Девушка встречала нас, сидя за маленьким круглым столом, положив руки на его побелевшее, сияющее лаком дерево, осторожно переворачивая кончиками пальцев страницы устроившейся в стальном держателе книги. Не требовалось присматриваться, чтобы понять увлекшее супругу инженера сочинение. Темно-синяя обложка с белыми цветами по углам выдавала привлекшее некогда и меня скандальное сочинение об адюльтере, популярное несколько лет назад, вынудившее автора надолго покинуть родину, ибо в описываемых им событиях и персонажей многие из мужей узнали собственных спутниц, родственников и друзей. Недоумевая о том, почему инженер позволяет своей жене подобное чтение и нисколько не сомневаясь, что книга была выбрана ею и намерено поставлена на позволявшую рассмотреть ее название подставку с желанием возмутить, взволновать и раздразнить, я мысленно усмехнулся той наивной и нелепой попытке вывести кого-либо из нас из равновесия. Девице следовало бы понимать невозможность подобного ни с кем из мужчин, достойных именоваться таковыми. Сделав вид, что наше появление осталось ею незамеченным, она перевернула страницу, подцепив ее край острыми черными ногтями, медленно опустила и подняла фиолетовые веки с ресницами, длину которых я счел чрезмерной и признал ее исходящей от накладных искусственных наслоений. Светлые ее волосы, едва добиравшиеся кончиками волнистых прядей до плеч, разделенные пробором, пышные и легкие, таили в себе мириады алмазных искорок и словно в ответ им мерцали серебристые нити ее фиолетового платья, оставлявшего открытыми руки и обнажавшего сдавленную тугим лифом грудь настолько, что любой слишком глубокий вдох мог избавить нас всех от приличия.
– Дорогая! – инженер остановился посреди залы, забавно переминаясь, переступая с ноги на ногу, сжимая за спиной правые пальцы левыми и более всего напоминая студента на первом свидании.
Истинным наслаждением было наблюдать за тем, как она промедлила, сохраняя вид чрезвычайно увлеченной чтением, затем дважды быстро моргнула и, словно опомнившись и вернувшись к нам от бесчисленных незаконных соитий, подняла на нас рассеянный взгляд широко раскрытых голубых глаз, приветливо и сдержанно улыбнулась мужу, после чего, слегка сощурившись, посмотрела на меня, мало внимания уделяя стоявшему за моей спиной Каброссу. Даже если и не сумела она навести справки о моей персоне, опознать во мне доктора не составляло большого труда. Слуга же мой даже в самом цивилизованном одеянии более всего напоминал грабителя с восточных островов, несмотря на то, что давно уже оставил то занятие.
– Милая. – инженер отступил в сторону, плавным жестом указал на меня. – Это доктор, о котором я рассказывал тебе.
– Но дорогой, – она откинулась на спинку кресла, кончиками пальцев цепляясь за край стола. – Я же говорила тебе, что не нуждаюсь в докторе.
– Но ты же помнишь, как тебе было плохо три дня назад, – он подступил на шаг ближе к ней с осторожностью впервые входящего в клетку к тигру дрессировщика. – Наш дорогой доктор поможет сделать так, чтобы приступов больше не было.
Насторожившись от его слов, я позволил себе внимательнее осмотреть девушку. Некоторые признаки указывали на ее с трудом сдерживаемую ярость. Все вокруг нее полнилось сухим, жестоким напряжением, словно источала она некие неразличимые, но ощутимые энергии, превращавшие ее в существо опасное, яростное и непредсказуемое. Казалось, будто только наше присутствие удерживает ее от воплей и визга, а мужа ее сберегает от необходимости уклоняться от летящей в него книги, за которой, несомненно последовали бы и подставка и стоявшая на столе изящная тонкая ваза из синего стекла с ленивыми в ней пустоцветами, жалобно тянувшими к солнцу алые лепестки.
