– Вам удалось продать картины, Питер. – Констатировала факт Рене.
– Да, – ответил я, не понимая, к чему она клонит.
– И все же вы недовольны, хотя, как я успела понять, это и есть ваша цель. Вы хотите жить хорошо, хотите зарабатывать на картинах, а не на бесполезной работе в конторе, форма которой сейчас на вас.
– Это так.
– Но вы продавали картины, выставлялись, и сегодня вам удалось сбыть с рук две работы?
– К чему вы клоните?
Она допила второй черри и взяла кончиками пальцев веточку вишни, украшавшую коктейль. Плод скользнул по ее алым губам и исчез через секунду.
– По-моему, вы ходите вокруг да около. Переливаете из пустое в порожнее. Вы хотите от жизни того, чего сами себе не можете объяснить. Вы получаете дары и пренебрегаете ими. Как, по-вашему, жизнь должна вам благоприятствовать, если вы отторгаете все ее подарки? Простите, – она усмехнулась, – но я вижу только одну проблему, и она заключается в вас.
Я опешил не на шутку.
– Прошу прощения?
Она повела плечами и вздохнула. Ее лицо излучало благосклонность и желание помочь мне хотя бы самую малость.
– Вы замечаете только то, что жизнь вам не дает, и совершенно отрицаете все, что дает. Сегодня вы получили маленький, но гонорар. Стоит возрадоваться! Ведь это кирпичик, который вы закладываете в фундамент своего будущего, Питер! А вот вам еще один – я готова заплатить хорошую цену за свой портрет. Вы и после этой платы будете сетовать на судьбу и просить большего? Ненасытность до добра редко доводит. Поверьте, иногда принятие – лучший навык, которому стоит научиться.
Она сказала то, что пыталась донести до меня Милли. Женщины не перестают поражать меня своей проницательностью и мудростью.
– Думаете, что стоит довольствоваться малым? Ну уж нет, я не хочу барахтаться на мелководье…
– Я не о том, – она рассмеялась. – Стремиться к лучшему – это прекрасное рвение! Но иногда люди совершенно забывают о том, что имеют. Они не берут в расчет настоящее, будучи ослепленными будущим. Поверьте, многим приходится гораздо хуже, чем вам. У вас есть независимость, талант и свобода. У вас есть друзья, что поддержат вас. Работа, обеспечивающая доход, возможности, молодость, привлекательность.
Она считает меня привлекательным?
– Подумайте об этом на досуге. И по поводу портрета – я не шучу. – Она положила на стол крупную купюру и встала, накинув на плечи свое изысканное черное кружево. – Сегодня я угощаю. Считайте, это предоплата.
– Рене, – остановил я ее, – спасибо.
Она лишь улыбнулась и кратко кивнула. Эта женщина восхищала меня все больше. Вернувшись домой, я не мог уснуть, прокручивая про себя этот диалог. Сколько мудрости вмещало сердце певицы «Глории»! Что же таилось за этим? Какие повороты судьбы заставили ее думать так? Все больше вопросов роилось в голове. Зато одно я понял окончательно – все зависит только от меня. Вот так просто время стенаний завершилось.
Весь следующий день в перерывах между рабочими делами я провел над газетой с объявлениями. Первый шаг – найти свое жилье, которое можно преобразовать в мастерскую. Это оказалось не слишком просто, но я не раскисал. Встреча с Рене послужила хорошей оплеухой. Теперь я заходил в «Глорию» раз-два в неделю, и всегда мы с ней судачили то о том, то о сем – она контролировала перемены в моей жизни, и это не могло не льстить моей самооценке. К тому же мне начало казаться, что мы стали приятелями. Да и в «Глории» меня стали узнавать, что немало повышало мой статус хотя бы в глазах окружающих. Рене успела познакомить меня с некоторыми влиятельными людьми: сама она не была от них в восторге, но считала, что они могли бы в чем-то мне подсобить.
– Мне кажется, я оставляю здесь половину своего жалования, – сказал я шутливо, когда нам принесли ужин.
– Считай это вложением в свое будущее! – Пару недель назад мы перешли на «ты». – Я рассказала о тебе одному знакомому. Он может взять тебя на более престижную службу. Стоит только ему понравиться. В конце месяца он придет меня послушать, будь тут.
– Всенепременно.
