Проклятие рода Лёвеншёльдов - Сельма Лагерлёф 16 стр.


Тея Сундлер робко прислушивалась к его шагам… он уходит. Нет… остановился? Вышел во двор и остановился. Может, решил вернуться? Или совсем расстроился? Подумать только – всего несколько минут назад, когда он появился на ее пороге, он был счастлив, вдохновенно рассказывал о своих планах на жизнь. А уходит в гневе и отчаянии. Она, ни о чем не думая, выскочила во двор.

Он увидел ее и тут же начал говорить. Его опять накрыла волна вдохновения, и он был рад слушателю.

– Смотрю на эти розы, которые вы с таким вкусом и так заботливо посадили у входа, дорогая фру Сундлер. Смотрю и спрашиваю себя: не самым ли прекрасным было это лето в моей жизни? Подумайте сами: сейчас конец июля, тепло, но то, что было в июне, почти совершенство. Длинные, светлые дни… кажется, длиннее и светлее, чем в предыдущие годы. Было жарко, да, но жара никого не удручала, потому что дул легкий, освежающий ветерок. И земля не страдала от засухи, как в другие годы, – чуть ли не каждую ночь шли теплые летние дожди. Посмотрите, как разрослось все вокруг! Вы заметили, столько листьев на березах? А цветочные клумбы в садах – никогда не видел такой роскоши, как в этом году. Готов настаивать: земляника никогда не была такой сладкой, птичье пение никогда не было настолько зазывно-мелодичным… и люди, пожалуй, никогда не были так веселы и счастливы, как этим летом.

Он замолчал, переводя дух. Тея Сундлер приказала себе молчать – не дай Бог опять помешать его красноречию. Вспомнила мать – теперь она понимала, что та чувствовала, когда молодой барон Адриан заходил в кухню или молочную и доверчиво изливал ей душу.

– А по утрам, в пять часов, я смотрю в окно и ничего не вижу, кроме измороси и тумана. Кажется, весь мир полон дождем – капли его выбивают еле слышную дробь на крыше, на откосах окон, на траве, это даже не шум, а томительный, загадочный шорох. Цветы склонили головки под тяжестью струй. Все небо занято тучами… подумайте – ни единого просвета! Они, кажется, не висят в воздухе, как полагается тучам, а ползут по земле. «Вот и все, – думаю я. – Лету пришел конец. Может, оно и к лучшему».

И хотя я каждый раз почти уверен, что так оно и есть, лету пришел конец, но, оказывается, нет. В пять минут шестого дождь, как по команде, прекращается. Уже не слышно его монотонного бормотания… правда, водосточные трубы еще журчат несколько секунд по инерции, а потом и они смолкают. Самая тяжелая, самая угрюмая туча открывает занавес – и надо же: открывает его как раз там, где стоит невидимое пока солнце, и поток света, немыслимый еще пять минут назад, швыряет на мокрую от дождя траву драгоценную алмазную россыпь. Поднимающийся от горизонта серый, безнадежный туман превращается в нежную голубоватую дымку, цветы гордо поднимают склоненные головки. Наше маленькое озеро, край его виден из моего окна, уже не серое, как солдатская шинель, оно сверкает, будто на него мановением руки накинули вуаль из солнечных искр, будто тысячи золотых рыбок всплыли на поверхность и поворачиваются с боку на бок, подставляют сверкающую чешую расшалившемуся солнцу… Красота эта трогает меня до слез, фру Сундлер… я настежь открываю окно, полной грудью вдыхаю наполненный сказочными ароматами и несравненной утренней свежестью воздух и восклицаю в умилении: «О, Господи, ты сделал этот мир слишком прекрасным!»

Молодой помощник пастора прервал свой монолог, улыбнулся и пожал плечами, точно извиняясь. Наверное, подумал, что новая знакомая обескуражена вспышкой красноречия.

И поторопился объясниться:

– Да… когда я сказал, что хорошо бы лето кончилось, я именно это и имел в виду: хорошо бы, чтобы лето кончилось. Я боялся и сейчас боюсь, что этот изумительный, роскошный подарок природы отвлечет меня от главного, заставит полюбить все земное. Не раз призывал я Господа, чтобы Он прекратил этот соблазн, чтобы послал засуху, зной, ураган, громы, молнии, бесконечные дожди и зябкие, сырые ночи, ведь мы привыкли… так бывает почти каждый год.

