– Уж и не знаю, как вас знакомить. Я в затруднительном положении, старина, – прошептал он мне на ухо. – Она мне не жена. К тому же сейчас она чертовски разозлилась. Промокла насквозь, а дамочки вроде нее этого не любят.
– Ясно, – ответил я, внезапно почувствовав отвращение. – Что ж, не беспокойтесь. Я хочу с ней познакомиться. – И я подошел к камину и встал рядом с женщиной.
Она повернула голову, посмотрела на мои ноги, затем вскинула глаза на мое лицо.
– Здравствуйте, – произнес я, улыбаясь.
– Здравствуйте, – равнодушно ответила она и опять уставилась на пламя.
Мне лишь мельком удалось увидеть ее эльфийское лицо с твердым ртом, упрямым подбородком и до странности волнующими глазами, но этого оказалось довольно. У меня перехватило дыхание, как бывает на вершине высокой горы, и я понял, что это значит.
В общем-то, я не назвал бы ее даже хорошенькой. Если уж на то пошло, ее внешность была скорее обыкновенной, но было в ней что-то магнетическое, возбуждающее. Возможно, «магнетическое» не совсем верное слово. Я инстинктивно чувствовал, что за маской безмятежного равнодушия таится нечто глубоко порочное, почти животное. От одного только взгляда на нее казалось, будто бы вас ударило разрядом тока.
Я решил, что вечер не так уж и безнадежно испорчен. На самом деле он обещал быть потрясающе интересным.
– Хотите виски? – спросил я, надеясь, что женщина снова поднимет голову, но она этого не сделала. Она опустилась на ковер, поджала под себя ноги и кивнула на стоявший у камина стакан.
– У меня уже есть.
Подошел Барроу.
– Это Ева… Ева… – Он замялся и покраснел.
– Марлоу, – произнесла женщина. Ее руки лежали на коленях, и я заметил, как она сжала кулаки.
– Точно, – подхватил Барроу. – У меня паршивая память на имена. – Он кинул на меня растерянный взгляд, и я понял, что он успел позабыть и мое имя. Я не собирался ему помогать. Если человек не в силах запомнить имя своей любовницы, то пусть катится ко всем чертям.
– Так, значит, вы промокли, – обратился я к женщине и засмеялся.
Она подняла глаза. Я не доверяю первому впечатлению, но тут сомнений не оставалось: передо мной бунтарка. У нее, должно быть, дьявольский нрав – стремительный, порывистый, необузданный. Несмотря на миниатюрность, весь ее облик – глаза, манера держаться, выражение лица – свидетельствовал о внутренней силе. Над ее переносицей залегли две глубокие морщины. Они придавали лицу очень характерное выражение и могли возникнуть лишь в результате пережитых тревог и глубоких страданий. Мне не терпелось узнать ее ближе.
– Еще как промокла, – ответила она и тоже засмеялась.
Ее смех удивил меня. Неожиданно он оказался приятным и заразительным. Смеясь, она запрокинула голову, и я поразился тому, как изменилось ее лицо: жесткие складки исчезли, и она словно помолодела. Трудно было определить ее возраст. Наверняка за тридцать; может, тридцать восемь, может, тридцать три. Но когда она смеялась, ей можно было дать не больше двадцати пяти.
Барроу помрачнел, окинув нас подозрительным взглядом. И у него были на то основания. Будь он чувствительнее, то почуял бы, как забушевали во мне гормоны.
– Я тоже промок, – сказал я, усаживаясь в кресло рядом с ней. – Если бы я представлял, насколько скверная будет погодка, то переночевал бы в Сан-Бернардино. Но теперь я, конечно, рад, что не остался там.
Оба взглянули на меня и быстро отвели глаза.
– Вы приехали издалека?
Повисла тишина. Ева смотрела на огонь. Барроу вертел стакан в своих толстых пальцах. Было почти слышно, как ворочаются мысли в его голове.
– Из Лос-Анджелеса, – наконец выдавил он.
– Я частенько бываю в Лос-Анджелесе, – произнес я, обращаясь к Еве. – Как вышло, что мы не встречались раньше?
Взгляд Евы окаменел.
– Не знаю, – сказала она.
Возможно, Барроу понял, что у меня на уме, поскольку залпом допил виски и потрепал Еву по плечу.
– Иди-ка спать, – бросил он повелительным тоном.
