Допустим, кивнул Лёшка. Но мы же прибавили парусов, как ты и просил.
Положим, два месяца мы не увидим суши, начал загибать пальцы Яшка. Пусть будет три, чтобы с запасом, мало ли что, а лучше сто дней для ровного счета. Сколько пресной воды выпьет за это время каждый человек на борту? Сколько её понадобится для других нужд? Сколько может испортиться, вытечь? Сколько каждый съест продовольствия? И если мы возьмем кур или поросят, им тоже потребуется вода и пища, прежде чем они сами ей станут?
И каковы цифры? нахмурился Лёшка.
Допустим, по нашему опыту, ведра пресной воды едва хватает одному человеку на два дня. Это будет пятьдесят вёдер, то есть примерно половину ласта по весу. А ещё в половину от того еды нужно будет взять. Не считая самого человека, его гамака, личных вещей и прочего. Скажем, грубо ласт на человека. Шестеро команды и десять пассажиров вот тебе шестнадцать ластов или примерно тысяча пудов. А их, тысяч-то, всего четыре у нас теперь, после переделки, учитывая пушки и балласта. Четверть груза долой, как ни крути!
Яшка вздохнул и показал рукой на маневры.
Или можно взять на борт вчетверо больше людей, и тогда не останется места ни для чего остального. Решать тебе.
Армию мы все равно не перевезем, потер заросший подбородок Тропинин. А двадцать бойцов или около сотни, разница невелика. Британцев там тысячи, а индийцев сотни тысяч. Другое дело всякие там пираты или сухопутные разбойники.
Против них у нас будут пушки, заверил Яшка. Картечь должна справиться с любым туземным пиратом.
Умерив аппетит в количестве людей, Тропинин стал отдавать должное их качеству.
В колониальный поход он отобрал из мушкетёров лучшую десятку. Но помимо войск Тропинину требовались специалисты. Писать, считать, переводить, торговать. А все специалисты давно были при деле. Так что пришлось отгонять Лёшку уже от моих ветеранов, которых он возжелал «вербануть». Это оказалось делом не простым. Едва я отстоял одного, как Тропинин принимался вертеться вокруг другого, соблазняя обещанием «тряхнуть стариной» и сокровищами.
Прекрати вредительство! возмутился я. Вербуй себе коряков, алеутов, индейцев.
Но они же большей частью неграмотны и вряд ли выдержат тамошний климат!
Тогда набери по дороге гавайцев, они привычны к тропической жаре.
Мне нужны русские, упирался Тропинин. Эти англичане страшные расисты и считаться будут только с белыми.
Мне самому не хватает грамотных людей. У Яшки в команде несколько русских, среди твоих телохранителей я видел одного светленького. Чтобы вести переговоры, вполне достаточно.
А кого я оставлю вести дела? возмущался Тропинин. А кого стану посылать с поручениями?
Выкручивайся, как знаешь, но моих приказчиков и капитанов не трогай.
Тогда уступи мне хотя бы Незевая, неожиданно предложил Лёшка. И Хавьера.
Я задумался. Хавьер был калифорнийским индейцем и преподавал в наших учебных заведениях испанский язык. Но я готов был устроить его ученикам маленькие каникулы. Но Незевай
А Незевай-то тебе зачем? Думаешь, его англичане в европейцы запишут? И где я найду ещё одного трезвенника ему на замену? У Бичевина, вон сколько пойла свои же выдувают пока работают. Пашка Тунгус уже пожелтел от битой печени.
Во-первых, он мусульманин и может помочь столковаться с единоверцами, а во-вторых, индийские и армянские купцы должны понимать тюркские языки. Они же торгуют со Средней Азией.
Это правда. Незевай был единственным мусульманином в наших колониях. Хотя я мог бы поклясться, что ни разу не видел, как он молится.
У него спроси, сдался я. Захочет, пусть едет.
Когда слух о наборе людей распространился по городу ко мне, как это водится, пожаловали ветераны Тыналей и Чиж. На этот раз, правда, они просили не за себя, а за сыновей. Мальчишкам их стукнуло лет по двенадцать-четырнадцать. Но на фронтире такой возраст считался уже достаточным, чтобы встать на крыло.
Мы хотим отправить их с Алексеем, заявили ветераны. Пусть попробуют нашего хлеба, не всё им в городе штаны просиживать.
С ума сошли! воскликнул я. Вы хоть знаете что такое Индия? Это даже не Калифорния! Людям привыкшим ко льдам и морозам, будет там жарковато.
Они пропустили предостережение мимо ушей. Стояли и ждали того единственного ответа, который их устраивал.
Вытащите из воды рыбу и посмотрите, как она себя чувствует. Вот что ваших детей там ожидает, не сдавался я. Загнутся от холеры, лихорадки, малярии и сотни других болезней, названий которым ещё даже не придумали.
