Йенс ни разу не взял у меня денег, даже когда я тайно оставляла несколько купюр на столе. Точно так же он отказывался принимать одежду и продукты, уверяя меня, что ни в чем не нуждается. Пожалуй, единственное, против чего он не возражал, так это против моих попыток навести в этом сарае относительный порядок, что-то помыть, что-то выбросить…. А еще он не уставал повторять, что мне здесь не место, но отчего-то больше не спрашивал, что за мотивы мной движут, когда я к нему приезжаю. Наверное, понимал, что я сама не знаю ответа. Мы вообще очень мало разговаривали: если суммировать сказанные нами слова за все эти годы, в результате получилась бы страничка рукописного текста. Иногда я заставала Йенса в таком недееспособном состоянии, что он, по-моему, даже не замечал моего прихода, а обычно он отстраненно курил, молча прикладывался к бутылке и в мрачной задумчивости наблюдал, как фрау Беата Штайнбах, засучив рукава, расчищает «авгиевы конюшни». Объективно я видела, что Йенс опускается все ниже, хотя порой казалось, что падать дальше некуда. Его безразличие к еде, к личной гигиене, окружающему миру становилось все очевидней, алкогольная зависимость неумолимо прогрессировала, а малейшее желание что-то изменить при этом напрочь отсутствовало. Наоборот, Йенс целенаправленно приближал финал, а я не могла этого предотвратить, потому что якобы «ничего не понимала»! А откуда было взяться пониманию, за столько лет игры в молчанку я так и не сумела вызвать Йенса на откровенность? Только Ханна, Эберт и иже с ними могли верить, что Йенса подкосили неудачи в бизнесе и семейные дрязги, что он малодушно сбежал от проблем, и скрывался от ответственности в алкогольном дурмане! Я не сомневалась, что здесь было что-то иное, что-то гораздо более важное, нечто, о чем я даже не догадывалась в силу ограниченности информации. Но Йенс продолжал прятаться в своей непроницаемой раковине и уверенно сводить себя в могилу, я – обманывать Эберта, а Ханна и ее дочери строить планы на наследство старухи Беккер. Но, кажется, этой весной, драма как никогда приблизилась к кульминационному моменту.
Бледная и слабая после перенесенной болезни я на ватных ногах кое-как преодолела расстояние от машины до двери, постучала и только потом запоздало обнаружила, что дверь заперта изнутри. Из последних сил я затарабанила кулаками, выждала немного и, еле волоча негнущиеся конечности, обошла строение, встала на цыпочки и ударила костяшками пальцев в единственное окно.
– Йенс, я знаю ты там! – я думала, что кричу в полный голос, но из груди вырвался лишь невнятный шепот, -Йенс, открой мне! Господи, Йенс!
Мы не виделись около трех недель с тех пор, как я слегла с бронхитом, и сейчас, когда сквозь мутное от грязных дождевых потеков стекло внезапно проступило лицо Йенса, я бесконтрольно отпрянула назад, в панике схватилась за воздух и больно упала на спину. У меня было такое чувство, что я только что увидела живого мертвеца, как во всех этих фильмах про зомби-апокалипсис, настолько ужасающее зрелище передо мной открылось.
Когда входная дверь вдруг распахнулась, я уже поднялась на ноги и даже слегка собралась с мыслями, но стоило мне в упор столкнуться с Йенсом, как меня вновь накрыло и из глаз безудержным потоком покатились слезы.
– Что? – недоумевающе прищурился Йенс, словно и не подозревающий о том, на кого он стал похож.
– Ничего, – я взяла себя в руки, сняла с плеча сумку и решительно заявила, – здесь лекарства, термос с горячим бульоном и еще кое-какая еда.
– Не надо, – отрицательно помотал головой Йенс, и к своему вящему удивлению я неожиданно поняла, что он абсолютно трезв.
–Еще как надо! – сходу отмела возражения я, – ты меня впустишь?
– Нет, – многозначительно загородил проход Йенс, – не приходи больше. Я серьезно.
– Почему? – вскинула брови я, мучительно стараясь снова не сорваться на плач.
– Потому что я не хочу, чтобы ты видела, как я умираю, -спокойно объяснил Йенс, и у меня окончательно снесло крышу.