Тея Сундлер внимала каждому слову и поначалу пыталась сообразить: куда он клонит? А потом решила: неважно. Лишь бы говорил – ей казалось, она никогда не устанет от неслыханно мягкого, бархатного тембра его голоса, от поэтической речи, от выразительного, прекрасного лица, на котором так быстро менялись эмоции.

– Или нет… скорее, не понимаете. Наверное, природа не имеет над вами такой власти, она не говорит с вами своим тайным языком. Она никогда не спрашивает вас, как спрашивает меня: почему ты не следуешь моим законам? Почему не наслаждаешься с благодарностью моими дарами? Почему не стремишься к счастью? Оно же совсем рядом – только протяни руку! Построй дом, женись на своей любимой! Почему ты не берешь пример со всего живого? Так поступают все живые существа этим благословенным летом…

Он приподнял шляпу и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.

– И… о чем я? Да… это волшебное лето заключило союз с Шарлоттой. Меня опьянила всеобщая нега, я словно ослеп. Шарлотта наверняка заметила, как с каждым днем растет моя любовь к ней, как я жажду ею обладать… о, вы же ничего не знаете. Я расскажу вам. Каждое утро в шесть часов я покидаю мой флигель и иду в большой дом пить кофе. В большом, светлом зале все окна открыты, воздух наполнен дыханием сада. Меня встречает Шарлотта. Веселая, как птица… и мы пьем кофе. Пьем вдвоем, она и я. Прост и пасторша встают позже. Вы, наверное, думаете, она пользуется такими случаями, чтобы поговорить о нашем совместном будущем? Ничего подобного. Она говорит о моих нищих, бездомных, о больных прихожанах, о том, что именно в моих проповедях произвело на нее самое сильное впечатление. То есть ведет себя как настоящая жена пастора. И про возможность этой злополучной учительской карьеры она если и упоминала, то мимоходом, самое большее два или три раза. И то, как мне казалось, больше в шутку. День за днем она становилась мне все более дорога, и когда я возвращался за свой рабочий стол, никак не мог взяться за дело – думал о Шарлотте. Да… я уже рассказывал вам, какой мне видится моя жизнь. Моя любовь, мечталось мне, поможет Шарлотте избавиться от ее заблуждений, от мирских оков, и она последует за мной в тот маленький серый домик… Ну да, я уже упоминал о своей мечте.

И тут Тея Сундлер не смогла удержаться от восклицания. Она даже хотела что-то сказать, но он жестом остановил ее.

– Да-да, вы правы. Я был слеп. Шарлотта привела меня на край бездны. Она только ждала удобного момента, чтобы заставить меня подать прошение на должность гимназического учителя. Она, безусловно, заметила, как действует на меня это волшебное, это коварное лето. И уже была уверена, что достигнет цели; а сказала она это только для того, чтобы подготовить вас и других к тому, что я собираюсь переменить жизнь и стать учителем гимназии. Но Бог меня защитил.

Он вдруг подошел совсем близко. Наверное, прочитал на ее лице радость и волнение, которое она испытывала от его слов. Но это неожиданно привело его в ярость – подумать только, она наслаждается его страданием! Его красивое, нежное лицо сделалось злым и неприятным.

– Только не думайте, что я благодарен вам за ваше напоминание, – чуть не скрипнув зубами, сказал он.

Тея оцепенела.

Он сжал кулак и помахал перед ее лицом:

– Да, вы сорвали повязку с моих глаз, но я вовсе не собираюсь вас благодарить. Напротив. Вы не дали мне упасть в бездну, но я вас ненавижу и не хочу больше видеть!

И ушел по узкой тропинке, ни разу не повернувшись. А несчастная Тея Сундлер вернулась в свою комнатенку, бросилась на пол и зарыдала так, как не рыдала ни разу в жизни.

Пасторский сад

Если идти так, как шел Карл-Артур, от дома органиста Сундлера до пасторской усадьбы – пять минут, не больше. Но сколько он за эти пять минут успел передумать, сколько гордых и горьких фраз родилось в его голове! Как только увидит свою невесту, все ей выскажет.

