Стоишь на переменке, смотришь в окно и тоскуешь.
Стоит кому-нибудь шутя хлопнуть портфелем по голове, как солёные горькие слезы одиночества и заброшенности заливают лицо.
И никакие извинения, что это шутка, не помогают.
Не в портфеле ведь дело! Дело – в жутком ледяном одиночестве:
«Я никому не нужен! Никому на свете не нужен!»
Сразу вспоминался маленький мальчик из рассказа Александра Куприна:
«…Таким несчастным, заброшенным мальчиком, что Буланин, прижавшись крепко ртом к подушке, заплакал жгучими, отчаянными слезами, от которых вздрагивала его узкая железная кровать, а в горле стоял какой-то сухой колючий клубок».
Точно так же плакал и я, маленький советский заброшенный мальчик в филоновском, насквозь промерзшем детдоме.
Плакал и ронял слезы на гладильную доску и шипящий утюг.
Утюг был обязателен. После подъема нас заставляли гладить школьную форму. Гладить допотопными чугунными утюгами, в которых сторож закладывал раскалённые угли.
Особенно гладким должен быть пионерский галстук.
Как же, пятиклассники всё же!
Как там гласит завет?
Ага! «Пионер – всем ребятам пример»!
Но в процессе глажки этот галстук источал такой вкусный аппетитный запах, напоминающий жареную вкуснятину, что мы невзначай начинали обгладывать этот главный атрибут нашего патриотизма. И в сельской школе нас видели завсегда в обгрызенных донельзя галстуках.
Кстати, здесь же, в детдоме Филоновской, мы впервые поучаствовали в добровольно-принудительном труде по сбору помидоров. Позже, в других детдомах, такой «почётный» труд был обязателен каждую божью осень.
Работали мы, как папа Карло, на какого-то чужого дядю-жулика. За бесплатно! Собирали в основном томаты на плантациях.
В Филоновской эти помидоры вышли нам боком.
Точнее, не боком, а как бы сказать помягче, задом. Или ещё точнее, из зада. То бишь на радостях все пацаны с голодухи обожрались дармовыми огромными мясистыми помидорами.
Ну а ночью у всех случился залповый ужасный понос.
И что делать, ежли заперли нас на втором этаже особняка, а туалет – на первом? И сторож ушёл!
Прыгали мы со второго этажа, как оглашенные!
А ещё Филоновская надоумила нас на хороший приварок. Именно здесь мы перешли на разную мелкую живность наподобие рыб и лягушек.
Рыба в речке Бузулук ловилась замечательно! Хватало и на жарёху, и на уху, и на засолку. Кормили мы всех, кто приходил на огонёк нашего походного жаркого костра.
А вечером, у яркого костра, я жадно читал книги, взятые в сельской библиотеке. Даже не читал, а жадно глотал. Особенно жадно глотал, а затем перечитывал тогдашнюю новинку – «Водителей фрегатов».
И долго не мог уснуть. Яркие звезды и молочный Млечный путь вели меня куда-то в ревущие огромные океаны, к вечнозелёным островам и папуасам с копьями и луками.
Мешали спать и разные философские мысли, рожденные книгами. Вглядываясь в чернильную воду тихой речушки, я повторял и повторял строки купринских «Листригонов»:
«Вода так густа, так тяжела и так спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и не мигая. Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья. Изредка, раз в минуту, едва расслышишь, как хлюпнет маленькая волна о камень набережной. И этот одинокий, мелодичный звук еще больше углубляет, еще больше настораживает тишину. Слышишь, как размеренными толчками шумит кровь у тебя в ушах».
И вдруг я чувствовал, как размеренными толчками шумит кровь у меня в ушах. Очень странно! Куприн жил ещё до революции, в далекие-далекие времена, а ощущал всё точно так же, как и я!
Как это понять?! Невероятно! И мысли, и чувства – абсолютно одинаковы! Мистика!
Пораженный этим открытием, я долго глядел в огонь костра и не мог уснуть. И снова повторял:
«Слышишь, как размеренными толчками шумит кровь у тебя в ушах».
А утром нас ждала работа.
Всех детдомовцев, постоянно голодных и прожорливых, мы кормили солёной и вяленой рыбкой собственного производства. Производство наше базировалось на чердаке двухэтажного краснокирпичного особняка, принадлежавшего до революции купцам. Купцов расстреляли, а домину отдали детскому дому.
