Я тебе, Миша, еще важного не сказал, пробормотал старец, подкручивая там и сям. Бывает еще двадцать пятый кадр. Это кадр вредоносный, разрушительный, внедряемый насильно разнообразными недоброжелателями. Он летучий, стремительный, тебе его и не заметить, а он отпечатается! И сделает свое черное дело. Такие кадры бывают рекламные, пропагандистские а иные исходят напрямую от нелюдей. Они подлежат изъятию Всех за один раз не выстрижешь, но и Москву построили не сразу. Если бы не нелюди эти Ну вот, полюбуйся, как склеились жабы! Дед Гордей остановил картинку. Целый кластер рептилоидных квантов.
Охая, Миша встал в камере. Он увидел себя самого, бесконечно размноженного. В середке зеленел отталкивающий блок, который по всем статьям выглядел Мишей, но при этом имел в себе нечто от мерзкой и похотливой ящерицы.
Не вина твоя, а беда, вздохнул дед Гордей и опустил рубильник.
Посыпались искры. Дверца распахнулась, и выпали Мишутки двое, совсем одинаковые, до и после, при всех положенных аксессуарах, включая зеркальные не по размеру очки.
Я и родителев твоих почистил не раз, сообщил дед Гордей, довольный славно справленным делом. Другие тоже приходят, приводят. А как иначе? Где правду найти?
Мишутки лежали ничком на пыльном полу. Дед Гордей куда-то сходил и вернулся с лопатой. Ее штык был наточен до бритвенного качества.
Спички-то есть? спросил он. Еще бы. Как не быть у таких. Тяните, которого в расход.
© февраль 2020
Город Дит
Кто-то захаркал коврик, и Пищ, приложившись лбом к электрическому щитку, сосчитал до семидесяти восьми. Потом вставил ключ и так подержал его. Дверь не была заперта. Он потянул ее на себя, и она отворилась внутрь.
Дима вернулся? крикнул Пищ из прихожей.
Из спальни выпорхнула Амалия Хребтова.
Маленький мальчик снова звонил, сообщила она. Не нам.
Пищ снял трубку древнего телефона. Поднес к уху.
Вы скоро все сдохнете, произнес далекий тоненький голос.
Пищ положил трубку на рычаг.
Кому он звонил? Где?
Передавали, что в Аргентине. Шесть человек уже умерло.
Пищ проследовал на кухню и сел за стол. На блюде лежала небольшая рыба с человеческим лицом. Она была нарезана ломтями с хвоста и до брюшного полюса. Пищ взял ее всю огромными руками и проглотил. Положил на место и повернул колесико радиоприемника.
Ситуация с маленьким мальчиком продолжает ухудшаться, прохрипел диктор. Новые звонки получены в Мексике, Аргентине, Германии, Великобритании и по всему миру. Число умерших достигло трех тысяч пятидесяти шести
Дима где? спросил Пищ.
Амалия Хребтова воздела руки, сложила их кольцом, закружилась на месте и запела. Нижняя юбка мела дощатый пол.
Пищ оделся вдвое против обычного и вышел.
Двор был подсвечен красным. Кривые деревья замерли в полупоклонах. Навстречу Пищу шел Дима с папкой под мышкой. Пищ, ненадолго остановившийся, снялся с места и прошел мимо. Он устремился по касательной ко двору, а Дима стал удаляться на запад. Вскоре Пищ скрылся из виду, и Дима увидел костер. Вокруг сидели четверо и жарили дедушку. Тот медленно поворачивался на вертеле и что-то беззвучно шептал.
Эй, поди сюда, окликнул один. Это было длинное лицо с короткими ножками, обутыми в галоши.
Дима ускорил шаг и оставил костер позади.
«Дедушка, дедушка», стучало у него в голове.
За спиной ему что-то кричали. Кто-то встал и вырос до неба, но Дима свернул за угол и очутился на проспекте. Женщина, доходившая ему до колена, вынула из-под чепца огромные ножницы и отстригла Диме голову. Женщину немедленно задержали.