Вздохнув и словно сдавшись своему мужу, она снова посмотрела на меня с въедливой, хищной заинтересованностью.
– Лармана Аккоре. – губы мои прикоснулись к пальцам, тонким и мягким, выдавшим мне тем самым множество скрытых в девушке страстей.
Представившись, я заметил в ней некоторое довольство, словно звучание моего имени показалось ей приятным.
– Что вы за доктор? – она опустила голову, губы ее сжались, тонкие брови выгнулись в презрительном недоверии.
– Я имею дипломы гинеколога и терапевта. – о своей истинной специализации я предпочел пока не заявлять, оставаясь удивленным ее неведением. – Судя по тому, что рассказал ваш муж, я могу подозревать у вас некоторое нервное расстройство, которое может мешать как вам, так и вашему супругу и которое, как я полагаю, будет легко устранить, не прибегая ни к чему сложнее травяных настоев или парочки очаровательных маленьких таблеток.
– Вы хотите осмотреть меня? – в словах ее послышало странное, дрожащее волнение, предвкушающее нетерпение, неожиданное и настораживающее.
– Да, если вы не возражаете. В этом климате легко подхватить некоторые местные болезни, о которых мало что слышали даже в столице.
– Мне понадобится раздеваться? – губы ее брезгливо сжались.
– Конечно. Ваш супруг может присутствовать, если пожелаете. – я махнул рукой в сторону инженера.
– В этом нет необходимости. Меня же не в первый раз будет осматривать доктор. Служанка позовет вас, когда я буду готова. – она поднялась из-за стола, обнаружив свой невысокий рост, кивнула мне и покинула нас.
– Что вы думаете, доктор? – как только дверь закрылась за ней, инженер бросился ко мне.
– Не беспокойтесь. Насколько я вижу, ее случай далеко не самый сложный. Думаю, одного сеанса в месяц будет достаточно, но точно смогу сказать только после осмотра.
– Конечно, конечно. – сцепившие пальцы его замерли перед его солнечным сплетением. – Делайте все, что сочтете нужным.
Подозревая в девушке забавную изобретательность, я обошел стол, взял в руки книгу и поднял ее к глазам. Раскрытые страницы явили мне сцену, в которой жена изменяет мужу с пришедшими во время его отсутствия коммивояжерами.
Вернув книгу на подставку, я спросил у инженера разрешения и взглянул в окно. Над высокими деревьями, встававшими переливчатой стеной перед самим домом и тенистыми рядами абрикосовых садов, видневшимися чуть дальше, поднималось до самого горизонта темное, искристо мерцающее море. Посреди его трепетной неподвижности замерли угловатые маленькие острова, поросшие яркой зеленью, а слева, защищая бухту от злобных западных ветров, поднимался высокий клык песчаного утеса. Вид действительно представлялся приятным и я признал то с некоторой завистью. Не портили его даже пароходы, ибо порт и верфь располагались далеко на восток, за мысом Восторга и чередой роскошных пляжей с синеватым песком, избавлявшим, как говорили, от многих недугов вплоть до импотенции.
Повернувшись к инженеру, я хотел высказать ему свое восхищение увиденным, но тут из двери, куда ушла девушка, появилась ее одетая в простое черное платье служанка, юная и непозволительно загорелая, смущенно улыбнувшаяся нам всем по очереди, не посмевшая смотреть при этом в глаза, и сообщившая о готовности ее хозяйки принять меня.
Темные коридоры, высокие и пустые, радовали меня тихой, слегка затхлой прохладой. Зеленые их стены взывали к ярким картинам из тех, какие писали новомодные художники, а ниши тосковали по высоким растениям с тяжелыми, опускающимися до пола лепестками. Видно было нежелание хозяев заниматься домом, словно иное увлекало их и не находили они возможным тратить время и деньги на подобные глупости или же и вовсе не считали его полноценным жильем для себя, предвидя скорую перемену.
