацию работников селекционной станции. Предстояла долгая и трудная дорога до Дербента, места предполагаемой эвакуации. Возле совхоза «Балтийский рабочий» путь колонне преградили немецкие мотоциклисты, перекрыв единственную дорогу на Моздок. Удивительное совпадение: «Балтийский рабочий» – именно этот совхоз еще в предвоенные годы вместе с ленинградскими рабочими-двадцатипятитысячниками создавал мой отец. Несколько лет он работал там агрономом. И здесь же, в «Балтийском рабочем», в 1936 году родился я.
В колонне, кроме имущества селекционной станции, находился мешок с элитными сортами зерна. Пока люди, отрезанные от дороги, разбегались и прятались в оставленных жителями совхоза домах, мой отец и директор селекционной станции сумели каким-то образом на таратайке (это такая легкая повозка с откидным верхом) прорваться балками на незанятую немцами территорию недалеко от Кизляра и тем самым спасти этот мешок с зерном – плод многолетнего научного труда ученых и работников селекционной станции.
Мы же с мамой и сестрой оказались в оккупации и до конца 1942 года жили «под немцем». Отец, пока мы находились на оккупированной территории, волею судьбы оказался в станице Бородинской, что под Кизляром, куда немецкие войска не дошли. Здесь он руководил уборкой кукурузы, получая за это сущие копейки. Жил впроголодь, но мешок с драгоценной пшеницей берег как зеницу ока. А желающих разжиться пшеничкой было достаточно. С невероятным трудом, рискуя жизнью, голодая, он сумел сберечь элитное зерно. Чтобы как-то заработать на пропитание, отец рисовал портреты станичников, в основном женщин, за что получал от них хлеб, фасоль, кукурузу, иногда – сало. Тем и питался, но содержимое заветного мешка сохранил. За этот подвиг, а в условиях голодных военных лет это действительно подвиг – отец был награжден медалью «За оборону Кавказа».
Месяца через два, когда зерносовхоз «Балтийский рабочий» был освобожден и отец вернулся из станицы Бородинской, мы уже всей семьей перебрались в Ставрополь, на селекционную станцию, которую наши войска освободили ранней весной 1943 года. Отец был назначен ее директором. Работал до изнеможения. Сутками. Он укомплектовал штаты, собрал сохранившееся после немецкой оккупации имущество, провел инвентаризацию, наметил планы весенних работ. Даже в те дни, когда еще вовсю шла война, на селекционной станции проводились опыты по выведению разных сортов пшеницы и отрабатывались агротехнические приемы для увеличения количества и качества зерна. Измученную войной страну нужно было кормить. На Ставрополье отец продолжил заниматься любимым делом – выведением и селекцией твердых сортов пшеницы. Работа эта сложная и кропотливая, а главное – очень долгая. Сиюминутных результатов здесь не бывает. Он написал и издал в краевом издательстве несколько брошюр и книг по сельскому хозяйству, выступал на радио с лекциями и беседами по своей специальности, постоянно печатался в отраслевых журналах. Иногда на страницах местных газет и журналов можно было увидеть и его стихи. Поэзия для моего отца всегда была отдушиной, отдохновением от забот.
Селекционная станция, которую отец восстановил и возглавлял до 1947 года, стала одной из лучших в Ставропольском крае, и в 1946 году отец был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». В 1947 году он был восстановлен в партии и с отличием окончил вечерний философский факультет университета марксизма-ленинизма. В те годы руководители предприятий должны были иметь не только высшее специальное образование, но еще и высшее партийное.
Запрет на проживание на одном месте более пяти лет вынуждал отца после каждого переезда начинать свою карьеру и трудовую деятельность с чистого листа. В октябре 1948 года наша семья снова переехала, на этот раз под Нальчик, на Кабардинскую селекционную станцию, куда по просьбе отца его перевели заведующим агротехнической лабораторией. С легкой душой он оставил директорство селекционной станцией и занялся чистой наукой: изучением и выведением новых сортов пшеницы. Помню, как только пшеница начинала созревать, лобарантки станции любовно укрывали каждый колосок бумажными пакетиками, чтобы разные сорта не переопылялись и чтобы птицы не могли повредить драгоценные зерна. Часто вместе с пацанами мы разгоняли нахальных воробьев, которые стаями летали над делянками с сортовой пшеницей. Вездесущие птицы очень любили полакомиться элитными зернами. Кстати сказать, за такую непыльную работу нам даже платили. На билет в кино хватало. Иногда мы с друзьями уходили в ночное, где присматривали за небольшим табуном великолепных коней кабардинской породы, пекли картошку и рассказывали друг другу смешные и страшные истории. Было на селекционной станции и подсобное хозяйство с коровами, свиньями и другой живностью.