– Прекрасно! – выдохнула я, – а чтобы Ханна и ее дочки делили твое наследство, значит, хочешь! Они уже все распланировали на случай твоей смерти, Ханна собирается забрать тебя отсюда, чтобы ты умер не в одиночестве, а на руках у любящей супруги, и заставить фрау Беккер оплатить твои долги вместо нее.
–Неплохо придумано, в духе Ханны, – оценил озвученную схему Йенс, надрывно откашлялся и подозрительно уточнил, – а ты откуда все это знаешь?
– От твоей жены! – мрачно сообщила я, – в отличие от тебя, Ханна мне доверяет. А ты даже за порог меня теперь не пускаешь.
– Я возьму лекарства, – протянул мне руку Йенс и вымученно усмехнулся, – в знак доверия.
– И это все? –я выразительно заглянула внутрь, но Йенс на корню пресек мои поползновения просочиться в дверь.
– Спасибо, Беата, но на этом точка, – грудная клетка Йенса яростно заходила ходуном, и следующие слова дались ему с немалым усилием, -мне тяжело признаваться, но всё это время я был слишком пьян, чтобы до конца осознавать, сколько ты для меня делаешь.
– И буду делать дальше, Йенс! – пообещала я в преддверии чего-то ужасного и неотвратимого.
– Не будешь! – отрубил Йенс, – а сейчас, спасибо за всё, и прощай. Домой, Беата, к Эберту, и чтобы твоей ноги здесь больше не было. Кажется, я тебе уже это говорил, но потом напился и всё забыл. Учти такого не повторится. Я даже спрашивать тебя не буду, зачем ты два года сюда ездила, просто уходи и никогда не возвращайся. Что ты стоишь? Или мне позвонить Эберту, чтобы он сам решил этот вопрос?
Хорошее в этом было только одно – Йенс взял лекарства и вроде бы согласился их принимать, чтобы не позволить Ханне осуществить свою хитроумную комбинацию. А в остальном…. Пустота, которую мне полностью заполнял собою Йенс опять заняла утраченные позиции в моей душе. Я ушла не, оглядываясь, негласно признавая правоту Йенса, чудом не угодила в аварию по дороге в Ор-Эркеншвик, а когда зашла домой, вдруг услышала в гостиной возбужденные мужские голоса. Мой муж вернулся из Голландии и теперь делился с Куртом свежими впечатлениями. Так как в беседе внезапно промелькнуло мое имя, я не удержалась от соблазна, и затаилась под лестницей.
ГЛАВА V
– Вчера я здорово оттянулся в Амстердаме, – с многозначительной ухмылкой рассказывал Эберт, – не поверишь, но мне даже не жалко денег, которые я оставил на улице Красных фонарей. Эта крошка всё честно отработала, ты бы видел, что она со мной вытворяла, как она стонала, как извивалась, как она умоляла меня не останавливаться…
– Она – профессиональная шлюха, а ты – щедрый клиент, чему тут удивляться? – с бездарно скрываемой завистью в голосе Курт попытался сделать вид, что бурный восторг Эберта ему абсолютно не понятен.
– Шлюха шлюхе тоже рознь, дружище,– авторитетно поведал мой муж, и мне стало ясно, что Эберт великолепно знает толк в предмете обсуждения и регулярно освежает свои знания на практике, – одна может всем видом показывать, что она тебя хочет, и как ей безумно нравится, когда ты ее трахаешь, а другая молча лежать под тобой и, скучающе закатив глаза, ждать, пока ты спустишь. А бревна в постели мне и дома хватает.
– Да брось, – недоверчиво хмыкнул Курт, – я всегда думал, что девчонки из бывших соцстран просто огонь…
– Раньше я тоже так думал, – вздохнул Эберт, – возможно, это мне так не повезло, но у Беаты оказался темперамент снулой рыбы. Слава богу, она хотя бы нормально справляется с обязанностями по хозяйству, но мне уже начинает казаться, что домработница обошлась бы мне, что называется, меньшей кровью. По крайней мере, она бы не утомляла меня своим нытьем, не ходила бы вечно с кислой миной и мне не надо было бы оплачивать ее текущие расходы. А что теперь? Да стоит мне намекнуть на развод, как эта бедная овечка сразу перестанет изображать из себя вселенскую тоску и выкатит мне такие алименты, что в итоге я останусь без гроша.