Спальня девушки оказалась комнатой весьма просторной, но мало места оставившей в себе свободным. Посередине, между двумя окнами, расположилась широкая деревенская кровать с простыми деревянными изголовьем и изножьем, придавленная высокой периной, на стене над собой благоразумно расположившая для распаления страсти картину, демонстрировавшую изнасилование пышнотелых жительниц прибрежного города морскими кочевниками в мятых стальных шлемах. Возле правой стены устроился белый комод, заставленный высохшими цветами в тонких вазах из разноцветного стекла и жемчужной керамики и фотографиями в стальных и деревянных рамках, по большей части изображавших саму девушку в обществе различных мужчин. Только на двух из них я разглядел ее мужа, немало позабавившись домыслами о том, кем были все остальные. Стена напротив служила прибежищем для трюмо с высоким овальным зеркалом, в раму которого воткнулись уголками бесчисленные фотографии всевозможных знаменитостей и женщины пребывали на них в сценических своих нарядах, едва прикрытые вуалями, прозрачными одеждами и золотистыми украшениями из цепочек и листьев, а мужчины являли себя с обеленными лицами, облаченные, как если бы то почиталось униформой, в черные костюмы и фраки, взирающие с одинаковым высокомерным пренебрежением, сжимая в темных губах сигареты и мундштуки.
Лармана лежала на кровати, закрытая по плечи белой простыней, положив поверх нее вытянутые руки, закрыв глаза, глубоко и часто дыша. Дверь скрипнула, закрываясь, но девушка никак не ответила на тот звук, сберегая свое испуганное одиночество. Саквояж мой с трудом нашел место на трюмо, сдвинув в сторону стопку книг с неизвестными мне, но намекавшими на различные непотребства названиями и метками столичных издательств. Несомненно, она получала их по почте, что должно было делать их безумно дорогими, учитывая сложности доставки в эту весьма удаленную местность, куда поезд шел восемь дней, а пароход лишь на двое суток меньше, и то при благоприятной погоде. Оставив саквояж открытым, я удалился в ванную комнату, узкую, вытянувшуюся к овальному окну, видом из которого служил аккуратный ухоженный сад с яблонями, розовыми кустами и каменными мозаичными дорожками между ними. Круглая раковина напомнила мне те, какие были в университете. Привычная от подобных воспоминаний тошнота не вовремя подобралась к моему горлу. Отвлекаясь от нее, я посмотрел на себя в маленькое квадратное зеркало, удивившись уже успевшей пробиться, пусть и едва заметными темными точками, щетине и понадеявшись на несущественность подобной мелочи для взволнованной моим первым посещением девушки. Как бы то ни было, несмотря на мою почти лишавшую меня пола сущность доктора, я все же был мужчиной и впервые предстать передо мной обнаженной нередко оказывалось для женщин затруднительно, а иногда и неприятно.
Вернувшись в комнату, я обнаружил позу девушки ничуть не изменившейся. В мое отсутствие она едва ли пошевелилась и, как подумалось мне, скорее всего, не открывала и глаз. Когда я сел на кровать, она едва заметно вздрогнула, губы ее сжались, веки еще сильнее задрожали. Добродушно улыбнувшись и подозревая, что она подглядывает, я осторожно коснулся кончиками пальцев ее руки. Прикосновение мое отозвалось в девушке короткой судорогой, но я перевернул ее руку, успокаивающе погладил, прижимая пальцы к запястью, без труда нащупывая частый, торопливый, сбивчивый, панический пульс.
– Не нужно так волноваться, моя дорогая. – я отпустил ее руку. – Я не собираюсь делать вам больно или неприятно. Если хотите, мы можем отложить осмотр или вовсе отменить его. Уверяю вас, мы обсуждали эту возможность с вашим мужем. Он все понимает и ничуть не будет рассержен.
Девушка глубоко вдохнула, попыталась что-то сказать, снова сомкнула губы, сглотнула, кашлянула и только после этого хриплый шепот смог пробиться ко мне.