На чердаке у нас было всё – и бочки с рассолом, и всякие нехитрые рыбацкие приспособы.
Рыбу мы тащили станичникам. Обменивать на разный необходимый товар, в основном продовольственный.
Как без растительного масла пожарить грибочки? Как без хлеба?
Кроме рыбы, была у нас ещё одна подработка. Честная.
Обходя дома, я предлагал помощь в починке заборов, рытье огородов и грядок, посадке картошки и тому подобное.
Помощь одиноким старушкам требовалась всегда. Взамен нас кормили «от пуза», и ещё давали копеечку на чай.
Честно и благородно!
Денег мы принципиально не брали. Понимали, что судьба этих сгорбленных сухоньких женщин трагична и тяжела. Сначала их уничтожал страшный жестокий голод Поволжья, затем добивала Отечественная война.
Итог всей жизни – одинокая горестная старость, в нищете и запустении. А кто им, вечным труженицам, поможет, если на фронт уходило сто мужчин, а вернулось всего трое?!
Горе горькое!
В одной избе мы сидели и прямо-таки кожей ощущали уходящее время. Время уходило вместе с тоскливым тиканьем часов-ходиков. Ходики грустно и тяжело отсчитывали убегающее жизненное время:
– Тик-так, тик-так!
Мы слушали жуткий рассказ старушки.
Рассказ был вроде простой, но какой-то жуткий. О том, что к этой сгорбленной женщине по ночам приходит призрак её мужа. В том самом чёрном флотском бушлате, который был на красивом сильном парне в 1941 году.
Старушка плакала, а часы всё отсчитывали и отсчитывали время одиночества этой многострадальной женщины, обещая встречу с её ненаглядным.
Мне тут же вспоминалась одна из моих бабушек, живущая в Михайловке, баба Саня.
В 1941 году она проводила на фронт троих. Мужа и сыновей.
В день, когда погибли сыновья, баба Саня видела страшный вещий сон – как они гибнут в огне.
С фронта вернулся только муж. Весь перебитый и перепаханный в сырых мёрзлых окопах огромными бомбами.
Жил он недолго. Успел только осуществить фронтовую мечту и посадить яблоневый сад.
И таких фронтовиков вернулось только трое из ста!
Вдовы их молча тянули свою вдовью скорбную лямку всю жизнь, в нищете и полном одиночестве.
Как требовать денег с таких бабушек?!
Мы и не брали.
Такой странной честностью мы, детдомовцы, нажили себе лютых врагов. Враги эти были старше нас, сильнее и наглее. Эту местную подворотную шпану возглавлял десятиклассник по кличке Серый.
Длинный, худой, с прилипшей к углу рта папироске, он вечно торчал у дверей сельмага. И не давал нам прохода.
Хищно сплевывая сквозь редкие зубы, он дожидался, когда детдомовцы вознамерятся потратить честно заработанные деньги и зайдут в магазин.
На выходе нас тормозили:
– Эй, клопы! Подь сюды!
У Серого была охрана из четырех «подворотных» торпед.
А мы ходили поодиночке. Так что расклад был понятен.
Итог: отбирались все деньги, хоть и небольшие. Обидно!
Обиднее всего было то, что нас сдавал кто-то свой, детдомовский.
Скорее всего, это был десятиклассник по кличке Путя.
Фамилия такая у него – Путин.
Худосочный и невзрачный, он сидел поблизости от сельмага, когда за нами шла охота. Скромно курил папироску, сплевывая в сторону.
Когда у нас отбирали деньги, Путя удивлённо разводил руками. Мол, надо же, грабят подлюки!
То, что Путя причастен к грабежу, доказать было трудно. Очень уж подлым был этот неприметный, как моль, человечек.
Когда у нас в детдоме пропадали съестные припасы, привезённые родителями, Путя тоже удивлённо разводил руками.
Но все точно знали, что кладовку обчистил именно Путя. Только не самолично, а чужими детскими руками. Были у него, подлеца, помощнички.
Но Путя любил и браваду. Садистскую, жестокую, кровавую.
Как-то мы кормили возле столовой маленького пушистого щенка. Радовались, умилялись маленькому живому комочку.
И вдруг на голову щенка обрушился удар дубины!
Что такое? Кто мог убивать маленького нежного щеночка?
Конечно, это был Путя!
