Все эти размышления проплывали в голове скальда, ничуть не отражаясь на его лице и извлекаемых из лютни звуках. Мальфри был опытным бардом, и совершенно спокойно мог петь и одновременно просчитывать людей в толпе или размышлять о чем-то абсолютно постороннем. Но сейчас настало время вернуться из мира фантазий и обратить свой взор на собравшихся.
На дворе был уже даже не вечер, а самая настоящая ночь – солнце зашло несколько часов назад, многие жители разошлись по домам, ведь завтра с рассветом им вновь выходить в море на промысел, и только прибывшие моряки и их родственники сидели в большом доме, радуясь долгожданной встрече и слушая игру скальда. Многие мужчины были пьяны, в воздухе витал устойчивый запах еды, пота и эля, лишь слегка разбавленный ароматом соленой воды. Несколько человек спали прямо за столом, в дальнем от скальда конце зала шумно гоготала группка успевших подраться и помириться моряков, а вокруг Мальфри собрался кружок почитателей искусства, в основном состоящий из подвыпивших юнцов, девиц и стариков. Что ж, пора заканчивать, Мальфри чувствовал это – еще одна песня была бы лишней. Поэтому скальд помедлил мгновение, и извлек из лютни беспокойные звуки последней на сегодня мелодии. Эту песню он исполнял очень редко, но знал, что сейчас она придется к месту.
На этих словах он смотрел только на Вигдис. Время для игр прошло, и капитанская дочка оставлена растерянно хлопающей ресницами. Сейчас для Мальфри существовала только его возлюбленная жена, для которой он когда-то и сочинил эту песню. Он навсегда запомнил тот вечер: корчащиеся на полу гости, отравленные ужасным ядом; его жена и несколько других воителей, не пивших вина, сражаются с атаковавшими заговорщиками; его собственное сознание, то и дело ускользающее под действием отравы…
Пришел в себя он очень быстро. Мальфри лежал на полу, голова его покоилась на коленях жены, а сама Вигдис окровавленными руками крепко сжимала какой-то пузырек, вливая его содержимое в рот скальда. По счастливой случайности у нескольких заговорщиков оказалось с собой противоядие, но спасти удалось лишь Мальфри и еще одну девушку, все же остальные гости погибли в страшных муках до того, как подоспела помощь. Самым ярким воспоминанием того случая стало разъяренное лицо воительницы, ее глаза, полные пламени и отчаяния.
Эти строки родились в нем уже тогда. Первое, что он сделал, когда пришел в себя – начал напевать эту мелодию. Тогда он во второй раз увидел свою сильную Вигдис плачущей.
На следующей же день они уплыли с того острова. Долгое время плавания Мальфри провалялся в лихорадке, вызванной остаточным действием яда в организме, а когда снова смог встать, то первой песней, которую он исполнил, была новорожденная баллада. И жизнь их тогда круто изменилась, хоть скальд и списал это на предыдущие события. Однако, каждый раз, когда он извлекал тревожно-сладкие звуки из лютни, что-то сильно менялось в и без того сумбурном течении жизни семейной пары. Нет, Мальфри не поэтому редко исполнял ее, но сейчас он чувствовал, что баллада уже ничего не изменит – что-то должно было произойти в скором времени, что-то незримое витало в воздухе, будоражило сознание скальда. Такой была и эта мелодия – резкой, тревожной, сладко-печальной. Таким был сам Мальфри.
Последний удар по струнам – и тишина. Затих даже гогот пьяных моряков в дальнем конце зала. И только взгляд, глаза в глаза, тот взгляд, в котором больше слов, чем в долгом разговоре, такой взгляд, который говорит больше, чем любые слова. Когда люди могут так смотреть, уже никакие слова и не нужны.
Резко поднявшись, Вигдис вышла из зала. Мальфри, откланявшись на все четыре стороны, и даже взглядом не удостоив капитанскую дочку, вышел вслед за женой. Поворот, другой, зайти за угол – и вот он уже попал в ловушку сильных рук. Воительница прижала его к бревенчатой стене, и прищурив глаза вперила яростный взгляд.
– Ты что творишь? – прошипела Вигдис. – Сначала полвечера ворковал с этой смазливой девчонкой, а потом спел её!
