– По-моему, вам тоже, – многозначительно покачала головой я, – это же хлев какой-то…
– Вот как раз мне самое и место, – желчно усмехнулся Йенс и начал подниматься с раскладушки. По его бледному лицу разлились красные пятна, а черные тени под глубоко запавшими глазами вдруг словно приобрели еще более ужасающий вид. Я инстинктивно протянула Йенсу руку, но он моего душевного порыва не воспринял, кое-как встал без посторонней помощи, сунул ноги в покрытые толстым слоем застывшей грязи башмаки и опять надолго приложился к термосу.
– Раньше здесь была конеферма, – покончив с остатками зеленого чая, просветил меня Йенс, – потом владелец умер, наследники продали лошадей, а землю сдают бауэрам под пастбища. Прежде тут находилось подсобное помещение для нужд конюха, а теперь, как видишь, живу я.
– Это нельзя назвать жизнью! – выразительно передернулась я и с нескрываемым наслаждением полной грудью вдохнула свежий воздух, как только мы с Йенсом, наконец, вышли на улицу, – вы себя убиваете!
– Какая ты сообразительная! – с откровенным язвительным подтекстом деланно восхитился Йенс, лихорадочно пошарил по карманам усеянных заскорузлыми пятнами джинсов, вытащил мятую пачку сигарет и без удовольствия закурил, – захотелось поиграть в ангела милосердия, да? Могу дать совет – эти игры до добра не доведут! Эберт не сторонник чрезмерной благотворительности, тем более, если это происходит без его ведома.
– Я знаю, – понимающе кивнула я, потуже затягивая капюшон, – слушайте, прекращайте всё это, Йенс, бросайте пить, возвращайтесь домой, приводите себя в божеский вид, вы тут долго не продержитесь…
– Во-первых, на это и весь расчет, а во-вторых, у меня нет дома, куда бы я хотел вернуться, – Йенс отрешенно стряхнул пепел и помрачневшим тоном отрезал, – притом, это не твое дело.
– Какой-то изощренный способ самоубийства, – вслух подумала я, рассеянно понаблюдала, как Йенс топчет окурок носком ботинка, и безапелляционно добавила, – я уверена, что вы бы могли начать все с начала, я имею в виду, организовать новый бизнес, уйти в другую сферу и обязательно добиться успеха…
– Хватит с меня! – со злостью выплюнул Йенс, – итог все равно будет один и то же. Ты не понимаешь, о чем говоришь! Больше я ничего не стану делать, вообще ничего, пусть все идет на самотек, я устал.
– От неудач никто не застрахован, но нельзя же превращаться в скотину! – не выдержала я и обличительно воззрилась на своего собеседника, – вы давно себя в зеркало видели?
– Мне плевать на это тело, оно выработало свой ресурс! – вышел из себя Йенс, и его глаза с красноватыми прожилками полопавшихся сосудов вдруг показались мне до такой степени страшными, что я бессознательно отвела взгляд. А ведь это он ненормальный, причем, помешательство его не просто буйное и запущенное, но и значительно усугубленное острым алкогольным психозом, иначе чем еще объяснять подобные высказывания?
– Может и так, но другого тела у вас не будет, поэтому стоит поберечь хотя бы это, – дабы не провоцировать Йенса на агрессию, я старательно изобразила, что мне всё предельно ясно, но, похоже, мои актерские потуги получились не слишком убедительными.
– Нет смысла, да и другое тело мне ни к чему, -жестко отчеканил Йенс, запоздало обратил внимание на испуганное выражение моего лица и уже чуть мягче напомнил, – я же сказал, ты ничего не понимаешь, и тебе не надо ничего понимать. И ездить ко мне больше не надо. Спасибо за чай, но если я тебя еще раз здесь увижу, то сначала грубо выставлю за дверь, а потом сразу позвоню твоему Эберту и тогда пеняй на себя!
– Я и вправду ничего не понимаю, Йенс, – беспомощно развела руками я, – особенно сложно мне понять, почему вы так легко сдались? Разве справедливо, что Ханна живет на широкую ногу, а вы ютитесь в этом сарае?
– Отрадно, что в тебе еще жива вера в справедливость, – горько усмехнулся Йенс и в его голосе мне внезапно почудились отзвуки непривычной теплоты,– но я искренне желаю, чтобы твои иллюзии развеялись как можно быстрей и ты раз и навсегда избавилась от своих наивных ожиданий. В противном случае, не надейся, что впредь тебе будет легко.