Она поджала губы, как делала всегда в минуты довольства.
– Я нашел неплохую комнату. – Это был настоящий повод для гордости. – Когда я ее сниму, можем заняться твоим портретом.
Было странно, что мы так открыто общаемся спустя какие-то два месяца знакомства. Мы не появлялись вместе нигде, кроме «Глории», да и она садилась не только за мой стол после выступлений. Я не мог претендовать на исключительность. Скорее, я был одним из немногих приятелей, с которыми она болтает ни о чем по вечерам, чтобы развеять скуку. Меня это и злило, и устраивало. Большие надежды я возлагал на нашу совместную работу – так мы хотя бы выйдем за пределы этого шикарного ресторана.
– Сначала сними, а потом и поговорим.
– Ты передумала?
– Нет.
– Я тебе надоел со своими проблемами. – Мне хотелось сменить тему. – Мы постоянно говорим обо мне, может, стоить обсудить твои проблемы? – Я улыбнулся с готовностью слушать хоть всю ночь.
– Мне нечего рассказывать. – Она посмотрела мне прямо в глаза, и взгляд ее сквозил дерзостью и откровенностью: «смотри, мне нечего скрывать». – У меня нет проблем.
– Тогда расскажи о своей жизни. Давно ты здесь работаешь? Откуда ты родом?
Она рассмеялась своим звонким смехом, и перья на ее шляпке заплясали от волны воздуха.
– Ну, я обычно не рассказываю о себе. Так проще.
– Кому?
– Всем. Да и ничего интересного в моей жизни не было и нет.
– Сомневаюсь. У каждого есть история.
– Может, у меня еще все впереди?
– Все может быть, – я поник.
– Не ищи ответов в других людях, Питер. Все нужные ответы – в тебе.
– Слушай, брось ты эту идиотскую философию! – Я сопроводил эту реплику ударом ладонью о стол, Рене вздрогнула и тяжело задышала. – Прости… – я потер глаза пальцами. – Я просто… просто хочу узнать о тебе. Может, слишком рано, но все же… Мы общаемся довольно часто, ты знаешь о моих проблемах, а я о тебе – ровным счетом ничего. Не кажется ли тебе, что это слегка нечестно? – я попытался смягчить тон и даже улыбнулся уголками губ.
– Я ничего тебе не обещала, – отрезала она. – И, как я уже сказала, я не говорю о себе. Мне гораздо интересней слушать. Вот такая я.
– Ты лукавишь.
– А ты начинаешь меня раздражать. Я думала, мы чудесно проводим время.
– Может, мне этого мало?
– Тебе всегда всего мало, Питер.
Она встала, я не смотрел на нее, настолько был зол.
– Теперь ты пойдешь давать советы мистеру Дрюмеру? – огрызнулся я.
– Я и не предполагала, что ты такой ребенок.
Аромат вишни забрался в моих ноздри, разливая по телу сладость, что растворила гнев. Но было поздно – я сорвался, как последний недоумок. Рене снова оказалась права. Она ничего не обещала, она выслушивала меня и ничего не требовала взамен, а я решил показать свой характер, решил открыть то, что было под замком. Уверен, она открылась бы, как только посчитала бы это нужным. Но что теперь говорить? Я допил свой джин и поплелся в дом Милли. В «Глории» я не появлялся больше месяца.
Глава VII
Зима шероховатой поступью приблизилась к той части земного шара, что располагала всеми мыслимыми и немыслимыми возможностями. Неслышно, незаметно эта дамочка в хрустальных одеяниях погрузила город в белую меланхолию.
Я съехал из шикарного особняка полтора месяца назад. И так слишком задержался. Но мое жалование оказалось весьма скудным после того, как я отправлял деньги маме и выпивал в «Глории». Однако, как только я завязал с последним, дела пошли на лад. Я снял комнату, которую некогда приметил, и был вполне удовлетворен. Говоря о маме, она очень просила приехать и навестить ее, якобы с твердым желанием что-то обсудить. Но вырваться из Лондона не удавалось из-за бесконечных хлопот, так что я обещал сделать это после Рождества.