– Я знаю, что делаю, – улыбнулся скальд.
– Да что-то не похоже, – не желала успокаиваться женщина.
– Хочешь докажу? – лукаво спросил Мальфри.
И стоило только женщине коротко кивнуть, как Мальфри перехватил ее руку, развернулся, и теперь уже Вигдис была пришпилена к стене. Не ожидала такого, доверяет ему. Прежде чем она успела возмутиться, Мальфри впился в ее губы жарким поцелуем, а вторую руку запустил под тунику. В очередной раз подивился нежности ее кожи, мягко огладил крутые изгибы… Вигдис ответила на поцелуй.
– Скальд? – послышался тихий голос откуда-то слева.
– Да? – повернулся Мальфри на голос.
В большом доме стояла тишина, если так можно назвать многоголосый храп. Мальфри с женой пробрались к углу, где лежали их вещи и уютно устроились в объятиях друг друга. По телу разлилась приятная истома, глаза закрывались, но все же один важный вопрос оставался нерешенным – что же делать им дальше? Именно эти рассуждения и прервал голос.
– Я слышал, вы думаете, куда отправиться? – уточнил голос.
Судя по всему, принадлежал он совсем молодому парню, и раньше его здесь Мальфри не слышал. А на голоса у него была профессиональная память.
– Ты верно услышал. У тебя есть что предложить?
– Наверное, – замялся юноша. – Наш корабль, «Щитоносица», отходит послезавтра. Мы можем взять пассажиров…
– Куда плывете? – деловито поинтересовалась Вигдис.
– На юг. В графства, – выдохнул юноша. Очевидно, сам он там еще не был, и весь горел предвкушением.
Мальфри переглянулся с женой. В темноте ночи ее лицо было почти не видно, но скальд и без того прекрасно представлял его выражение. Юг. Графства. Новая, неизведанная земля – и новые правила игры. Нет, Вигдис совершенно не хотела отправляться в чужую страну, и готова была спорить до последнего. Что ж, у него есть целый день и две ночи на уговоры…
Через день Вигдис тоскливым взглядом провожала удаляющуюся землю, уже чувствуя приближение морской болезни. Почему она постоянно дает себя уговорить? Нет, положительно этот проклятый скальд владеет колдовством…
* * *
Водные стены чертога Ульга колеблется, а в воздухе висит запах цветущих яблонь. Морщась, старшая дочь Владыки Вод спешит убраться до появления богини плодородия. Они с Ниневией не переносят друг друга, но Ульг не собирался выяснять, в чем же тут причина – мало ли что женщины могли не поделить между собой?
– Ульг, ты ведь обещал помочь! Ты клялся!
«Даже не материализовалась полностью, а уже претензии», – раздраженно думает бог.
– Ниневия, ты объявляешься раз в десяток лет и сразу же заводишь все ту же песню. Но в чем проблема сейчас?
– Песня все та же, – злобно щурится богиня.
Она прекрасна, как только может быть прекрасна женщина. Любой смертный (да и бессмертный тоже) возжелал бы ее сразу же, лишь только увидев. Каштановые волосы, полные губы, глубокого зеленого цвета глаза и пышные формы… Однако, как подозревает Ульг, это лишь иллюзия. Каждый видит Ниневию по-своему, каждому она представляется своим идеалом. Вполне возможно, Анвар видел ее рыжеволосой озорницей, а Альмос – холодной блондинкой с синимы глазами.
– Ниневия, ваши разборки с Марой – это ваше дело…
– Ты обещал! – снова вскидывается богиня.
Запах цветущих яблонь сменяется терпким духом перегноя. Ульг в который раз думает о том, что богиня плодородия – Первенец Земли, но порой ведет себя как несдержанная младшая богиня огня. Не обращая внимания на перемены настроения Ниневии, Владыка вод продолжает:
– Но своим поступком Мара затронула всех людей. А так уж вышло, что я взял под свое крыло самые северные земли, где без огня приходится весьма и весьма тяжело. А потому, я готов оказать тебе помощь, как и обещал. На самом деле, свое обещание я уже выполнил, вот, погляди.
Ульг плавно ведет рукой, и на одной из водных стен проступает изображение корабля. Сложно оценить его скорость, но он несомненно двигается на юг – заходящее солнце подсвечивает его правый борт.