Я подумал, что если я ее правильно раскусил, то сейчас будет взрыв, но она даже бровью не повела.
– Ладно, – равнодушно ответила она, приподнимаясь на колени.
– Нет необходимости расходиться, – вмешался я. – Разве вы не проголодались? У меня в холодильнике кое-что найдется. Что скажете?
Барроу выразительно посмотрел на Еву:
– Мы ужинали в Глендоре, по пути сюда. Ей лучше лечь… она наверняка устала.
Я посмотрел на него и засмеялся, но он не разделил моего веселья. Он мрачно глядел в пустой стакан, и на висках пульсировали вены.
Ева поднялась. Она была еще миниатюрней, чем показалась мне с первого взгляда, – едва доставала мне до плеча.
– Где я сплю? – спросила она, глядя мимо меня.
– Вы можете остаться в спальне, в которой уже расположились. Я переночую в комнате для гостей. Но если вы не хотите ложиться прямо сейчас, я был бы рад вашему обществу.
– Я хочу лечь. – Она направилась к двери.
Когда она ушла, я пробормотал:
– Пойду узнаю, не нужно ли ей чего-нибудь. – И вышел из гостиной, прежде чем Барроу успел вымолвить хоть слово.
Ева стояла около электрического обогревателя, закинув руки за голову, потом потянулась, зевнула, но заметила в дверях меня и, окинув оценивающим взглядом, поджала губы.
– У вас есть все необходимое? – спросил я, улыбаясь. – Вы точно не голодны?
Она засмеялась. Я подозревал, что она поняла, почему я так беспокоюсь о ее удобстве. Это было бы кстати, потому что позволило бы сэкономить время и обойтись без ненужных ухаживаний.
– Ничего не надо… спасибо.
– Как скажете, но мне хотелось бы, чтобы вы чувствовали себя комфортно. Вы первая женщина у меня в гостях – событие в некотором смысле знаменательное. – Я понял, что совершил ошибку, как только закончил говорить.
Ее глаза перестали смеяться и снова стали холодными и настороженными.
– В самом деле? – хмыкнула она, подходя к кровати. Из чемодана она вынула розовую ночную сорочку и аккуратно повесила на стул.
Она знала, что я солгал, и выражение ее лица говорило, что этого она и ожидала. Я почувствовал раздражение.
– В это трудно поверить? – поинтересовался я, шагнув через порог.
Она затолкала разбросанные по кровати вещи в чемодан и поставила его на пол.
– Трудно поверить во что? – спросила она, направляясь к туалетному столику.
– Что здесь не было женщин?
– А какое мне дело до того, кто у вас здесь бывает?
Разумеется, она была права, но ее безразличие меня задело.
– Ну если так ставить вопрос, то, разумеется, никакого, – ответил я, подавив обиду.
Она поправила волосы и внимательно вгляделась в свое отражение, словно забыв о моем присутствии.
– Дайте мне мокрую одежду, – предложил я. – Я повешу ее в кухне сушиться.
– Я справлюсь сама. – Она порывисто отвернулась от зеркала и плотнее запахнула на себе пеньюар. Морщинки над ее переносицей углубились, придавая лицу хмурый вид. Но, несмотря на свою некрасивость – а с этим безучастным выражением лица она совсем не походила на красавицу, – Ева казалась мне все более интересной.
Она перевела взгляд с меня на дверь. Ей пришлось проделать это дважды, прежде чем я понял, что она без слов велит мне уходить. В моих отношениях с женщинами такого раньше не случалось, и этот опыт не доставил мне удовольствия.
– Я хочу лечь… если не возражаете, – сказала она и отвернулась.
Ни тебе изъявлений благодарности, ни извинений по поводу того, что заняла мою комнату, – просто холодный, хорошо рассчитанный отпор.
Когда я вернулся в гостиную, Барроу наливал себе очередную порцию виски. На обратном пути к креслу он уже заметно пошатывался. Усевшись, он остановил на мне мутный взгляд и недобро прищурился.
– Выброси ее из головы, – внезапно выпалил он, ударив кулаком по подлокотнику. – Хватит. Ясно тебе?
У меня челюсть отвисла от удивления.
– Это вы мне? – процедил я, взбешенный тем, что он посмел говорить со мной в таком тоне.
Его раскрасневшееся лицо слегка обмякло.