– Думаю, это плохой совет, и я не стану ему следовать – улыбнулась в ответ я, – а вот вам бы не помешало прислушаться к моим словам.
– Глупая девчонка! – хмыкнул Йенс, поджигая сигарету, но почему-то мне вдруг показалось, что в его устах эта обидная характеристика означает изысканный комплимент, а продолжение фразы лишь подтвердило мою интуитивную догадку, – береги себя, Беата, чувствую, тяжело тебе придется в жизни.
Конечно же, никто из нас не принял настоятельные рекомендации друг-друга всерьез. С того памятного дня прошло почти два года, и за это время Йенс все ниже скатывался по наклонной плоскости, а я не только до сих пор не перестала верить в справедливость, но и не прекратила регулярных визитов в Хорнебург. Йенс так и не выполнил своей угрозы и не сдал меня Эберту, хотя один раз и заставил меня безумно перенервничать.
Этот был обычный пятничный вечер, когда Ханна и Курт по обыкновению собирались у нас дома перекинуться в картишки за кружечкой пива. Сложно описать, какой шок я испытала, увидев на пороге Ханну в сопровождении своего гражданского супруга. Видимо, чтобы стопроцентно сразить меня наповал, Йенс был исключительно опрятно одет, безукоризненно выбрит и причесан, и, если бы не четко отпечатавшиеся на его лице следы многолетних возлияний, в целом производил весьма благопристойное впечатление. Я так до конца и не поняла, что это было, но как бы замечательно всё не начиналось, закончился «званый ужас» далеко не весело. Эберт, Ханна, Курт, даже глубоко беременная Миа, печально знаменитая разгульным образом жизни и каким-то чудом захомутавшая сына хозяина автомастерской, все они как будто сговорились довести до белого каления Йенса, а заодно и меня саму.
Тон, как обычно, задавал Эберт: с присущим ему сарказмом он сыпал двусмысленными репликами, Курт ему басовито поддакивал, Ханна громко ржала в голос, а Миа гордо выпячивала живот и без зазрения совести мухлевала в карточных партиях. Я подносила полные тарелки и убирала пустые бокалы, нечеловеческим усилием сдерживая страстное желание одернуть распоясавшегося Эберта и приструнить захмелевшую Ханну, которая на пару с Куртом несла такую несусветную чушь, что с легкостью составляла конкуренцию своей необремененной интеллектуальным багажом дочке. Постепенно нападки на Йенса становились все более прямыми, Эберт самозабвенно упражнялся в остроумии, задавая провокационные вопросы, и сам же на них отвечая, а когда Йенс основательно поднабрался и вовсе предложил сыграть с ним на деньги. Вся эта вакханалия ожидаемо закончилась тем, что отныне Йенс был должен моему мужу довольно крупную сумму, а я, не в силах далее выносить происходящее, молча встала из-за стола и покинула гостиную. Смешно и грустно одновременно, но моего демарша никто и не заметил, а мое отсутствие было обнаружено лишь в тот момент, когда Ханне понадобилось сменить пепельницу в разгар захватывающего повествования о ее стараниях силой затащить Йенса в сауну. Сам Йенс ничего этого не слышал, ибо уже давно пребывал в пьяном полузабытьи, и честно сказать, я могла ему только позавидовать – я бы многое отдала, чтобы оглохнуть, ослепнуть, а лучше и вовсе самоустраниться. После того, как далеко за полночь компания неохотно разошлась по домам, и мы с Эбертом остались вдвоем, мой муж торжественно резюмировал, что давно так славно не веселился. И тогда я вдруг поняла, что нужно сделать, дабы предупредить повторение сегодняшнего кошмара. Я решительно встала в позу и бескомпромиссно заявила Эберту, что Йенс переступит порог нашего дома только через мой труп и я принципиально не намерена терпеть его в своей гостиной. Моя уловка сработала, Эберт посчитал, что поведение и сам облик Йенса оскорбляют мой тонкий эстетический вкус и клятвенно пообещал в дальнейшем щадить мои чувства. К чести Эберта, он сдержал слово, и Ханна больше ни разу не привела к нам Йенса, хотя и не уставала постоянно отзываться о нем в пренебрежительном тоне.