– Корабль? – непонимающе хмурит брови Ниневия.
– Потерпи, сейчас увидишь.
Вода, из которой и состоит изображение, рябит, а затем картинка приближается. У борта стоит женщина, и по ее лицу очевидно, что она мучается тяжелой морской болезнью. Несмотря на жалкое состояние, к боку ее пристегнут меч, а поза и фигура выдают опытного воина. Рядом с женщиной стоит мужчина, чуть младше ее. Он красив, но в голубых глазах его Ниневия видит темные мысли, а вокруг тела клубится благословение Ульга.
– Скальд и воительница? – возмущается богиня. – Это вся твоя помощь?!
– Хитрость и отвага, – со вздохом поправляет Ульг. – Это то, чего не хватает твоему плану.
– Да ты издеваешься!
– Ниневия! – на этот раз всерьез злится Владыка Вод. – Твой безумный план наверняка провалится, но я все равно помогаю тебе. Потому что обещал. Не смей кидаться в меня беспочвенными обвинениями. Тебе нужен был человек, связанный со мной? Пожалуйста, получай, я даже защитой его обеспечил. И не смей требовать большего.
– Что ж, и на том спасибо, – кривится Ниневия. – Не дай им утонуть по пути.
Богиня плодородия исчезает из подводного чертога, покрывшись зеленоватой дымкой. Качая головой, Ульг рассыпается на тысячи капель. Как только он исчез, стены начинают дрожать, и вода затапливает чертог.
Глава четвертая
– Волнуешься? – с легкой полуулыбкой спросил Мэрген.
Его руки рассеяно, бессознательно поглаживали плечи лука, и Каару завороженно наблюдала за этим действием. У Мэргена, как и у всякого лучника, были очень сильные руки, но то, как заботливо и бережно он касался своего оружия говорило о молодом мужчине намного больше, чем суровое, с несколькими некрасивыми шрамами лицо.
– Мне не о чем волноваться, – сказала Каару, дотрагиваясь пальцами до середины лба, где она до сих пор ощущала касание Иштар.
– Зря, – коротко заметил Хаган, нервно вышагивающий рядом. – Благословение – это не защита…
– Да ты только подумай! – громко воскликнул Мэрген. – Это же благословение, Хаган! Это значит, что нас ждут великие приключения!
– Нас? – подняла бровь Каару.
– Нас, – кивком подтвердил мужчина. – Ведь, там где вы, там и я.
– С этим и не поспоришь, – фыркнул Хаган.
– Живо все сюда! Поооо-стройсь!
Заслышав голос своего командира, Хаган разом растерял всю свою тревожность, стал собранным и сосредоточенным. Подтолкнув друга и сестру, он быстро подошел к сотнику.
– Все здесь? – сотник Нэргуй оглядел бойцов, выстроившихся перед ним. – Значит, слушаем приказы! Наша задача – залечь на вероятном пути бегства противника, значит, никаких коней! Кто это сказал?!
Грозно оглядев воинов, и не заметив ни одного виноватого лица (а какой солдат будет чувствовать вину за ругательства?), сотник продолжил.
– Значит, мы устроимся воо-он за тем холмом, с севера. Октай, лучники на тебе. Мэрген, Тархан, Джучи – вы все уходите к Октаю, ясно? Значит, ваша задача не дать этим песьим сынам даже добежать до нас. А если добегут, тут уже придется поработать нам. И не дай Иштар хоть один ублюдок Сохора сможет уйти! Всем все понятно, значит? Тогда, десятники, ко мне, остальные готовиться, нам еще до холма топать. Выполнять!
Воины засуетились, забегали, решая вдруг возникшие проблемы. Самая большая проблема была в отказе от лошадей. Конь – самый верный друг, самый надежный помощник любого степняка, а в особенности воина, но, конечно, засаду в низкой траве с ним не устроишь.
После короткого совещания, десятники собрали вокруг себя подчиненных, чтобы дать последние наставления перед выходом.
– Не геройствуйте, – тихо говорил Оюун, десятник Хагана. – Люди Сохора будут бежать, бежать к свободе, и мы будем препятствием на их пути. Они будут чувствовать себя как загнанные звери. Знаете, что делает загнанный зверь? Сражается до последнего.