– Оставь ее в покое, – пробормотал он. – На эту ночь она моя. Я знаю, что́ у тебя на уме. Но дай мне кое-что сказать. – Он подался вперед, шлепая отвислыми губами, и наставил на меня короткий толстый палец. – Я ее купил. Она обошлась мне в сотню баксов. Слышишь? Купил! Так что руки прочь.
Я ему не поверил.
– Такую женщину не купить. Уж во всяком случае не такому никчемному уроду, как ты.
Барроу выплеснул виски на ковер.
– Что ты сказал? – Он вытаращил на меня водянистые злые глазки.
– Я сказал, что тебе не купить женщину, потому что ты никчемный урод.
– Не пришлось бы тебе пожалеть. – Вены на его висках вздулись. – Как только ты появился, я сразу понял: жди неприятностей. Ты ведь собираешься отбить ее у меня?
Я усмехнулся:
– Почему бы и нет? Как ты можешь этому помешать?
– Но я ее купил, черт побери! – взвизгнул он, стукнув по подлокотнику. – Ты способен понять, что это значит? На сегодняшнюю ночь она моя. Неужели ты не можешь вести себя как джентльмен?
Я все еще не верил ему.
– Что ж, давай позовем ее, – расхохотался я. – В конце концов, сто долларов не такие уж большие деньги. Я мог бы дать больше.
Он с трудом выбрался из кресла. Конечно, он набрался по-свински, однако мускулы у него будь здоров. Застань он меня врасплох, мне несдобровать. Я подался назад.
– Ну же, не кипятись. – Я продолжал пятиться, не отрывая глаз от надвигающейся туши. – Мы можем решить все без драки. Давай позовем ее…
– Она получила от меня сотню баксов, – прохрипел он с тихой яростью. – Я ждал этого восемь недель. Когда я просил ее принять меня, она соглашалась. Но стоило прийти, как чертова служанка говорила, что ее нет дома. Четыре раза она проделывала этот номер, и каждый раз я знал, что она наверху, смеется надо мной, глядя из окна. Но я хотел ее. Повелся, как дурак. Поднимал цену с каждым звонком. И когда я предложил сотню, она спустилась ко мне. Все было хорошо, пока не явился ты. Но ни ты, ни какая другая обезьяна теперь меня не остановит.
Меня затошнило. Я еще не до конца верил его словам, но знал, что в моем доме он не останется. Пусть убирается к черту.
Вытащив из бумажника сотню, я швырнул ее ему под ноги. Потом, подумав, добавил еще десятку.
– Пошел прочь, – велел я. – Вот твои деньги с процентами.
Он уставился на купюры и побледнел, издав тихий сдавленный звук, словно прочищая горло. Потом поднял голову, и я понял, что сейчас будет драка. Мне не хотелось драться, но, раз все так обернулось, я был готов. Он двинулся в мою сторону, вытянув длинные руки, словно хотел схватить меня. Недолго думая, я шагнул навстречу и врезал ему кулаком в лицо. Кольцо с печаткой, которое я носил на мизинце, оставило на его щеке глубокую ссадину. Хрюкнув, он качнулся назад, и я ударил его снова, на этот раз в переносицу. Он тяжело рухнул на четвереньки, я подскочил к нему и, тщательно прицелившись, лягнул в челюсть. Его голова запрокинулась, и он растянулся на ковре. Он и пальцем не успел ко мне притронуться, а драка уже закончилась.
Ева стояла в дверях, глядя на нас. Ее глаза расширились от удивления.
– Все в порядке, – улыбнулся я, дуя на костяшки пальцев. – Спи спокойно, сейчас его здесь не будет.
– Не стоило бить его ногой, – холодно заметила она.
– Верно. – Ее глаза вспыхнули гневом, и мне это понравилось. – Не следовало этого делать. Наверное, я сильно разозлился. Лучше уйди.
Она ушла, и я услышал, как закрылась дверь в спальню.
Барроу неуверенно сел и поднес руку к лицу. С пальцев на манжеты потекла кровь. Он тупо посмотрел на нее и дотронулся рукой до горла.
Я наблюдал за ним, присев на край стола.
– Отсюда до Большого Медвежьего озера две мили. Мимо дороги не промахнешься. Просто иди вниз по склону. Не доходя до озера, увидишь гостиницу. Там переночуешь. А теперь убирайся.
И тут он выкинул нечто неожиданное. Обхватил ладонями лицо и заплакал. И я понял, что он законченный трус.