ГЛАВА IV
Однажды я внезапно осознала, насколько скучна, однообразна и небогата на запоминающиеся события моя жизнь в Ор-Эркеншвике – много лет подряд каждый мой следующий день был до такой степени похож на предыдущий, что недели незаметно сливались в месяцы, а месяцы плавно перетекали в года. Летом меня стабильно навещали родители, и с милостивого позволения Эберта мы катались по Европе с туристическими группами, нежились на жарких побережьях испанской Майорки и наслаждались дивными пейзажами солнечной Италии. После таких круизов мама с отцом неизменно возвращались домой отдохнувшими, посвежевшими и загорелыми, автоматически становясь объектом зависти лишенных подобных возможностей коллег и знакомых и не уставая повторять, как же мне повезло с мужем. Иностранными языками мои родители практически не владели, поэтому общение с зятем осуществлялось исключительно при моем непосредственном участии, что совершенно не мешало им беззаветно обожать подчеркнуто вежливого, обходительного, не скупящегося на подарки Эберта и упорно закрывать глаза на непреходящую грусть в моем взгляде. Естественно, мама регулярно пыталась намекать Эберту, что нам пора задуматься о пополнении в семействе, но, приобщившись к европейскому менталитету, уже не видела ничего страшного, чтобы по примеру большинства местных женщин родить после тридцати. Правда, она как-то упускала то обстоятельство, что немки прежде всего активно занимались образованием и карьерой и потому тянули с обзаведением потомством, а я на протяжении почти пяти лет числилась лишь бесплатным приложением к Эберту, которому для реализации отцовского инстинкта вполне хватало двух сыновей от первого брака. Фактически мой муж успешно решил задачу сохранения фамилии, порадовал родителей внуками и явно не горел желанием вновь проходить через пеленки, распашонки и подгузники.
На самом деле, после того, как в моей жизни появился Йенс, мы с Эбертом вообще перестали обсуждать детскую тему, да и ситуация в экономике ухудшилась еще сильнее. Бизнес моего мужа по-прежнему твердо стоял на ногах, однако неуклонно растущие налоги и общее падение покупательского спроса заставляли временно забыть о развитии и сосредоточиться преимущественно на выживании в неблагоприятных условиях. Деловое чутье у Эберта всегда находилось на высоте и пока фирма уверенно держалась на плаву, но я прекрасно понимала, что моему мужу приходиться прилагать втрое больше усилий, чтобы избежать финансового краха. Компания Эберта специализировалась на производстве стройматериалов, и с учетом общего спада в стране, приоритетной задачей сейчас стал поиск и освоение новых рынков сбыта: если раньше мой муж в основном реализовывал готовую продукцию внутри Германии, то теперь он вынужден был искать покупателей в других государствах, в том числе и за пределами Евросоюза, поэтому частота и продолжительность служебных командировок увеличилась в разы. Эберт крутился, как белка в колесе, и в последнее время мы невольно отдалились друг от друга, а принимая во внимание, что мы никогда и не были по-настоящему близки, между нами отчетливо чувствовался холодок. Эберт мог отсутствовать дома по нескольку дней, а я ощущала острую вину за то, что мне это нравится. Я не любила своего мужа, я плохо ладила с фрау Штайнбах, его властной и самолюбивой матерью, в свои семьдесят пять по-прежнему держащей в ежовых рукавицах всю свою семью, я устала лгать по телефону родителям, заверяя их, что я безгранично счастлива, одним словом, наряду с мировой экономикой я тоже переживала жесточайший кризис и мучительно разрывалась между голосом разума и зовом сердца.
Аномально холодная, невероятно сырая зима, казалось, выпила из меня всю жизненную энергию. Снег сменялся дождем, ветер пробирал до костей, а Эберт требовал экономить тепло и электричество. Я постоянно мерзла, а после нового года и вовсе подхватила бронхит, пару недель продержавший меня в постели. Меня навещала Ханна, приносила мне корзинки с выпечкой из собственной пекарни, желала скорейшего выздоровления и хриплым, прокуренным голосом жаловалась, что Йенса тоже свалила какая-то неведомая зараза, а он категорически отказывается от лечения и никого к себе не подпускает. У меня толком не было сил на членораздельную речь, а Ханна болтала без остановки, вываливая на меня все новые подробности, заставляющие меня безостановочно трястись под одеялом не то от лихорадки, не то от страха за Йенса.