За то время, что мы не виделись с Рене, мне удалось сбыть с рук еще несколько полотен – ничего серьезного, да и не за такие большие деньги их удалось продать, но тем не менее это был прогресс. Я учился радоваться маленьким достижениям, как она меня учила. Мне ее недоставало, признаться откровенно. Но обдумав все хорошенько, я все же пришел к выводу, что не намерен делать первые шаги. Какой в этом смысл, если она избрала политику отчужденности? Я так не играю. Замкнутость, которая сквозила в ее реакции на мое желание узнать ее лучше, отпугнула меня – это так, – но я все же верил, что она одумается. Я знал, что это не все. Мы не могли закончить нашу дружбу, толком ее не начав. Возможно, для осознания ошибок еще не пришло время. В любом случае я был слишком занят, чтобы терзаться на этот счет.
Я неустанно трудился. Не могу отрицать, что Рене так подействовала на меня, но я и впрямь стряхнул с себя сомнения и жалость к себе. В конце концов, лучшим противоядием от дурных мыслей всегда был и остается труд. И он стал приносить плоды, как только я пошел по пути благодарности и стремился отречься от тщеславного вожделения успеха. Меня ласкало желание стать значимым, но я пытался приручить его, не позволял ему себя ослеплять. Как только это желание перестало мной руководить, я задышал полной грудью. На это потребовалось время, но я уже добился приличных результатов в работе над собой. Теперь меня больше занимали поиски источников вдохновения и творческого начала. Я часто думал над свободой творчества, над реализацией тех замыслов, что полнили мое сознание и окрыляли душу. Сюжеты, которые наполняли меня живым интересом и страстью, я записывал, иногда на скорую руку делал наброски, чтобы идея не выпорхнула из головы. Теперь, даже во время монотонной работы в банковской конторе, я думал о любви и творчестве, что шли рука об руку и соседствовали в моей душе, словно давние подруги или близнецы, не умеющие разорвать объятий. Как высвободить все то, что горело во мне? Как дать тому искусству, что порождала душа, достойное воплощение? Каждый раз стремясь выплеснуть на холст чувства, я сознавал, что не могу сделать это так, как вижу в своем воображении. Я завершал эти попытки и пробовал снова, пока не получалось более-менее сносно. Но совершенство казалось столь недосягаемым, столь туманным и расплывчатым, что кисти не могли ухватиться за нужную идею, они были способны лишь коснуться ее тени. Но мне этого было недостаточно, посему я работал на износ ради одной единственной цели – ощутить единство со своими замыслами, выразить на холсте все то, что испытывало мое сердце, и выразить это максимально точно: без искусственности, фальши и недомолвок.
Из этого и состояли мои дни. Должно быть, я вас утомил, обещаю исправиться и рассказать о последующих событиях более увлекательно.
Милли очень переживала, что так и не устроила прием в мою честь, поэтому решила исправить этот огрех. Рождественский прием у Ридли был окрещен моим именем – отвертеться от сего мероприятия не представлялось возможным. Поэтому утром, наведя порядок в моем скромном, но вполне достойном жилище, я принялся собираться на обед в честь Рождества. Мне льстила мысль, что я стал более-менее независимым.
– Ты выглядишь очень хорошо! – Не успел я войти, как Милли бросилась ко мне навстречу.
– Да и ты вполне себе, – сострил я.
Она рассмеялась. На самом деле, Милли, как всегда, выглядела очаровательно и дорого: платье цвета морской волны с открытой спиной, элегантные локоны и самые лучшие драгоценности.
– Я теперь очень скучаю без тебя. – Ее слова звучали словно укор.
– Зато в доме стало меньше пахнуть масляной краской, – улыбкой я пытался приободрить ее, что, конечно, мне не удалось.
– Этот дом не располагал к творчеству, не так ли? Ты мало чего написал здесь.
– Да. Сейчас все изменилось.
– Когда ты в последний раз видел Рене? – совершенно внезапно спросила она.
– А что? – Мои брови негодующе сдвинулись.
– Да так. Просто, говорят, она ушла из «Глории». Я сама там давно не была.
Одна новость ярче другой.
– Ты бы хоть дала мне выпить для начала, прежде чем огорошить ни с того, ни с сего! В этом вся ты, Милс.
Мы присоединились к гостям, которые уже распивали аперитив. Во время обеда я не мог думать ни о чем, помимо сказанного Милли. Как это Рене ушла? Куда? Где она теперь поет, и почему приняла такое решение? Надеюсь, не по моей вине она решила покинуть столь прибыльное место. Уверен, что она зарабатывала за вечер больше, чем я за месяц. Когда мы вновь остались с Милли наедине, я решил уточнить детали.
