В начале XX в. было исключительной наивностью призывать крестьян подчиняться предводителям дворянства. Отсюда видно, как плохо знал царь ту страну, на трон которой он был призван. В глазах царя дворянство оставалось воплощением всей политической власти и экономической мощи, хотя к тому времени оно не играло самостоятельной роли ни в экономической, ни в политической жизни страны. Взгляды царя объясняют, почему он солидаризовался с Плеве, защитником привилегий дворянства, и почему он назначил Плеве на место Витте.
Я пришел к пониманию того, что Россия вследствие ошибок верховной власти вступает на путь колоссальных трудностей и катастроф.
Профессура
Университетское образование имеет большое значение не только потому, что оно учит в сущности, заставляет студента независимо мыслить, но еще и потому, что вынуждает его пересматривать свои суждения в соответствии со знаниями, почерпнутыми из первоисточников. Но в итоге некоторые люди меняют свое мировоззрение, не отказываясь от прежних взглядов, а принимая на вооружение любое доступное учение, представляющее собой подходящую рамку для их идей. Именно так произошло со мной в результате моих занятий на историко-филологическом факультете. Я искал и находил профессоров, которые подтверждали мои интуитивные представления о мире.
С.Ф. Платонов отличался строгой внешностью и такими же манерами. Всегда безупречно выглядевший, он не позволял своим студентам ни малейшей фамильярности. В некоторых отношениях я считал его лучшим историком, чем Ключевский, так как последний обычно приукрашивал свои описания исторических событий и личностей комментариями, на мой взгляд носившими поверхностно-саркастический характер. Платонов же всегда говорил четко и по делу. Он был очень популярен среди студентов, но его никогда так не боготворили, как Ключевского в Москве. Платонов возил нас на несколько экскурсий, сперва во Псков, затем в Новгород, где объяснял нам устройство когда-то процветавшей в этих городах древнерусской демократии.
Тадеуш Зелинский, профессор греческой истории, был высоким человеком приятной внешности, благодаря курчавым волосам напоминавшим одну из своих любимых греческих статуй. Всякий раз, ведя речь о Сократе и о Платоне или о сущности греческой культуры, о Красоте и Добре, он подтверждал мое мнение о том, что идеи, воплощенные в христианстве, зародились в намного более раннюю эпоху.
Профессор Михаил Ростовцев, в то время еще очень молодой, научил нас разбираться в римской истории. Кроме того, он будоражил нашу фантазию рассказами о греческих городах, процветавших на Черном море до возникновения Руси. Его лекции об этом древнем мире на южных окраинах России со всей очевидностью демонстрировали, что древнерусская демократия уходит своими корнями намного дальше, чем обычно считается, и что существовала какая-то связь между ранней русской государственностью и древними греческими республиками.
Другим выдающимся преподавателем был философ Николай Лосский. Его учение исходило из предпосылки о том, что человек как независимое духовное существо должен развивать голос своей совести и действовать в соответствии с ее требованиями, игнорируя любые догмы, несовместимые с его духовным «я». Лосский был маленьким, скромным человеком с яркими невинными глазами, жившим в своем собственном мире и болезненно застенчивым даже перед студенческой аудиторией. Сейчас ему далеко за 90, но он все такой же вечно юный и одержимый духом творчества. После перевода на юридический факультет я продолжал при всякой возможности посещать лекции Платонова и Лосского.
На юридическом факультете колоссальное впечатление на меня произвели лекции профессора Льва Петражицкого по философии права. В то время Петражицкому было лет 35 или 40[11]. Свой курс лекций он обычно начинал такими словами: «Вам будет трудно понимать меня, потому что я думаю по-польски, пишу по-немецки, а с вами буду говорить по-русски». Впоследствии он так овладел русским языком, что стал блестящим оратором в Первой Думе. Как и Зелинский, он был из тех поляков, которые впоследствии оказались крайне непопулярны в Польше Пилсудского из-за своей убежденности в том, что отношения между русским и польским народами должны быть основаны на братских, а не на политических принципах. Конечно, они понимали, что все либерально мыслящие и развитые русские выступают за независимость Польши. Таких, как они, людей не любили в Польше за то, что они признавали значение русской культуры и русской общественной мысли.
Петражицкий был выдающейся личностью. Он первый провел четкую грань между правом и моралью, а также между правом, как таковым, и законами, созданными государством. Его психологический подход к праву и его теория политической науки, основанная на идее естественного права (Петражицкий одним из первых возродил эту идею), стали бы общепринятыми, если бы тогдашняя Россия продолжала существование. Тем не менее в наши дни наметилась тенденция возврата к его учению.