В поле на больших делянках выращивали и запрещенную нынче травку – коноплю. Культивация конопли в Советском Союзе до 1961 года оставалась высокодоходной сельскохозяйственной отраслью. Из ее волокон изготавливали канаты и веревки, мешковину и рыболовные сети, парусиновую обувь, брезент и бумагу, а из семян конопли – конопляное масло, олифу. Недаром в центре главного фонтана страны «Дружба народов», возведенного еще в 1954 году на ВДНХ, в огромной овальной вазе возвышается золотой сноп с тремя основными сельскохозяйственными культурами Союза, среди них и конопля. В нижнем ряду – подсолнечник, в середине – пшеница, а наверху – во всей красе – конопля. Под эту культуру на селекционной станции была выделена довольно большая территория. Находиться внутри зарослей конопли, стебли которой достигали в высоту более двух метров, да и просто рядом с ее зарослями, было очень трудно из-за специфического удушающего запаха.
А какой фруктовый сад располагался на территории станции! А еще длинные предлинные грядки клубники, на которые по ночам совершали набеги местные пацаны. Эти грядки были пределом наших детских мечтаний. Такой клубники с крупными душистыми ягодами я не ел больше никогда и нигде.
На делянках станции выращивали и другие сельскохозяйственные культуры: подсолнечник, просо, кенаф, волокна которого, как и волокна конопли, использовались для получения технических тканей, бумаги, строительных плит. Но главной задачей все же было выведение новых сортов пшеницы и кукурузы. Традиционная мамалыга – круто заваренная каша из кукурузной крупы или муки – была основной пищей послевоенной Кабарды. Выведением новых высокоурожайных сортов кукурузы занимался научный сотрудник станции Бербеков. В свое время отец помог ему написать кандидатскую диссертацию, и он успешно ее защитил. После переезда отца в Москву именно Бербеков возглавил Кабардинскую селекционную станцию.
Поля станции примыкали к западной части Нальчика. Недалеко от конторы стоял двухэтажный дом, на первом этаже которого размещалась агротехническая лаборатория, а на втором – малогабаритные квартиры для семей сотрудников станции. В одной из таких квартир родители прожили до 1955 года. Сам Нальчик был небольшим, довольно молодым городом, и хотя крепость Нальчик была основана в 1818 году, почти век она существовала как слобода. Статус города Нальчик приобрел лишь в 1922 году. Основной его достопримечательностью до сих пор является парк со столетними липами и серебристыми елями. Мы уже привыкли к этим красавицам: парки и скверы, школьные дворы и бульвары – кругом, радуя глаз, растут стройные высокие ели. А тогда этот сорт – серебристые ели – только-только начинал культивироваться.
Селекционер Иван Порфирьевич Ковтуненко – человек, одаривший нас этим чудом, – начал работать в питомнике на станции Нальчик еще в 1916 году. Разводил он розы, вывел несколько новых морозоустойчивых сортов. Красивых, ароматных. Сейчас их можно встретить даже в Сибири, растут они в Питере на Пискаревском кладбище, в Москве на ВДНХ, в других уголках страны. А вот рождению серебристых елей мы обязаны не только Ковтуненко, но и случаю. В Нальчик вскоре после революции каким-то образом «забрели» вагоны с серебристыми елями. Куда они шли – никому не известно. Говорили, будто кто-то из местных купцов выписал их из Канады, прельстившись диковинкой, – в России такие красавицы не росли. Именно Ковтуненко и занялся разведением и селекцией серебристых елей. И весьма преуспел в этом деле! Каждый раз, когда мы с отцом попадали на Красную площадь, он рассказывал мне об истории появления здесь этих елей, о своем хорошем знакомце Иване Порфирьевиче, о забавных случаях из их молодой жизни. И теперь, когда я бываю на главной площади страны и вижу этих стройных высоких красавиц, всегда вспоминаю отца и человека, подарившего нам их. Пожалуй, за свою жизнь Ковтуненко вырастил целый лес. Но серебристая ель занимала особое место в его жизни, именно за нее Иван Порфирьевич Ковтуненко был удостоен Сталинской премии…
Осенью 1955 года, когда родители переехали из Нальчика в Москву, и вплоть до 1962 года отец работал в Министерстве сельского хозяйства СССР – туда его пригласили после снятия запрета на проживание в крупных городах. Правительственная телеграмма с приказом откомандировать П. Е. Суднова в распоряжение Минсельхозсоюза, подписанная заместителем министра сельского хозяйства СССР Петровым, аккуратно подшита в отцовский архив. Кроме работы в министерстве, в главной инспекции СССР по зерновым культурам, он стал заместителем главного редактора журнала «Селекция и семеноводство», ученым секретарем отдела ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина), где проработал долгие годы. В 1953 году отец защитил кандидатскую диссертацию, а в 1962 году – докторскую, содержание и выводы которых имели огромное значение для селекции злаковых культур, повышения их качества и урожайности.