– Вставай и выметайся, – произнес я с отвращением. – Меня от тебя тошнит.
Он поднялся и на нетвердых ногах двинулся к двери. Прикрывая рукой глаза, он хныкал, словно обиженный ребенок.
Я поднял сотню и десятку и сунул ему в нагрудный карман.
Он, как ни странно, поблагодарил. Позеленев, как купюры.
Я довел его до входной двери, сунул в руки сумку, стоявшую в прихожей, и выпихнул под дождь.
– Ты мне не нравишься, – сказал я. – Так что не попадайся мне больше на глаза.
Он спустился с крыльца, и его поглотили дождь, ветер и темнота.
Заперев дверь, я постоял в прихожей. Голову и грудь сдавило как тисками, и ужасно захотелось выпить. Но кое-что нужно было выяснить незамедлительно, а значит, с выпивкой придется повременить. Я прошел к спальне и рывком открыл дверь.
Ева стояла у туалетного столика, скрестив руки на груди. Ее взгляд был настороженным.
– Он ушел, – сообщил я, остановившись в дверях. – Я отдал ему сто долларов, которые ты была ему должна, и он даже сказал спасибо.
Выражение ее лица не изменилось, и она не проронила ни слова, лишь напряглась, как загнанный в угол зверь.
Я не сводил с нее глаз.
– Тебе его не жаль?
Ее губы презрительно скривились.
– С какой стати я буду жалеть мужчину?
После этих слов стало окончательно ясно, что она собой представляет. Не было смысла обманывать себя дальше. В общем, я и не думал, что Барроу лгал: история о сделке звучала вполне правдоподобно. Но я до последнего надеялся, что это ложь.
Значит, она была женщиной, которая принадлежит всем, кто платит. А ведь по ее виду и не скажешь. И она посмела игнорировать меня. Она – женщина, на которую в обществе смотрели как на парию, – имела смелость не обращать на меня внимания. Внезапно мне захотелось задеть ее как можно больнее.
– Он сказал, что заплатил тебе, – произнес я, входя в комнату и закрывая дверь. – А ты умеешь вводить в заблуждение. Знаешь, я бы никогда не подумал, что ты продажная женщина. Сотня долларов, верно? Ладно, пусть будет так, только не думай, что я дам больше. Не дам, потому что больше ты не стоишь.
Она не шевельнулась, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Только глаза стали темнее и побелели крылья носа. Опираясь на туалетный столик, она вертела белой изящной рукой тяжелую бронзовую пепельницу.
Я подошел к ней вплотную:
– И не надо так на меня смотреть. Я тебя не боюсь. Давай же, покажи, на что ты способна.
Но не успел я дотронуться до нее, как она крепко обхватила пепельницу и что есть силы ударила ею меня по голове.
Глава четвертая
Правда заключается в том, что большинство людей ведут двойную жизнь – явную и тайную. Общество, разумеется, может судить о характере человека лишь по открытой стороне его жизни. Если же он совершает ошибку и его скрытая жизнь предается огласке, о нем начинают судить по его тайным порокам и чаще всего клеймят позором и изгоняют из общества. Однако он остается тем же человеком, которому недавно рукоплескали. Да, он все тот же, но кое-что изменилось: его вывели на чистую воду.
Скорее всего, сейчас, из-за моей полной откровенности, вы считаете меня весьма неприятным типом. Вы, вероятно, даже решили, что я аморальное, бесчестное, тщеславное ничтожество. И это суждение вовсе не свидетельство вашей догадливости или проницательности, поскольку целиком зиждется на моей откровенности.
Если бы вы встретили меня в обществе, если бы стали моим другом, то нашли бы меня ничуть не хуже прочих ваших приятелей, поскольку я прилагал бы усилия, чтобы в вашей компании показать себя с наилучшей стороны.
Я бы не стал останавливаться на столь банальных вещах, если бы не хотел объяснить, почему Кэрол все же любила меня. Даже теперь я вспоминаю ее с глубокой нежностью. Она была человеком большой искренности и прямоты, и мне не хочется, чтобы о ней судили превратно только из-за ее чувств ко мне.
Кэрол была известна лишь та часть моей натуры, которую я позволял ей видеть. В конце наших отношений, когда обстоятельства вышли из-под контроля, она все-таки обнаружила мои пороки. Но до этого момента я дурачил ее так же успешно, как вы дурачите тех, кто вас любит.