Для меня важным было то, что на основе экспериментальной психологии Петражицкий определял право и мораль как два принципа, сосуществующие в разуме человека и управляющие его внутренней жизнью. Истинная мораль представляет собой изначальное чувство долга, выполнению которого человек должен посвятить свою жизнь, хотя он знает, что к этому его не принуждает никакое внешнее воздействие. Согласно Петражицкому, право это врожденное понимание того, что человек может требовать от других и чего ожидают от него взамен. Петражицкий доказывал свою теорию экспериментами с детьми. Впоследствии я сам повторил его опыты на своих сыновьях и получил абсолютно убедительные результаты. Петражицкий в науке о праве и в юриспруденции был тем же, кем Галилей в астрономии.
Другой крайне важной идеей Петражицкого было признание им сверхличностной органической природы государства; он заявлял, что государство не должно ограничиваться одной лишь функцией поддержания закона и порядка; оно также обязано определять курс экономической и социальной борьбы, происходящей в обществе. Однако Петражицкий отвергал марксистскую идею о том, что власть государства всего лишь орудие в руках правящего класса для эксплуатации и притеснения его противников в классовом обществе.
Согласно марксистской теории, государственной власти суждено стать «диктатурой пролетариата», как только пролетариат захватит власть. Но поскольку этот пролетариат будет последним в истории и идеологически безупречным классом, нужда в диктатуре исчезнет и начнется эра свободы. Как говорил нам Петражицкий, история дает примеры того, что действующие законы отстают от требований повседневной жизни, когда в обществе появляется младшее поколение с совершенно другим представлением о праве. На многочисленных примерах Петражицкий демонстрировал нам, каким образом возникновение рабочего класса привело к изменению законов о труде и оказало влияние на социальное законодательство по всей Европе. В этом конкретном случае изменения были законными и неизбежными.
Помимо того, Петражицкий был специалистом по римскому праву и принимал участие в разработке германского гражданского кодекса. Он считал, что современным обществам не следует тупо копировать римское право, поскольку оно отличалось чрезвычайно формальным характером и почти полностью игнорировало принцип справедливости и человеческую личность. Новая эпоха началась с пришествием Христа, и Петражицкий полагал, что все творческие побуждения проистекают из чувства христианской любви.
Петражицкий был хрупким человеком с волосами песочного цвета, весьма невыразительным внешне, но в то же время он отличался громадной моральной и духовной силой. Его влияние было так велико, что после знакомства с ним становилось почти невозможно вернуться к прежним теориям о морали и праве. Для студентов, привыкших к старым избитым аргументам в сфере права и морали, идеи Петражицкого казались настолько свежими и многообещающими, что его лекции приходилось проводить в большой аудитории, куда вмещалось не менее тысячи слушателей.
Впоследствии, когда я входил в правительство, Петражицкий нередко навещал меня и внес много полезных предложений в области права и политики с целью улучшить социальные отношения. К сожалению, в условиях 1917 г. едва ли было возможно следовать его превосходным советам.
Большое значение для дальнейшего укрепления моих убеждений сыграли лекции по истории русского права, которые читал профессор Сергеевич, бывший ректор университета, к сожалению вынужденный покинуть этот пост после событий 1899 г. Заводя речь о древнем праве, он неизменно подчеркивал тот момент, что и в Русской Правде Ярослава Мудрого (XI в.), и в «Поучении» Владимира Мономаха своим детям (XII в.) отвергается идея о смертной казни.
Кроме того, Сергеевич в своих лекциях описывал юридические взаимоотношения на Руси, обращая внимание на тот факт, что в древнерусском обществе не существовало понятия о «божественном праве королей», и подробно объясняя отношения между князем и народным собранием (вече). Платонов, конечно, подчеркивал политический аспект конфликта между ними, в то время как Сергеевич рассматривал их скорее с юридической точки зрения.
К моменту моего поступления в университет там уже не преподавал Коркунов, но все мы читали его труды, в частности курс лекций по государственному праву и его диссертацию «Указ и Закон». Коркунов был суровым критиком авторитарных режимов, но пытался показать, что российский абсолютизм не эквивалентен самовластному полицейскому правлению вследствие существования обязательного для всех права, которому должны соответствовать указы, издаваемые верховной властью.
К несчастью, он был прав лишь в теории. Александр III в известной степени еще соблюдал это правило, но Николай II совершенно игнорировал его, будучи уверен, что его воля, даже идя вразрез со всеми действующими законами, тем не менее, обязательна для подданных.
Благодаря Лосскому и Петражицкому мои интуитивные взгляды получили систематическую рациональную рамку. По натуре я никогда не был позитивистом. И Ницше, и Спенсер, и Маркс все они разными путями пришли к своего рода вере, основанной на материализме. Сам же я никогда не мог принять подобную веру. Материальный прогресс это прогресс вещей, превращение телеги в аэроплан. Но это не означает, как полагали в XIX в. 90 процентов образованных людей и в России, и на Западе, что человеческая личность развивается точно таким же образом. Абсурдность этих воззрений продемонстрировали две чудовищные войны, а также возникновение большевизма и фашизма. Идеи добра, красоты, любви и ненависти неизменно присущи человеческой природе, и, по моему мнению, наивысшее выражение они получают в христианской этике. Она представляет собой трудный, почти недостижимый идеал, который многим людям кажется абсурдным и нереалистичным, потому что любовь к врагу несовместима с человеческой природой. Некоторые даже считают, что подобная этика лишь ослабляет волю человека.