Пищ наблюдал за ее допросом. Двое склонились над ней, и один был еще ниже, но тоже склонился. Вокруг высились остроконечные башни, звучала музыка без контрапунктов и обертонов. Свет был красный, и все было красное, где не черное, а мест иного цвета было не счесть, но тоже красные и черные. За башнями замер багровый солнечный полукруг. Пустыня давила мертвой тишиной и простиралась до горизонта во всех направлениях. Прогромыхала маленькая тележка, в которой хихикали и удовлетворенно вздыхали. Следом возник колесный репродуктор.
Мальчик звонил, мальчик звонил, повторял он на разные лады. Да, представьте себе, он звонил! Он позвонит еще Десять тысяч смертей по данным нашего источника, но все пока живы.
Это ты, Дима? спросил Пищ.
Тот из двоих, что задержали женщину, обернулся.
Да, это я, ответил он и ушел.
Второй вернул женщине ножницы и забрался к ней под чепец. Тот сразу раздулся, и конструкция заковыляла к городской ратуше.
Дима Пищ сунулся в первую открытую дверь. Внутри царила тьма, и он протянул папку. Тьма разошлась, явив огромное бесстрастное лицо.
Ам, сказало лицо, глотая Диму и Пища.
Включилось радио.
Государственное собрание снижает налог и доход, всем явиться, объявило оно. Прием чешуи, а также слизи и книг повышенного спроса приостанавливается до особого распоряжения.
Весь район мерно сдувался и опадал. Красный свет оставался ровным.
Я Дима, равнодушно провозгласило лицо.
Зазвонил телефон, и оно тупо уставилось. Ему было нечем снять трубку, но оно ее сняло.
Вы скоро все сдохнете, пообещал далекий мальчик.
Скорее бы, ответило лицо. Как здоровье твоего дедушки?
Пищ, пискнул мальчик.
Как здоровье дедушки? повторило лицо.
Но никто уже не слушал.
А оно все растекалось и растекалось, растекалось, а потом растекалось все шире, скрывая в себе молчаливое блеяние, хрюканье, щебетание, весенние шорохи и рык; играя красками черными, жонглируя красками красными посреди пустыни в остроконечном городском центре.
Пищ вышел с черного хода. Это был парадный ход, только красный.
Мимо протопало волосатое ухо на четырех ногах и с птичьим клювом.
«Прямо какой-то Босх, подумал Пищ, заворачивая в контору, где ему вручили папку. Не знаю такого, подумал он в следующую секунду. Известное дело Босх. Это же Дима».
Он сразу позвонил Амалии Хребтовой.
Я здесь, ответила та, как только выслушала.
Где ты был? спросила она, когда Дима вошел.
Дима снял галоши, проковырял ухо и снял телефонную трубку.
Вы скоро все сдохнете, сказал он тоненьким голосом.
Амалия Хребтова закружилась и запела, но не там.
© апрель 2020
Иосип и Иван Иванович
Они воспринимались как одно целое и на афишах значились под общим сценическим псевдонимом «Четыре И».
Иосип выступал в амплуа классического клоуна: рыжая грива, нездоровый румянец, накладной красный нос, безобразная багровая пасть, желтый жилет, полосатые брюки и огромные лакированные штиблеты.
Иван Иванович был мутант. В нем, собственно, не всегда признавали и человека. Он имел форму бородавчатого шара с тонкими ножками и ручками. На верхнем полюсе сферы бугрилась выпуклость, которая означала голову: расползшиеся щеки, две мохнатые ноздри, свиные глазки и условный лоб. Шеи не было.
Их первый выход оставался неизменным: Иосип тискал концертино, а Иван Иванович колесил вокруг и басом распевал какую-то дичь. Удивительные дела: никто впоследствии не мог пересказать содержания его песни, сохраняя притом впечатление о некой смысловой нагрузке.
Они были ветеранами сцены арены, неизвестными широкому зрителю. Уж не один десяток лет эта пара выступала на закрытом увеселительном скотстве сперва для партийных начальников, потом для бандитов и наконец для тех, что возникли после слияния первых и вторых. Почему так сложилось, никто толком не знал. Вернее, некоторые знали, благо сами все и устроили, но помалкивали. Афиши с цирковыми программами рассылались по секретным каналам в кабинеты, дачи, особняки и замки. В секретных маленьких шапито возникали аншлаги. Представления обычно давались между охотой и баней, иногда после охоты и бани, а в редких случаях и в бане, и на охоте.