Все, бормотал он, настал час. Меня ничто не остановит. Сегодня же все решится. Сегодня же! Она должна понять… она не может не понять! Как бы я ее ни любил, ничто не может заставить меня преклоняться перед земными соблазнами, ничто! А она к ним только и рвется. Мой долг и мой путь – служить Богу. Если она не хочет разделить со мной этот путь, я вырву ее из своего сердца.

Он шел, время от времени гордо встряхивая головой, будто отрицая какие-то недостойные компромиссы, и ясно чувствовал, как приходят сами по себе, без обдумывания, нужные слова. Слова, способные не только убедить, разжалобить, повести за собой, но и раздавить и сокрушить. Будто открылась дверь в тайник, в волшебный сад в его душе, сад, о существовании которого он до этой минуты даже не подозревал. В саду этом пышно ветвилась виноградная лоза, цвели невиданные торжественные цветы, но это были не цветы и не гроздья, это были совершенные по форме слова и фразы – мудрые, святые, грозные, убедительные. И, оказывается, ему достаточно просто войти в этот сад и распоряжаться – несметное богатство принадлежит ему и только ему.

Он даже рассмеялся от наслаждения. Он-то, кляня самого себя, сидел и корпел над своими проповедями, выучивал чужие слова и никогда не был уверен, что именно эти слова – нужные. А оказывается, все это время в душе его таилось великое богатство…

А Шарлотта… она все время пытается им управлять. Но теперь все изменится. Все изменится. Говорить будет он, а она будет слушать и следовать за ним, куда он прикажет. Она будет смотреть ему в рот и внимать каждому слову. Так же, как жена органиста.

Предстоит, разумеется, борьба, и нелегкая борьба, но он не отступит ни на шаг.

– Скорее я вырву ее из моего сердца. – Он вслушался, как звучат эти слова, и с немного испугавшим его наслаждением повторил: – Вырву из сердца!

Карл-Артур подошел к усадьбе, взялся за рукоятку калитки и замер: слуга с трудом открыл тяжелые ворота, и из усадьбы выехал… даже не выехал, а вылетел элегантный экипаж, запряженный четверкой вычищенных до горячего блеска статных вороных коней.

Он сразу понял: приезжал патрон Шагерстрём – и тут же вспомнил. В усадьбе были гости, пили кофе, и Шарлотта, глядя на промелькнувшее ландо, пошутила: если Шагерстрём сделает ей предложение и если Карл-Артур не пойдет в учителя, она даст согласие. Тогда он рассмеялся, а сейчас вздрогнул, как от удара грома, – что здесь делал Шагерстрём? Приезжал свататься к его невесте?

Предположить такое можно только вопреки всем доводам разума, но сердце все же ёкнуло. Почему? Может быть, потому, что Шагерстрём как-то странно глянул на него, выезжая на проселок? И вправду странно: то ли с любопытством, то ли с состраданием…

И вдруг пришла уверенность: так и есть. Шагерстрём сделал Шарлотте предложение. В глазах потемнело. Карл-Артур почувствовал такую слабость, что пришлось приложить немало усилий, чтобы отворить не особо тяжелую калитку.

Шарлотта дала Шагерстрёму согласие. Он ее потерял. Потерял навсегда, и теперь остается только умереть…

Его охватило отчаяние. И тут он увидел Шарлотту. Она спустилась с крыльца и поспешила к нему. Порозовевшие щеки, веселый блеск в глазах, на губах – победительная улыбка. Хочет, видно, его порадовать – сообщить, что выходит замуж за самого богатого мужчину в приходе.

Какое бесстыдство! Он топнул ногой и сжал кулаки:

– Не подходи ко мне!

Она опешила и остановилась. Какое бесстыдство и какое самообладание! Ей надо было идти в театр. На лице ничего не отразилось, кроме удивления.

– Что с тобой?

– Тебе лучше знать, – собрав все силы, звенящим шепотом произнес он. – Что здесь делал Шагерстрём?

И тут она поняла – Карл-Артур сообразил, зачем приезжал Шагерстрём, и решил, что она согласилась на его предложение. Шарлотта подошла вплотную к жениху и подняла руку. Он невольно отшатнулся – испугался, что ударит. Глаза ее потемнели от гнева.