– Продолжайте, доктор. – губы ее плотно сомкнулись, едва отдав мне те слова.
Внимательно осмотрев ее руки, я отметил тонкость маленьких длинных пальчиков, бледную кожу, хорошо заметные ровные вены под ней, уже служившие достаточным признаком для того, чтобы заподозрить в ней женщину страстную и склонную к удовольствиям. Осторожно подцепив левыми пальцами тонкую, почти невесомую простыню, правыми я приподнял руку девушку и откинул покрывало. Ногти ее вонзились в мое предплечье, проникая болью сквозь ткань сорочки и, я был уверен, разрывая ее. Глаза девушки широко раскрылись, но смотрела она на потолок, словно брезгуя уделить мне взгляд, губы разошлись, выпуская изумленный и восторженный выдох. Под простыней она оказалась совершенно нагой.
Обычно я просил своих пациенток оставаться в ночных рубашках или ином подобном одеянии, позволявшим им чувствовать себя защищенными и более спокойными. Условие то было озвучено мной по телефону инженеру, когда я объяснял ему, как следует подготовиться к моему визиту, и он должен был передать его жене.
В смятении, я отвернулся.
– Дорогая, я ведь говорил вашему мужу, что во время осмотра вы можете быть в ночной сорочке. Неужели он вам не сказал этого?
– Я забыла об этом доктор. – но застенчивость в ее голосе показалась мне лукавой и лживой. – Я подумала, что вам будет лучше, если на мне не будет одежды.
– Если хотите, можете надеть что-нибудь. Я отвернусь.
– В этом нет нужды доктор. – веки ее снова опустились. – Разве вам так не будет удобнее? Продолжайте.
Имея опыт общения с большим количеством самых различных по характеру и темпераменту женщин, я знал и тех, кому нравилось представать передо мной обнаженными, ибо это волновало и возбуждало их, позволяло чувствовать себя порочными и развратными. В случае с женой инженера, подобное предположение казалось вполне естественным. Несколько успокоившись, я вернулся к осмотру.
Еще когда она лежала под простыней, я успел отметить проступавшие сквозь покрывало очертания ее груди и теперь убедился в справедливости моего туманного ранее впечатления. Крупные и тяжелые, нависавшие над боками, поднимавшиеся крутобокими холмами к напряженным темным соскам, они выглядели достаточно привлекательно, чтобы забыть о некоторых недостатках во внешности девушки, к которым я, руководствуясь собственным вкусом, отнес бы слишком широкие бедра и не желающую тонкости талию. Плоский живот позволял разглядеть очертания мышц, выдавая следование и вдали от столицы ее прилежным привычкам. Ладонь моя легла поверх ее пупа и ответом стала ожидаемая и понятная дрожь. На лобке ее волосы были чуть темнее, но сохраняли приятную пышную легкость, ровно подстриженные, но не исчезнувшие, как то стало обычно у покорных моде девушек. Здесь, должно быть, сказывалось влияние инженера, показавшегося мне мужчиной, не имеющим склонности к подобным веяниям и предпочитающим все наиболее простым и естественным. Медленно поднимаясь ладонью к груди, я наблюдал за девушкой, неподвижным, неморгающим взором смотревшей на потолок. Кончиками пальцев я дотронулся до упругой плоти, но только слегка приоткрылись от того ее губы и я позволил себе большую и привычную смелость. Правая моя рука опустилась на ее грудь, сочетавшую в себе мягкость и упорство в пропорциях, приятных для руки и ложащегося на них тела, а горячий и твердый сосок, крупный, окруженный скромным ореолом, любой мужчина счел бы приятным держать в губах, поводя по нему языком, покусывая его зубами.
– Моя дорогая, я вижу у вас достаточно серьезную проблему. – руки мои больше не прикасались к ней и она удивленно приподняла голову, встревожено глядя на меня.