Подкрался и незаметно и ударил. И злобно щерился:
– Ща подохнет!
Мы с ужасом наблюдали, как мутнеют глазки умирающей собачки. А помочь не могли! Силы были слишком неравны!
Пока мы стояли, с ужасом глядя на мертвый пушистый комочек, Путя смеялся. А потом подманил дворнягу, пробегавшую мимо.
С ужасом мы смотрели, как Путя затягивает верёвку на шее бедного животного и вешает на дереве.
Собачка скулила, извивалась, пытаясь выжить. Да где там! Судорожно дёрнувшись, она затихла.
Путя, глядя нам прямо в глаза, расхохотался:
– Это – приказ директора детдома! Убрать собак отсюдова!
Знал он, подлюка, что дворняга нам очень дорога.
Полгода назад мы её подобрали и стали подкармливать. И даже решились на эксперимент по дрессировке.
Очень смешная получилась дрессировка! Кто-то нам сказал, как надо воспитать злобность на чужака. Очень просто. Собака сидит на цепи, а чужак её дразнит и ширяет палкой. Так и воспитывается в собаке злость к любым чужакам.
Еле-еле мы уговорили побыть таким чужаком трусоватого и осторожного одноклассника Валеру. И началось!
Когда увидел Валера, что наш Полкан злится, клацает зубами, а достать его не может, то разошёлся!
Но! Цепь нежданно и резко разорвалась, и злющий пес прыгнул на обидчика. От ужаса Валера остолбенел. Всё, смерь пришла!
Но Полкан не хотел убивать пацана. Он лишь злобно лаял, оглядываясь на нас. Спрашивал – загрызть ли этого мерзавца.
Все эти милые картинки промелькнули перед нами, когда Путя жестоко убивал нашу собачку.
Мы, чувствуя бессилие, лишь плакали.
Несправедливость и жестокость – везде, и внутри детдома, и за его стенами!
Ситуация изменилась, когда в детдом назначили воспитателем молодого выпускника пединститута.
Петр Петрович был невысок, худощав, жилист.
Как оказалось, мастер спорта по боксу. Кроме того, он прекрасно говорил по-немецки, играл на аккордеоне.
Всему этому он решил обучить и нас.
Главным для пацанов, конечно, были не музыка и немецкий, а только бокс. Понимали мы, что противостоять Путину и Серому можно только боевыми приёмами.
Петр Петрович частенько забредал к нашему шалашу, надёжно спрятанному в речных густых камышовых зарослях. Пробовал наши лягушачьи деликатесы и крякал от удовольствия:
– Вы прямо французы! Зря я немецкому вас учу. Ну-ка, спойте «Пусть всегда будет солнце!»
Мы дружно запевали:
– Зонне эр хельт, унзере вельт!
Здесь, у костра, он и преподавал нам азы рукопашного боя.
И не только классику бокса.
Помня о своем главном враге, сильном и коварном, я спросил:
– Петр Петрович! В боксе все примерно равны – и вес, и рост. А что делать, если нападает длинный, как оглобля? Схватит тебя и бить начнет! А ты и не дотянешься!
– И не надо. Дотягиваться не надо! – улыбнулся учитель. – Слышал о самбо? Самый простой приём – бросок через голову с упором стопы в живот. Напирает на тебя такая оглобля, а ты ему – ногой под пузо, и – через себя бросок!
Петр Петрович тут же организовал нам тренировку по самбо. И мы довольно быстро освоили технику броска «с упором в пузо». Благо, прибрежный песок хорошо смягчал удары при падении.
Уроки бокса не прошли даром.
Через две недели усиленных тренировок мы вышли на охоту.
У дверей сельмага меня с другом, Лёхой Переделкиным, окликнул Серый. Тут же нас окружила местная шпана. Самый здоровый, Крол, схватил меня за воротник:
– Чё такое? Забыл? Плати за вход!
Резко отшатнувшись, левой рукой я сбил руку нападавшего. Одновременно правая рука ушла в разворот. Пружина разжалась, и мой кулак влепился в ухо Кролу.
– Хук справа! – выдохнул я, наблюдая, как противник зевает и падает на землю. – Пики – к бою! Шашки – вон!
На выручку Кролу бросились двое. Но мой друг не сробел! Танцуя боксёрский «вальс», он мгновенно уложил одного. Я уложил другого.
И тут в бой ринулся, озлобленный нашим сопротивлением, сам Серый. С диким матом он бросился на меня.
