Прижав ладонь к ее лобку, я совершил несколько круговых движений, слегка сжимая и поглаживая, радуясь наличию обильной плоти над лобковой костью, с оторопью вспоминая некоторых моих тощих пациенток. Затем, вывернув запястье, я опустил руку и пальцы мои коснулись горячих губок, осторожно раздвинули их, обливаемые обжигаюшей влагой, позволяя среднему и безымянному проникнуть в гладкие, скользкие глубины, отчего правая нога женщины согнулась, а сама она, застонав, подалась навстречу мне, закинув правую руку за голову, левой хватаясь за левую же грудь.
В детстве я посвятил немало времени игре на различных музыкальных инструментах, больше всего преуспев в гитаре и фортепиано. И если первой я не касался уже много лет, то второе неизменно появлялось в любом моем доме, каких бы денег то не стоило. В ранние годы мне пророчили славу великолепного исполнителя. Учителя хвалили мои усидчивость и чувство ритма, а длина пальцев и способность слышать то, что один из них называл внутренним потоком музыки, служили естественной предрасположенностью к тому занятию. В некий момент музыка наскучила мне. Побывав на множестве фортепианных концертов, я заметил среди зрителей по большей части чопорных стариков и экзальтированных старух и не захотел становиться знаменитостью среди подобных персон. Но взбитая клавишами в переливчатую пену фуги подвижность пальцев оказалась существенным подспорьем в моей врачебной карьере.
Теперь они кружились, суетились, сгибались и выпрямлялись в глубине женского лона, сходясь и раздвигаясь, пребывая в неустанном, переменчивом, ритмичном несовпадении. Тело женщины радостно отвечало на него, изгибаясь, поворачиваясь, взбивая ногами простынь, сминая руками подушки. Смущаясь собственных стонов, она прижала к губам правую руку, левую вытянула, цепляясь за львиную морду посреди резного темного изголовья, всхлипывая и дергаясь, а вскоре тело ее затряслось, вздымая лобок и мне пришлось напрягать руку для того, чтобы пальцы мои оставались в ней и левой ладонью я почувствовал возникающие в ее плоти волны. Живот ее напрягся, задрожал, она вскинула согнутую правую ногу, обеими руками вцепилась в свои груди, сжимая их с такой силой, что мне показалось, будто затрещала разрываемая ткань и взвыла, извергая из себя гремучий стон, обливая мои продолжавшие движение пальцы пылающей влагой.
Вытерев их извлеченным из кармана жилета носовым платком, я поднялся, с любопытством осматривая следы причиненного ею разрушения. Приползший с океана ветер ворвался в разбитое окно, вскинул прозрачную белую занавесь едва ли не до потока.
– Доктор, – она лежала с закрытыми глазами, едва заметно шевеля вытянутыми ногами, поглаживая пальцами шелк и шепот ее был услышан мной лишь потому, что в университете нас учили прислушиваться даже к мертвым.
– Да, моя дорогая. – я убрал горько пахнущий платок в карман брюк.
– Спасибо вам, доктор. Вы мой спаситель. – уже готовая отдаться дреме, она продолжала радостно улыбаться.
Муж ее бросился ко мне, едва я появился на пороге, вскочил, чуть не уронив стул.
– Как она, доктор? – беспокойство его было несомненным и мне даже показались странными, мстительными и, возможно, лживыми слова женщины.
– Уже лучше, мой дорогой, – я положил руку на его плечо. – Но не следовало доводить ее до такого состояния.
– Я уже не знаю, что и делать, доктор. – смущенно опустив взор, он показался мне готовым зарыдать.
– Как часто вы производите соития? – я передал Каброссу не понадобившийся саквояж, втолкнул левую руку в пиджак.
– Один раз в неделю, как и полагается. – возмущение его было таким, словно я обвинил его в использовании поддельных векселей. – Каждую ночь с субботы на воскресенье.
– Следует делать это дважды в неделю.
– Доктор, вы же знаете, что это невозможно. – голос его стал тише, как будто я подговаривал его на совершение преступления. – И даже опасно.
– Полагаю, не так опасно, как считается. – Кабросс протянул мне перчатки, но я покачал головой, предпочитая обойтись без них. Правая рука моя все еще дрожала и мне не удалось полностью стереть с нее впитавшиеся в кожу женские истечения. – Мой однокурсник опубликовал статью в прошлом году. Согласно его исследованиям, последствия двух совокуплений в неделю не будут такими уж разрушительными. Все негативное можно будет восполнить витаминными составами.
– Прошу извинить меня, доктор, но пока эти новомодные исследования не будут подтверждены, я не рискну так разрушать свой организм. – он вздохнул с некоторым, как мне показалось, печальным сожалением и попрощался со мной, не способный избавиться от мечтательной тоски во взоре.
Обратный путь я провел в тягостной дремоте, увлекшей меня видениями неких темных существ, радостно тянувших ко мне когтистые лапы и возмущавшихся, обнаружив мою плоть призрачной и пустой. Разочарование их смешило и радовало меня и потому я с довольной улыбкой очнулся ото сна, потревоженного открывшейся дверью.