–Не понимаю, куда я смотрела, когда сходилась с этим алкоголиком, – искренне сетовала Ханна, – не поверишь, родители у него вообще в рот не капли ни берут, братья-сестры, все прекрасно устроились в жизни, но Йенс оказался паршивой овцой в стаде, его мать мне так и сказала. За что бы Йенс не брался, всё в итоге идет прахом. Хорошо хотя бы я заставила его вложиться в мой дом, иначе он бы пропил все деньги и сам пошел по миру. А я ведь ему говорила, уволь половину своих дармоедов, но разве он меня послушал? Как хорошо, что у твоего Эберта на плечах голова, а не кочан капусты, за таким мужем ты живешь, как за каменной стеной и можешь не беспокоиться о будущем, а я сама тяну лямку, целыми днями пашу в пекарне, а потом каждые выходные с лотком стою на базаре… Знаешь, грех конечно, но, когда я в последний раз видела Йенса, мне показалось, что он уже не жилец. Он сам выбрал себе такую судьбу, но ведь у него куча долгов, которые все лягут на меня, если Йенс вдруг умрет. Он должен всем вокруг, я разорюсь, если мне придется покрывать его долги, да и зачем мне это нужно?
– Тогда помоги ему выкарабкаться! – взмолилась я, покрываясь холодным потом и еще плотнее закутываясь в одеяло. У меня стремительно поднималась температура, перед глазами сгущалась красная пелена, а мысли путались и наслаивались друг на друга. Я боялась сказать лишнего в этом горячечном бреду и отчаянно кусала губы, когда с них яростно рвались совсем не те слова.
– Я как раз насчет этого и прикидываю, – неожиданно кивнула Ханна, – вот смотри, Беата, как думаешь, права я или нет: надо, чтобы старуха Беккер знала, что я до последнего заботилась о ее сыне, не бросала его, старалась вытащить из дерьма и все такое… Если она переживет Йенса, то поможет мне оплатить похороны и рассчитаться с его долгами, ну а если старуха умрет раньше, то Йенс получит большое наследство, а я пущу часть этих денег на погашение долгов. Мамаша Беккер постоянно грозит вычеркнуть Йенса из завещания, но у нее не хватит совести это сделать, если она поймет, в каком бедственном положении я могу оказаться из-за ее бестолкового сыночка. Что скажешь, Беата? Ты согласна со мной?
Я задохнулась не то от раздирающего воспаленные бронхи кашля, не то от возмущения невероятным цинизмом Ханны, и физически не смогла вымолвить ни слова. Ханна бросилась отпаивать меня микстурами и разговор сам собой сошел на нет, но с этого момента я жила лишь одним: поскорее встать на ноги и поехать в Хорнебург. Болезнь не отпускала меня из своих тисков, еще почти неделю я билась в ознобе и металась в жару, но молодой крепкий организм справился с недугом. Эберт заполнил мою спальню цветами, попросил прощения и снова уехал в командировку, на этот раз куда-то в Голландию, а я с облегчением закрыла за ним дверь. Если Ханна ничего не преувеличивала, я могла и не застать Йенса живым.
С формальной точки зрения в наших отношениях не было ни одного действительно крамольного аспекта, однако, я слишком хорошо знала здешний менталитет, чтобы не понимать, каким извращенным образом будут истолкованы мои визиты к Йенсу, если они случайно станут достоянием широкой общественности. Нет, я не собиралась винить милейших жителей Ор-Эркеншвика в предвзятом мнении, я бы, и сама не знала, как реагировать, услышь я собственную историю из чужих уст. Я просто на уровне интуиции чувствовала, что мне нужно надежное и правдоподобное алиби, хотя и ни на миг не ощущала себя преступницей. В общем, официально я ездила в Даттель (через Хорнебург, конечно же). Я без сожалений распрощалась с фитнесс-клубом в Реклингхаузене, нашла равноценную альтернативу в Даттеле, подобрала наиболее удобный график тренировок и три раза в неделю без труда выкраивала время, чтобы по пути заехать к Йенсу. Способствовало поддержанию успешной конспирации и отдаленное расположение бывшего конезавода: в пешей доступности от жилища Йенса не было даже магазина, и, к примеру, за выпивкой и сигаретами он выбирался только на роллере. Я ставила машину так, чтобы ее не было видно с дороги и на пару часов погружалась в другой мир, где ненадолго снова становилась самой собой.