–А мне вот интересно, Эберт, чем она вообще недовольна? –горячо поддержал возмущение моего мужа Курт, – неужели до нее не доходит, что всем, что у нее сейчас есть, она обязана тебе? Живет в Европе на всем готовом, не работает… Что ей еще надо?
– Да ее саму не поймешь! –отмахнулся Эберт, – сначала она мнила себя великим журналистом и считала, что все ведущие издания только и ждут, как бы напечатать ее статейки. Потом я ей доходчиво объяснил, что меня это не устраивает, и не для того я ее сюда вёз, чтобы она уподобилась местным феминисткам и декларировала право на независимость. И тогда Беата принялась нудить насчет детей…
– Ну тут как раз всё логично, – заметил Курт, – ей же нужно подстраховаться… С ребенком ты ее точно не бросишь, а если и бросишь, то будешь содержать всю оставшуюся жизнь. Держи еще пива!
– Спасибо, -Эберт открыл бутылку и, сделав несколько булькающих глотков, продолжил, – даже моя теща намного умней Беаты, она понимает, что, если бы не я, ее любимая дочка давно вышла бы замуж за какого-нибудь тупого нищеброда, наплодила бы ему целый выводок и всей семьей села бы на шею родителям. Когда я работал в столице, я, знаешь, сколько таких насмотрелся… Но я выполняю любые капризы Беаты, а она при этом всё делает, будто из-под палки… Это конкретно раздражает…
– Может, ей скучно? – предположил Курт, – пусть моя Габи научит ее рукоделию, будут вместе вязать эти дурацкие игрушки, которыми у нас уже весь дом завален?
– У твоей Габи вполне естественное, чисто женское хобби, а Беата все время строит из себя интеллектуалку и черта с два ты ее заставишь вышивать крестиком или штудировать кулинарные книги, – Эберт со стуком оставил бутылку и раздраженно добавил, – как же я ошибался, думая, что знаю, где искать идеальную жену. Мне говорили, что девушки в бывшем Союзе не только самые красивые и страстные, но к тому же самые скромные и непритязательные, а еще я слышал, что они спят и видят, как бы уехать в Европу и будут по гроб жизни признательны тому, кто их заберет. И что я имею, Курт? За особой красотой я изначально не гнался, думал, не надо мне писаной красавицы, замучаешься любовников отгонять. Готовит так себе, хотя за столько лет могла бы уже кухню всего мира освоить. Говорить с ней не о чем, а когда я беру ее с собой в гости или на деловые встречи, ей там явно неинтересно, и она, в основном, молчит. Ну и сексуальности в ней, увы, нет ни грамма. Она словно трудовую повинность в спальне отбывает: вроде и никогда мне не отказывает, и голова у нее не болит, и на всё соглашается, короче, классическая резиновая женщина.
– Да уж старик, врагу не пожелаешь, – посочувствовал Курт, звякнул открывашкой, отхлебнул пива и решительно констатировал, -надо было тебе польку брать, как у меня, или сербку, как у Хайнца Майстера. Может, вам с Беатой правда ребенка родить? Тебе ее уже все равно с шеи не скинуть, а так ей хоть будет, чем заняться, глядишь, и характер поменяется… Моя Габи после того, как сыновья появились, совсем другим человеком стала, вся дурь у нее из башки сразу выветрилась, а то ведь тоже и на работу выходить хотела, и учебу ей подавай…
– Даже не знаю, – с сомнением протянул Эберт, залпом допивая пиво – наверное, в чем-то ты и прав. Если забеременеет, срежу ей все расходы, скажу, что те деньги, которые она сейчас на фитнес тратит, или зачем она там в Даттель мотается, теперь полностью пойдут на ребенка. А начнет возникать, я ее быстро на место поставлю.
– Вот это дело, дружище! –от души одобрил высказанные Эбертом мысли Курт, – подожди, еще пива достану! Давай за тебя!