Выбравшись из машины, я уже собирался сделать шаг по узкому тротуару к калитке в высокой черной ограде моего дома, когда мужчина в сером костюме, замеченный мной ранее напряженно разглядывающим мой автомобиль, бросился в мою сторону. Кабросс возник между нами, препятствуя возможному нападению. У меня почти не имелось недоброжелателей, но несколько раз жизнь моя оказывалась под угрозой. Однажды мне удалось разоблачить притворявшегося волаптологом похотливого мошенника, а в другой раз ревнивый муж, неспособный доставить удовольствие своей жене счел меня виновником их расставания. В каждом из тех случаев, угрожавших мне оружием и расправой, присутствие Кабросса оказалось для меня спасительным, за что он был вознагражден в размере его годового жалования.
– Прошу прощения, – мужчина остановился, с испугом глядя на моего слугу, производившего, следовало признать, весьма внушительное впечатление уже одним своим ростом и массивным телом, источавшим ощущение неостановимой силы. – Я хотел бы поговорить с господином доктором.
Из кармана сюртука он извлек визитную карточку, протянул ее Каброссу. Не сводя глаз с мужчины, тот передал мне отливающую кремовым золотом бумагу. Взглянув на нее, я коснулся руки своего слуги, вынуждая его отступить в сторону.
– Господин Аккоре, – я приветственно кивнул. – Прошу простить моего слугу. Он очень беспокоится о моем благополучии.
– Я понимаю. – обозначивший себя инженером, он больше напоминал одного из тех превозносящих дерзость юных мечтателей, каких я нередко встречал в столичных салонах. В глазах молодого мужчины я наблюдал тот же требующий от мира наслаждений требовательный и пытливый блеск, в движениях его рук мне виделись жесты любителей машин, очарованных стальной новизной, а таящая яростные замыслы улыбка встречалась мне у тех, кто полагал уничтожение необходимым условием для некоего всеобщего и всеобъемлющего усовершенствования.
– Я знаю, что у вас очень много работы, доктор. – он взглянул на меня сквозь круглые очки в тонкой золотой оправе и я увидел знакомый мне страх мужа растерянного и смущенного. – Мне сказали, что вы уже не берете новых пациенток. И поэтому я пришел лично.
Являясь единственным волаптологом в городе, я действительно временно отказал в наборе новых пациенток, исключая случаи сложные или чем-либо привлекательные для меня, вынужденный прежде всего провести полный курс с теми, кто обратился ко мне раньше прочих. Но отчаявшийся муж, подстерегший меня возле дома, вызвал во мне любопытство.
– Видите ли, доктор, моя жена, – он смутился и отвел взор. На его гладко выбритых щеках появился призрачный бледный румянец. – Как только мы переехали, я заметил перемены в ней. Теперь же, мне кажется, они становятся опасными для нее. Вчера, во время очередного приступа, она угрожала покончить с собой.
Своим волнением он выдавал мужа неопытного, немного времени проведшего в браке и мало знающего женщин. Услышанное породило во мне беспокойство о его жене, в воображении моем представшей девушкой юной и еще более неопытной. Кабросс, ухмыляясь, уже протягивал мой ежедневник.
– Я могу посетить вас послезавтра, в десять часов утра.
– Благодарю вас, доктор! – инженер выпрямился, глаза его засияли радостью больного, узнавшего о появлении лекарства против его недуга. – Мы будем ждать вас с нетерпением.
Кабросс усмехнулся, недовольно покачал головой. Не обратив внимания на его упрек, я взялся за скрипнувшую под моей рукой кованую калитку, царапнувшую меня лепестком черной розы.
Без всякой моей просьбы Кабросс узнал все возможное об инженере Аккоре. Выяснилось, что тот числился среди самых талантливых работников верфей Стилмора и являлся одним из разработчиков системы поршней для великолепного «Альмитара», поставившего в прошлом году рекорд по скорости хода среди сухогрузов. За столь значительное достижение компания наградила Аделяра Аккоре премией, на которую он приобрел себе только что построенную виллу в южной части города, недалеко от бухты Призраков, откуда, как я слышал, открывался едва ли не лучший вид на острова Игральных Костей. Год назад инженер привез в город жену, прослывшую женщиной весьма привлекательной, но редко бывавшую в обществе и предпочитавшую проводить время в стенах собственного дома. Услышав подобное описание, я усмехнулся и Кабросс согласно кивнул. Слишком легко было представить прибывшую из праздного великолепия девицу, которую чудом удалось соблазнить провинциальному, пусть и весьма преуспевающему инженеру, мечтавшую о доме у моря и молодом страстном муже, но неожиданно обнаружившую себя посреди пустословного, размеренного, постылого однообразия жизни маленького прибрежного города, где для не нашлось ни достойных развлечений, ни приятных подруг. Общество мужа, какой бы полной радостей ни была их совместная жизнь, не могло заменить привычных излишеств и, я был уверен, именно в этом и заключались причины его вынужденного обращения ко мне. Учитывая обстоятельства, следовало удивляться, что этого не произошло ранее.