– Вот оно что… Значит, ты, как и другие, считаешь, что я способна нарушить слово ради звона золотых побрякушек…

Посмотрела на него с граничащим с брезгливостью презрением, повернулась и пошла прочь.

Слава Богу… худшие подозрения не подтвердились. К нему вернулись силы, сердце забилось ровнее, и он двинулся за ней.

– Но он сделал тебе предложение? Или нет? – крикнул он вслед.

Шарлотта не удостоила его ответом. Даже не обернулась. Прошла мимо крыльца, выпрямила спину и направилась к узкой тропинке через кустарник, которая вела в сад.

До него дошло – у нее были все основания обидеться. Неужели она и в самом деле отказала Шагерстрёму? Какой благородный, величественный жест!

Он попытался загладить вину.

– Ты бы видела его физиономию! – крикнул вдогонку. – По физиономии никак не скажешь, что он получил от ворот поворот.

Она не ответила, только выпрямилась еще больше, откинула голову и посмотрела на небо. Ей ничего не надо было говорить – этим жестом все сказано.

Не подходи. Я иду в сад, потому что хочу побыть одна.

Он ругал себя на чем свет стоит. Она отказалась от несметного богатства, от роскошной жизни – и все ради него, пасторского адъюнкта.

– Шарлотта! Шарлотта, любимая!

Она, не поворачиваясь, покачала головой и свернула на садовую аллею.

Ах, этот сад, этот пасторский сад… можно ли найти другое место, хранящее столько памяти об их встречах, о драгоценных всплесках сердечной привязанности и любви…

Заложен в манере, которую принято называть французской: множество пересекающихся троп, густо обсаженных кустами разнообразной сирени, в которых тут и там открывались узкие проходы, ведущие в укромные зеленые беседки, а в беседках устроены засаженные травой дерновые ступеньки, очень похоже изображающие диванчики. Или вы попадаете на изумрудно-зеленый коврик ухоженного газона, а в центре его красуется роскошный розовый куст. Сад небольшой, да и образцовым его не назвать, но уютен до крайности. А главное, всегда можно укрыться, когда хочется побыть наедине.

Карл-Артур поспешил за Шарлоттой, но она по-прежнему шла, не оборачиваясь, с гордо выпрямленной спиной. А когда-то, в этом же саду, смеясь, бежала ему навстречу… неужели он потерял все это навсегда?

– Шарлотта! – внезапно осипшим голосом крикнул он.

Должно быть, было что-то в его зове… она остановилась. Не посмотрела на него, даже головы не повернула – но остановилась. Остановилась и замерла.

Он подбежал, обнял ее, поцеловал в шею, взял за руку и потянул в беседку. Упал на колени и начал сбивчиво объяснять – она даже не представляет, как он восхищается ее мужеством, ее храбростью, ее верностью. Шарлотта недоверчиво слушала его излияния. Что с ним? Откуда этот пыл, откуда эта страсть? Он всегда держал ее на расстоянии, был очень сдержан, если не сказать холоден. И Шарлотта понимала почему и даже прощала: для Карла-Артура она олицетворяла полный соблазнов греховный мир, и он пытался отгородиться от него неприступной крепостью аскетизма и кротости.

Но что с ним произошло? А вот что: он внезапно осознал, что не он, а она куда больше преуспела по части преодоления мирских соблазнов. Ради него она отказалась от богатства, от роскошной жизни. От всего, о чем мечтает каждая женщина.

Шарлотта попыталась рассказать поподробнее про визит Шагерстрёма, но куда там! Он ничего не слушал, едва она начинала говорить, закрывал ей рот поцелуями.

Пришлось его немного оттолкнуть, а когда она выговорилась, он обнял ее, и они долго сидели не шевелясь, очарованные нестерпимым блаженством примирения.

И куда делось его тщательно заготовленное красноречие? Куда делись суровые и исполненные достоинства слова, которыми он собирался поставить ее на место? Он забыл их произнести, мало того, еще несколько минут назад восхищавшая его архиепископских пропорций риторика потеряла всякий смысл. Он любил Шарлотту, хотя боялся исходящих от нее искушений, но теперь твердо знал: Шарлотта не опасна. Она вовсе не рабыня мамоны, как он боялся. Подумать только, ради того, чтобы остаться ему верной, она решительно отвергла предложенные ей несметные дары…

Назад Дальше