Программа всегда заканчивалась свальным грехом с участием труппы и зрителей. А клоунада, хлеб Иосипа с Иваном Ивановичем, этот грех предваряла и разогревала публику всякими номерами, гнусность которых нарастала геометрически.
Все это знали, все именно за этим шли в шапито и в предвкушении пускали слюни, как только Иван Иванович затягивал под гармошку свою белиберду. Показав пару акробатических этюдов, партнеры переходили к сюжетным номерам. Сначала они отдавали дань традиции: Иосип выпивал огромную бутылку с надписью «сорок градусов» и орошал зал слезными струями, а Иван Иванович коварно колол его чудовищной булавкой. Затем, когда завершался вводный стриптиз в исполнении олимпийских чемпионов и чемпионок, дуэт его пародировал, и тут, конечно, Ивану Ивановичу не находилось равных. В конце же представления оба вступали в полноценные брачные отношения, смешно подражая мелким супружеским распрям.
А под утро Иосип и Иван Иванович возвращались в каморку, полученную за выслугу лет, купались в чугунной ванне и грустно проедали гонорар. Жили они скромно, так являлись государственными людьми фигурами подневольными, преждевременно переведенными в бессрочный и безнадежный резерв до востребования.
Оба они, будучи кадровыми офицерами безопасности, пострадали при ликвидации чрезвычайного секретного происшествия. Суть последнего осталась для них тайной. Давным-давно обоих отправили в некий очаг. После этого Иосип сделался полным дураком, а Иван Иванович в придачу стал таким, как сказано выше.
Звали их, конечно, иначе.
Долго думали, как с ними быть. В итоге пристроили в культурно-развлекательный отдел, благо в анкетах поминались музыкальные и вокальные наклонности, после чего приспособили к цирковому обслуживанию чинов.
Но их геройское прошлое не забыли. О нем и размышлял полковник госбезопасности Бобров, когда поднимался по лестнице в их скромное казенное жилище. Шагая, Бобров обнимал два внушительных пакета. Из одного торчали горлышки бутылок и свисала связка сосисок. Из другого выглядывал ананас.
Родное ведомство редко баловало ветеранов продовольственными наборами. К приходу Боброва отнеслись со всей посильной комитетской выдержкой. Иосип принял дары, а слабосильный Иван Иванович с серьезным видом закатился в огромное кресло с умышленно продавленной под его форму ямой. Там он сцепил на экваторе пуза ручки и приоткрыл слюнявый рот.
Грешен, каюсь, не проявлял по занятости подобающего участия, повинился квадратный Бобров, снимая в прихожей шляпу и просторный плащ.
Он пригладил русые волосы и с бодрой улыбкой вошел в гостиную, где поначалу как бы растерялся, но быстро сообразил подсесть к столу. Яства выставили, вывалили, высыпали, так что замурзанной скатерти стало не видно. Иосип расставил чайные чашки с цветочками, Бобров без промедления разлил армянский коньяк.
Иван Иванович смотрел не мигая.
Выпили по первой и сразу же по второй. Порозовевший Иосип ударил в ладоши, сорвал целлофан со свекольного салата, погрузил в него ложку. Бобров одобрительно закивал.
Ешьте, товарищи, призвал он.
Иван Иванович поел. Пока он этим занимался, отвернулся даже Иосип, а Бобров подумал о полной беспомощности медицины катастроф. Он явился с деликатным поручением и счел правильным подготовить почву, навести мосты, укрепить контакт.
Сколько же лет прошло? воскликнул он с деланным недоумением. Ведь кажется, будто было только вчера. Я бы с удовольствием еще раз послушал, товарищ Иосип, про тот проклятый очаг. Ведь вы наши герои, и слава тех дней никогда не смолкнет.
Но ответил ему не Иосип, а Иван Иванович: запел. Исполнял он все то же, что и всегда на арене. Бобров с удивлением обнаружил, что слышал эту песню неоднократно, однако ни разу не уловил, что речь в ней идет как раз о пресловутом подвиге. Вблизи, в интимной обстановке, он разобрал отдельные слова.