Тут-то и пригодились уроки самбо нашего учителя.
С большим удовольствием я подставил ногу под брюхо летящего на меня Серого, и бросился спиной на землю. Кувыркнувшись черной птицей, враг тяжко брякнулся оземь! И загрустил.
Победа!
Серый лежал недвижим. Его братва в испуге испарилась.
Но было понятно, что Серый не успокоится, пока не отомстит. Надо ждать серьёзного боя.
Но шли тёплые летние дни, а боя все не было.
И мы занялись своими обычными рыбачьими делами.
Сидели как-то на своём купеческом чердаке, раскаленном жарким июльским солнцем.
– Петро! Смотри там чё! – позвал меня Лёха, выглядывая в слуховое окно чердака.
Хм! Через дорогу от детдома собрался какой-то народишко.
К медицинскому «УАЗику – буханке» медленно выводили древнюю старушку в рваном пальто.
Из громкого разговора мы поняли, что бабулю забирают в стардом.
– Петро! Это ж родственница Крола! Дом будет пустой! – радостно сообщил Лёха.
– Ну и чё?
– Как «ну и чё»? Ничейное добро там! Жратва! Надо забрать!
– Там есть кому забрать! – успокоил я друга.
– Ты не понимаешь! – возмутился Лёха. – Мы ж не себе, а пацанам принесём жратвы! А? Ну давай залезем?
Наотрез отказавшись, я всё же выглядывал в окно. Прицеливался к хатке. И раздумывал.
Скорее всего, я бы отказался. Но пришёл наш друг второклашка Игорёк Попов.
Был он круглым сиротой. Поэтому жалели мы его, подкармливали. Ну и брали в наши путешествия по окрестным сосновым просторам, в набеги на колхозные сады.
Неделю назад Игорька чуть не застрелил колхозный сторож.
Поначалу всё шло хорошо. Мы незаметно растрясли яблоневый сад, под завязку набили душистыми красными яблоками свои связанные триковые майки. И… Услышали грозный окрик:
– Стой! Стрелять буду!
Как мы ответили? Конечно, ногами: не выпуская добычу, стремглав бросились к ограде.
Но у самого забора нас нагнал выстрел. Игорёк вскрикнул и упал.
Перебрасывая его через ограду, мы нащупали липкую кровь, бьющую из раны. Перекинув пацана себе на плечи, я крикнул:
– Лёха! Стреляй вверх!
Лёха выхватил свой поджиг (самодельный пистолет) и с грохотом пальнул вверх. Сторож испуганно выругался и побежал назад.
Метров через сто, у ручья, мы остановились. Промыли водой рану. Она оказалась небольшой. Перетянули какими-то тряпками, и кровь остановилась. Ф-фу! Повезло парню!
А теперь Игорёшка стоит и умоляюще смотрит на меня:
– Давайте залезем в хату! Интересно же!
– В сумерках пойдем, посмотрим. – решил я. – Но надо точно знать, что там – никого. Как узнать?
– Ну постучим.
– Нет. Давай так. Видишь, там ставни закрыты? Возьми лук и стрелы. Выстрелишь. Подождём. Если будет тихо, полезем.
Луки и стрелы у нас хранились здесь же, на чердаке. Замаскированные всяким хламом. Всё было настоящим, боевым. Мы ведь готовились к охоте на большую рыбу. Слышали, индейцы так делают, расстреливая речную глубину.
Заодно мы химичили, изобретая специальные огненные смеси для наконечников стрел. Это мы начитались книг, как индейцы поджигали огненными стрелами тарантасы ненавистных бледнолицых.
Вот уже и сумерки накрыли станицу. Тихонько мы покинули чердак. Осторожно, как на прогулке, прошли мимо бабкиной хатки.
Ага, ставни закрыты. Вокруг – ни души.
Мы перешли дорогу, прислушались. Тишина.
Лёха натянул тетиву и выстрелил из лука.
Стрела легла точно в цель! Ай, молодец!
Опять – тишина.
Ещё выстрел по ставням.
Тишина. Можно идти!
– Игорёк! Ты на шухере! – шепнул я Попову. – Если нас повяжут, зови пацанов! Они знают, где мы. Ждут нас с добычей.
Неслышно проскользнули мы к запертым дверям хаты.
Замок висячий, совсем простенький. Открывается ржавым гвоздем!