По-прежнему оставаясь незамеченной для увлеченных мужским разговором собеседников, я осторожно выскользнула во двор, жадно вдохнула ртом холодный сырой воздух Ор-Эркеншвика и в изнеможении прислонилась к поросшему темно-зеленым мхом стволу. Несколько минут я неподвижно стояла под деревом и мучительно пыталась понять, что я сейчас ощущала. Обиду? Злость? Разочарование? Или все-таки облегчение от того, что Эберт сам озвучил всё то, о чем я давно догадывалась, и отныне я могла с чистой совестью разорвать порочный круг и подать на развод? Честно сказать, что я его не люблю, что мы чужие люди, что нас ничего не связывает, и я хочу навсегда уехать из Германии? Успокоить Эберта, что я не стану требовать с него содержания и официально откажусь от всех имущественных претензий, сбросить с себя эти цепи, вернуться в столицу и научиться жить заново. Без Эберта. И без Йенса?
Я сознавала, что в таком состоянии мне не следует садиться за руль, но ничего не могла с собой поделать. Лишь после того, как я едва не сбила фонарный столб, а водитель встречного автомобиля выразительно покрутил пальцем у виска, у меня хватило здравого смысла припарковаться у супермаркета и дальше пойти пешком. Полтора километра я шла в Хорнебург по обочине дороги, не чувствуя ни холода, ни ветра, ни усталости, а по пятам за мной гнались серые, набухшие тучи и норовили обрушить мне на голову смешанный со снегом дождь. А когда в сумке внезапно завибрировал мобильник и на дисплее высветился номер Эберта, я собралась с духом, ответила на звонок и совершенно будничным тоном солгала, что у знакомой по фитнес-клубу сегодня день рождения, и мы всей группой отмечаем праздник в кафе. Эберт великодушно не стал возражать против моего опоздания к ужину, передал мне привет от Курта и благополучно отсоединился, а еще через мгновение со стороны Хорнебурга вылетела машина Ханны, и мне оставалось лишь надеться, что, двигаясь на такой большой скорости, «подруга» физически не успела опознать в закутанной в капюшон фигуре супругу Эберта Штайнбаха. Зачем Ханна ездила к Йенсу я могла лишь предполагать, а, учитывая, что я и сама толком не понимала, с какой целью меня снова понесло в Хорнебург, анализировать чужую мотивацию у меня не было ни желания, ни элементарного морального права. У меня, можно считать, уже вообще ничего больше не было: ни мужа, ни семьи, ни будущего, только эта безумная попытка продлить агонию…
В нескольких метрах от заброшенной конефермы меня, наконец, догнали тучи и яростно разразились дождем, я побежала по грязи, пару раз чуть не растянулась во весь рост, и в отчаянном порыве с неведомо откуда взявшимся приливом сил непрерывно замолотила в дверь.
– Ты меня плохо поняла? Тогда повторяю еще раз – проваливай отсюда по-хорошему, иначе мне придется забыть о том, что ты женщина, и вытолкать тебя взашей! – не оставляющим ни малейших сомнений в серьезности своих намерений голосом пригрозил невидимый снаружи Йенс, – может быть таким образом ты поймешь, что нам не о чем разговаривать.
– Я просто хотела попрощаться! За что ты так со мной обращаешься? – по моим щекам градом катились то ли слезы, то ли дождевые капли, а от осознания горького факта, что даже здесь я никому не нужна, меня душил тугой комок глухих рыданий. И все же я должна была найти в себе волю хотя бы напоследок сохранить достоинство.
– Я уезжаю из страны, Йенс, – я стремительно развернулась на сто восемьдесят градусов и вполоборота крикнула в пустоту, – развожусь с Эбертом и возвращаюсь домой. Я приходила сказать, что больше тебя не побеспокою.
– Беата? Черт, подожди! – дверь вдруг распахнулась у меня за спиной с душераздирающим скрипом и, судя по хлюпающей позади грязи, Йенс бросился мне вдогонку, но я не собиралась даже оглядываться, – Беата, да постой же ты! Что с тобой? Ты вся промокла… Где твоя машина? Прости меня за грубость, я думал, это опять Ханна!
– Меня ты ведь сегодня тоже выгнал, – не оборачиваясь, напомнила я, и решительно ускорила шаг, – я зря пришла туда, где меня не ждут, но я уже ухожу.
– Не уходи! – Йенс резко схватил меня за плечи, и с какой-то злой иронией я вдруг отрешенно резюмировала, до какой степени мы с ним оба слабы и больны: у меня не осталось сил вырваться, а у него – меня удержать. А проклятый дождь будто специально полил еще сильнее, чтобы окончательно нас добить.