Иосип, сидевший с тупым лицом, дослушал до конца, а дальше заговорил сам.
Речь его была примитивна и отрывиста. Лес. Взрыв. Темная ночь, детская кроватка. Прожектор, который осторожно шарил по дымящимся пригоркам. Зеленые существа, запах хлорки, автоматные очереди. Огонь на себя. Разгерметизация. Молоко за вредность. Ящик водки. Подземный стационар и угрюмые медики в противочумных костюмах. Далекие крики: «Пидарасы, всех под суд!»
Кошмар, кошмар, сочувственно качал головой Бобров.
Они выпили по шестой, и он перешел к сути дела.
Рад сообщить вам, товарищи, что ваше заточение, ваше прозябание кончилось, объявил Бобров.
Иосип внимал ему по-прежнему невыразительно. Иван Иванович перестал жевать. Ломоть ананаса свисал у него изо рта, как плавленые часы на картине Дали.
Вам предстоит зарубежная гастроль. В Англии. Выступать, как обычно, вы будете не для широких слоев. Это закрытое мероприятие для обеих палат общин и лордов. Ну, то есть все как здесь, но только там. Согласитесь, что в Англии тоже живые люди. Будет присутствовать кабинет министров, пожалуют члены королевской семьи. Наши отношения желают лучшего, и требуется разрядка. Для которой не сыскать кандидатуры лучше вашей. Родина ждет, товарищи.
Иван Иванович икнул.
Не исключается приезд самой королевы, задушевно шепнул Бобров.
Иосип встал. Иван Иванович, глядя на него, попытался сделать то же самое, но после выпитого не справился с креслом.
Служим Отечеству, отчеканил Иосип.
Вот и славно! Бобров пристукнул кулаком по столу. Подпрыгнули апельсины, звякнули вилки. Мы знали, что не ошибемся. Что ж, тогда не буду больше утомлять вас присутствием. Вы получите инструкции непосредственно перед отъездом
Он встал и лучезарно улыбнулся. Аккуратно придвинул стул, щелкнул из почтения к инвалидам каблуками и направился к выходу, но вдруг остановился и хлопнул себя по лбу.
Чуть не забыл! Бобров сунул руку в карман пиджака и вынул металлическую коробочку. Насколько я помню, у вас есть замечательный номер со слезами, которыми вы поливаете зрителей. Я сам смеялся до слез. Государство доверяет вам ответственное дело. Здесь пузырек. Перед выступлением добавьте его содержимое в вашу жидкость. Открывайте в перчатках и постарайтесь не вдохнуть. И еще постарайтесь обрызгать британское руководство, а если повезет и ее величество.
Он замолчал и впился в обоих взглядом. Из Боброва улетучилось всякое добродушие. Рот улыбался, зато глаза сделались ледяными.
Это особенный номер с сюрпризом, объяснил Бобров, снова полез в карман и вынул сложенную вчетверо афишку. Расправил. Вас называют «Четыре И», а тут специально для англичан сделали перевод: «For Y». Это каламбур. Искаженное «For you», что означает «Для вас, от всей души». «For» и «four», четверка, читаются одинаково. Улавливаете соль? спросил он с жалостью, видя полное непонимание на лицах двух идиотов.
Иосип и Иван Иванович переглянулись, не зная, что сказать.
Место проведения операции? молодцевато осведомился Иосип.
Заштатный городишко, Солсбери, махнул рукой Бобров. Там состоится какой-то фестиваль английской песни и пляски. А может быть, юбилей или богослужение это неважно. Главное, они все туда съедутся. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в абсолютной секретности этого поручения.
Тут уж Иван Иванович таки выкатился из кресла, чтобы по-военному щелкнуть шлепанцами, а глаза Иосипа стали сперва просто оловянными, а потом пуговичными.
Бобров залихватски, с кривой усмешкой, подбросил на ладони и поймал коробочку. Со стуком поставил ее на стол.
Не подведите, ветераны, бросил он и на сей раз удалился уже совсем.