В студенческие годы я очень сильно интересовался этой проблемой и много читал о первобытных народах. Я искал доказательства того, что современный человек достаточно далеко ушел от первобытного общества, но не находил тому подтверждения. Наоборот, я узнал, что идеалы первобытных обществ в основе своей не отличаются от идеалов современного человечества. Как тогда, так и теперь жизнь общества основывается на некоторых общих идеях например, на вере в тех или иных богов. Пусть такая вера порой является идолопоклонством, но тем не менее она представляет собой выражение общей идеи. Более того, я выяснил, что в каждом обществе всегда имелось что-то вроде общепринятого этического кодекса.
Конкретное мировоззрение человека основывается не на одной только логике. Как есть люди, неспособные оценить музыку или живопись, находятся и такие, которые живут в трехмерном «научном» мире, не чувствуя присутствия никаких «иррациональных» элементов в жизни. Один мой хороший друг однажды признался мне, что никогда не мог ни осознать, ни понять Бога. Я ответил. «Значит, у тебя такая религия». Человек существо религиозное. Он всегда пытается переделать мир в соответствии со своими внутренними ощущениями. В этом проявляется религиозный инстинкт, не вытекающий ни из какого научного знания.
В школе на меня произвело грандиозное впечатление заявление Владимира Соловьева о том, что материалистические теории превращают людей в крохотные винтики чудовищной машины. Кроме того, я всегда сочувствовал социал-революционерам, а также народникам из-за их веры в то, что они работают ради полного освобождения человека, а не его превращения в орудие классовой борьбы.
Читал я также критические статьи молодого экономиста-марксиста Петра Струве, но, когда дошел до абзаца, в котором он говорит, что индивидуум не существует и представляет собой ничтожно малую величину, я понял, что марксизм не для меня. Мое чувство нашло подтверждение в «Манифесте Коммунистической партии» Маркса и Энгельса, в котором человеческая мораль называется орудием классовой борьбы и утверждается, что мораль рабочего класса не имеет ничего общего с моралью капиталистического мира.
Часть вторая
Россия перед первой мировой войной
Глава 3
Освободительное движение. Революция 1905 г. и конституционный манифест
Моя Россия
Я убежден, что всякий задумывающийся о судьбах родной страны представляет ее по-своему и несет в своем разуме мечту о том, какой бы хотел ее видеть. В юности у меня тоже были фантазии о той России, которая не существует и никогда не существовала, но должна, как меня убеждала логика истории, неизбежно появиться в будущем. Это убеждение, как и другие, упоминавшиеся мной, всегда имело инстинктивный характер, но и оно получило подтверждение, которое я искал в годы своего студенчества в лекциях таких преподавателей, как Платонов и Сергеевич.
Еще учась в ташкентской школе, я читал английского историка Бокля и понял, что историческое развитие страны зависит не только от устремлений ее жителей, но и от ее географии и истории. Я видел, что народ Великобритании, отрезанной от остальной Европы и почти тысячу лет не знавшей ни одного вражеского вторжения, получил возможность относительно свободно развиваться. Россия, как я полагал, представляла собой антитезу Британии, и в результате ее история оказалась трагической. Россия становилась жертвой непрерывных нападений не только азиатских кочевников, но и Литвы, тевтонских рыцарей, Польши, Швеции и Турции. Но хотя это замедляло политическое развитие страны, одновременно укреплялось и чувство национального единства. Несмотря на междоусобицы князей из династии Рюриковичей, это чувство не гасло, и именно поэтому население различных княжеств инстинктивно тянулось к Москве.
Колоссальную роль в развитии русского национального сознания сыграла церковь. Когда Россия лишилась всякой возможности создать светскую культуру, подобную западной, она обратилась к церковной культуре к Евангелиям и их толкованиям. Весьма существенно, что русские с самого начала исповедовали христианство на понятном им языке. В результате идеи, давно забытые на Западе, прочно укоренились в России. Можно провести параллель между Феодосием Печерским, юношей из знатного боярского рода, который отказался от всех преимуществ своего положения и посвятил жизнь служению бедным и страждущим, и «хождением в народ» XIX в.; или между русскими святыми Борисом и Глебом, во имя Христа не пожелавшими защищаться от убийц, которых подослал их брат, князь Святополк, и Толстым, проповедовавшим пассивное непротивление злу; или, наконец, между Владимиром Мономахом с его неприкрытым осуждением смертной казни в XII в. и Владимиром Соловьевым, публично обратившимся к Александру III с просьбой не казнить убийц Александра II не из-за того, что Соловьев сочувствовал им, а из-за его мнения, что новый царь должен продемонстрировать совершенство православия и величие христианского монарха, который имеет право наказывать, но вместо этого предпочитает прощать.