Нисколько не преувеличивая свою занятость, я провел каждый день до назначенного инженеру в посещениях своих постоянных пациенток, которых у меня имелось более чем достаточно. Доход мой вполне соответствовал необходимым тратам и даже позволял откладывать средства на грядущий переезд в какую-либо из нежных стран, затерявшихся между подводными вулканами и теплыми течениями. Только вечером предшествующего дня, когда Кабросс зачитывал мне расписание, я уловил незнакомое имя и вспомнил о тягостной необходимости. Отвращение мое оказалось слишком велико и прорвалось к моим губам, искривив их, превратив в гримасу надменного отчаяния.
– Я вас предупреждал, – Кабросс пожал плечами. – Теперь уже поздно отступать, это повредит вашей репутации.
Приходилось соглашаться с его правотой. Местное общество достаточно настороженно относилось к приезжим и легкость, с которой оно приняло меня объяснялась прежде всего рекомендацией моего однокурсника, родившегося в этом городе, вернувшегося сюда по окончании обучения, но вынужденного прервать работу по причине ухудшившегося здоровья. Несмотря на это, мне стоило немалых усилий избавиться от настороженной сдержанности по отношению к себе и только после того, как мне удалось облегчить состояние нескольких влиятельных женщин, жен чиновников и офицеров и сделать тем самым более приятной жизнь их мужей, меня стали приглашать на ужины, официальные мероприятия и карточные игры, в которых я, благодаря своему слуге достиг немалых успехов. По моим расчетам, мне предстояло провести в том городе еще около пяти лет и представлялось крайне неблагоразумно портить сложившееся обо мне благоприятное мнение, выражавшееся в получении от некоторых клиентов весьма дорогостоящих подарков.
Утро четверга встретило меня привычной головной болью, участившейся в последнее время, постепенно перебиравшейся со лба к вискам и тем самым внушавшей мне изрядное беспокойство. Проснувшись, я некоторое время ворочался на кровати, вытягивая и сгибая ноги, стараясь изгнать из них судорожное напряжение, изгибался, пряча голову в намокших от пота подушках в попытке устранить болезненное покалывание в мышцах плеч, разглядывал пробивавшееся сквозь узкую щель между черными, в золотистых розах шторами лезвие солнечного света, раздумывая, следует ли мне позвать Кабросса, поглядывая на занимавшие половину прикроватного столика часы, чей позолоченный круглый корпус держали на полусогнутых руках две пышнотелые бронзовые девы. Черные стрелки, недвусмысленно намекавшие формой на целеустремленные фаллосы проникали в покрасневшие от возбуждения цифры, пронизывали их и оставляли позади себя, обмякших, сомневающихся в собственном рассудке, мечтающих лишь о возвращении сладостных страданий. Отбытие из дома, назначенное мной на половину десятого, казалось теперь слишком ранним. Заставив себя расслабиться, я лежал на спине, рассеянно осматривая комнату и мечтая о том великолепном дне, когда мне не придется подниматься так рано и исполнять свои скучные обязанности и я смогу до полудня находиться в постели с книгой, а затем, отправившись к морю, буду писать картины, наслаждаясь существованием в том виде, в каком оно только и могло показаться мне приятным.
Кабросс появился за пять минут до девяти, распахнул дверь без стука, оставил ее открытой, взгромоздил стальной поднос на столик, протянул мне белую пилюлю болеутоляющего и бокал холодной воды, сам по себе уже принесший мне облегчение. С помощью слуги, опираясь на его могучие руки, напрягшиеся под тонкой белой сорочкой мускулы, я поднялся и доковылял до уборной, где помочился, недовольно взирая на темную, близкую по цвету к оранжевой вялую струйку мочи, исчезавшую в жемчужном сиянии, умылся, прислушиваясь к выкрикам разносчикам газет, врывавшимся в приоткрытое окно и дожидаясь, когда исчезнет пульсирующая назойливость, засевшая под моим черепом. Несколько приободрившись, я вернулся в спальню, где слуга уже приготовил мою одежду на сегодня и придирчиво осмотрел черный костюм с тонкими красными полосками, сочтя его слишком чопорным, но вполне при этом уместным. Следовало произвести как можно более благоприятное впечатление, ибо я подозревал, что стану частым гостем в том доме и обрету нового постоянного клиента. Усевшись на кровати, я выпил чашку мускатного кофе без сахара, привычную мне еще со времен учебы, а Кабросс тем временем прочитал мне новости, не обнаружившие ничего удивительного или любопытного для меня. Допив воду, я сообщил слуге о своей готовности и уже через пятнадцать минут мы уже стояли перед входной дверью, где мне, как обычно, пришлось на некоторое время остановиться, собираясь с силами и успокаивая сердцебиение перед тем, как явить себя мирозданию. Чуть сдвинув вперед широкополую шляпу, я поправил солнцезащитные очки, махнул рукой Каброссу, закрыл глаза и он открыл дверь, являя мне ослепительную солнечную безмятежность.