– Так это точно? То, что ты сказала о Рене. – Я старался говорить, как можно беспристрастнее, но едва ли мне это удалось.
– Точнее точного, дорогой. Ее и след простыл. Возможно, решила отдохнуть от сцены. С людьми вроде нее такое бывает.
– Думаешь?
– Почти что уверена. Или ей предложили более престижное место. Хотя, признаться, «Глория» сейчас самое модное и дорогое заведение. По крайней мере, в нашем округе.
– Надеюсь, что с ней все хорошо. – Не ожидал, что произнесу это вслух.
– Она не пропадет, – Милли закурила.
– Не сомневаюсь. Я хочу навестить маму. Передать что-нибудь твоей бабушке?
– О, как чудесно! Да, я купила ей подарок и собиралась отослать на днях. Дорогая индийская шаль. Раз уже она разбазаривает деньги на все что угодно, кроме самой себя, следует немного позаботиться о том, чтобы ей было тепло.
– Ты и так заботишься о ней слишком истово.
– Ты так думаешь? Ну, у нее никого нет, кроме меня. – Ее взгляд вмиг потух: она вспомнила, сколько усилий потребовалось, чтобы вырваться из оков захолустья, в котором мы жили.
Бабушка Милли, как я упоминал, была крайне религиозной. Будучи ярой протестанткой, она воспитывала Милли в том же ключе. Вернее, старалась воспитывать. Однако Милли не находила в вере должного утешения. Она не могла понять, зачем Богу понадобилось убивать ее отца, а затем и мать. Почему он вообще допустил войну и голод? Как только она заикалась о чем-то подобном или отказывалась читать библию на досуге, старуха не скупилась на наказания. По мне, так религиозные фанатики хуже самых озлобленных варваров. Моя мама всегда жалела Милли, когда та приходила с окровавленными ладонями, по которым сумасшедшая старуха колотила ее палкой. Она обрабатывала ее руки и поила сладким чаем с различными лакомствами. Моя мать все же была добрейшей женщиной.
– Ты слишком добра. – Ответил я со всей уверенностью и обнял своего друга, чьи шрамы на сердце и руках до сих пор до конца не затянулись.
В честь праздника всем рабочим банковской конторы полагалось удвоенное жалование. Я воспользовался моментом и сообщил о своем желании уволиться. Мне даже не нужно было говорить с хозяином-индюком. Все решилось через ответственного за отдел, а он был славным малым и отпустил меня с миром, прибавив некоторый процент надбавки за внеурочные. Когда я вышел из офиса, мне показалось, что зимний воздух стал каким-то иным – в нем словно витал дух свободы. Пусть моя работа в этом душном месте не превысила полугода, я нахлебался вдоволь. Пока удается хоть немного зарабатывать на картинах, я не пропаду. Так я решил для себя. Полученное жалование я отложил, чтобы всегда нашлось чем заплатить за комнату и пару холстов. С чистой совестью, наслаждаясь свободой и рвением к жизни, я сел на поезд и отправился в свой родной край.
Оказавшись в местах, где я вырос, я остро ощутил связь с родной землей. Мне захотелось написать заснеженные поля, усыпанные белой крупой дороги и крыши домов, напоминающие грибные шляпки. Но ни одна даже самая удачная картина не сумеет передать всего трепета и всей любви, что я питал к этому месту.
Странное дело – я не видел мать чуть больше полугода, но заметил очевидные перемены в ней – волосы ее серебрили нити седины, руки, которые усердно работали столько лет, слегка дрожали, когда она подавала жаркое к столу. По хозяйству ей помогала молодая девушка, но нет, мама сама сервировала стол, когда я приезжал – она находила в этом особую радость. Когда мы обменивались новостями, она улыбалась, и около ее губ вырисовались сеточки морщин.
– Знаешь, я очень счастлива, что ты приехал именно сейчас. Здесь так спокойно… Ты можешь отдохнуть от Лондона и написать что-то сельское, раз уж это продается, – она сделала ироничный жест, в котором выразилось все ее отношение к моему делу: она была не в восторге, но пыталась смириться.
Я улыбнулся и поблагодарил ее за понимание.