Хаган был намного младше убеленного сединами десятника, и побывал в намного меньшем количестве битв, но сейчас он подверг сомнению слова командира. Зверь – да, дикий зверь будет биться. Но человек не зверь, человек предпочтет сдаться, но сохранить жизнь.
– Без разницы, – пожал плечами Оюун. – Будут сдаваться или умирать, нам без разницы. Наша цель не допустить, чтобы после дела армия Сохора собралась вновь, а уж каким способом дело десятое. Ладно, чего тянуть, вы и сами знаете, что вам делать, чай, не мальчишки. Хаган! За Каару отвечаешь головой, понял?
– Естественно, – кивнул Хаган.
– Каару, а ты сама… Где жрица?
Все недоуменно запереглядывались, отыскивая исчезнувшую девушку. Она ведь только что стояла здесь, в толпе, внимательно слушая наставления десятника, куда же могла деться? Как вскоре выяснилось, Каару отвлеклась на разговор с подошедшим Октаем.
– Несносная девчонка, – проворчал Оуюн.
Хаган был уверен, что эти слова не предназначались для его ушей, поэтому никак не обозначил, что полностью согласен с десятником. Порой Каару была действительно нестерпима, особенно в подобные моменты, когда ощущала благословение богини.
– Октай, прекрати отвлекать моих людей, – грозно нахмурив брови, обратился Оуюн к своему коллеге-десятнику.
– Прошу прощения, – весело ответил молодой лучник. – К тому же, как мне кажется, для жрицы у тебя будут особые приказы?
– Именно, – продолжая хмуриться, ответил Оуюн, и повернулся к девушке. Голос его смягчился, лицо приобрело почти заботливое выражение. – Каару, это ведь твое первое дело? Постарайся не лезть на рожон, девочка моя. Я знаю, что для вас это что-то сродни посвящению, но я видел множество младших жриц, что отдали свои жизни в своем первом деле, не хочу, чтобы ты стала еще одной.
– Это же война, Оуюн, – пожала плечами Каару. – На войне люди умирают, все, даже жрицы.
– Все, но не дочери хана, – вздохнул десятник. – Каару, ты можешь быть хоть самой Верховной жрицей, но здесь и сейчас я – твой командир, и как твой командир приказываю: держись подальше от дела до последнего момента. Хаган – головой. Все, двигаемся!
И все же Каару волновалась. Это была ее первая битва, первое «дело», как говорил старый десятник, и, несмотря на благословение, она все равно ощущала страх. Не панический, липкий ужас, заставляющий дрожать коленки, а скорее страх перед неизвестностью, смешанный с предвкушением. Резкие ее движения были следствием возбуждения перед сражением, а не боязни. Впрочем, до сражения еще было далеко, да и дойдет ли то до них еще не ясно. Интересно, специально ли отец назначил их сотню в это место, или то прихоть Матери Битв?
Тяжелее всего оказалось ожидание. Неподвижно лежать в высокой траве, не зная, что же происходит, и лишь изредка слышать какие-то непонятные звуки, неясно что означающие было тяжелым испытанием. Октай, лежащий на вершине холма изредка оповещал о ходе сражения, но отсюда им был виден только один фланг, да и тот не весь. Вот воины Сохора пошли в наступление, вот они окружены конницей отца, вот люди хана отступают, оставляя поредевший, но не сдавшийся фланг… Всей душой Каару желала оказаться там, в центре сражения, но, увы, она лишь младшая жрица при небольшом отряде, и вынуждена исполнять приказы.
– Бегут! – пронесся по залегшим в засаде шепот, оказавшийся невероятно внезапным, несмотря на многочасовое ожидание.
Каару чувствовала дрожь земли. Она почти слышала крики несущихся людей, людей, спасающихся от смерти, но не подозревающих, что движутся они навстречу еще более суровой судьбе.
Звон тетивы. Воины Сохора настолько близко, что больше не надо скрываться и прятаться, лучники могут встать в полный рост и обрушить на врага пусть не ливень, но плотный дождь стрел. В отряде Октая – лучшие, и сотник не шутил, когда говорил, что они должны и вовсе не подпустить воинов близко. Преувеличивал, но не шутил.