Они должны попробовать, разом улыбнулись старые друзья.
А зачем вам моё согласие? заподозрил я неладное.
Подростки-то на меня не работали и были вольны наниматься хоть к Яшке, хоть к Тропинину.
Алексей сказал, что без твоего разрешения он детей на борт не пустит.
Поумнел, значит? Или захотел спихнуть на меня ответственность? Ладно. Пусть берёт их гардемаринами или приказчиками, но только пусть весь поход не только морскому делу обучаются или там купеческому, но и всяким прочим наукам.
На следующий день пришлось отпустить в Индию Расстригу.
Жаден я до познания, завел он старую песню. И потом, кто же гардемаринов наукам обучать станет?
Но тут я согласился сразу. Можно сказать, заранее просчитал, что не выдержит Расстрига, попросится в поход. А у меня как раз имелось небольшое дельце, в котором он мог помешать.
На этот раз хотя бы Комков с Окуневым не просились в поход. Старели ветераны. Родной дом стал им милее приключений или возможной наживы. Одно меня радовало, что родным домом они считали Викторию.
***
Мы уложились со сборами за две недели и вышли из Виктории в середине мая. Я отправился с экспедицией, решив проводить товарищей до Оаху. Мне уже давно следовало проторить эфирную дорожку на Гавайские острова. Без осмысленной стратегии наша фактория прозябала. Свешников с двумя помощниками-индейцами крутился как мог, но ему сложно было определиться с местными товарами, ценами на них, а мутная вода тамошней политики обещала головную боль, если только не расставить все акценты заранее. Кроме того, я собирался, если получится, каким-то образом предупредить Кука, чтобы уберечь его от фанатиков-таксидермистов.
То, что раньше считалось дальним плаванием, в масштабах индийского похода стало лишь первым самым простеньким перегоном. Но для меня и такое плавание оказалось едва ли не самым протяжённым за всю авантюру. Благо яхты действительно показали резвость, а Яшкины парни умели их укрощать.
Сперва мы несколько дней шли вдоль берега, но однажды, поймав ночной бриз, повернули в открытый океан.
Двенадцать узлов, сообщил матрос, вытаскивая лаглинь.
Мой мозг непроизвольно начал подсчёт. Двенадцать узлов это почти двадцать километров в час. То есть за сутки при такой скорости корабль покроет почти пятьсот километров. Но, конечно, ветры редко сохраняют постоянство. Вот и бриз вскоре ослаб, а привычный в этих краях западный ветер заставил умерить ход.
Шесть узлов, произнес матрос.
Культура мореплавания, насаждаемая Ясютиным, давала о себе знать. Люди меньше боялись моря, меньше полагались на предрассудки. Компас, песочные часы, секстант, карты стали привычными атрибутами, которыми умел пользоваться не только капитан или его помощник, но и любой член команды. Колышками на доске вахтенный обозначал время, курс, скорость. Затем заносил данные в судовой журнал. Всё это позволяло довольно точно идти по счислению, проверяя положение обсервацией. Хотя определять долготу нашим морякам пока приходилось с большим допуском из-за несовершенства часовых механизмов.
Из за переделки парусов свободного места на палубе «Кирилла» оставалось немного, да и его занимал запасной рангоут, шлюпки, вёсла, шесты, бочки с водой. Когда команда перекладывала паруса, тренировалась, а также во время шторма или даже неуверенного ветра, пассажиры сидели взаперти в крохотных каютах казёнки, в трюме. И только когда ход был постоянным, Яшка разрешал выходить людям на палубу, а внутренние помещения проветривали с помощью виндзейля длинной парусиновой трубы. Тропинин беспокоясь о сохранности мехов особо настаивал на регулярном проветривании.
Пассажиры устраивались на наветренном борту, на страховочной сетке под бушпритом или за кормой, на крыше казенки. Но в любой момент мог прозвучать сигнал к повороту и тогда требовалось уклоняться от гака, веревок, бегающих матросов. В солнечную погоду за борт спускали шлюпки и брали их на буксир. Тогда можно было забраться в них.
В одной из шлюпок Расстрига о чём-то спорил со Слоном, которого Бичевин отправил в Индию, чтобы тот присматривал за ссуженными Тропинину деньгами, а заодно присматривался и к самой Индии. На сетке за кормой приказчик Храмцов толковал о языках с татарином Незеваем и китайцем Шэнем до меня доносились тюркские и кантонские слова. Сам Тропинин, свесив ноги за борт, говорил с Дышло, который только недавно вернулся из Чукотки и которого я с большой охотой уступил Лёшке, как человека безусловно европейской внешности. На борту «Кирилла» вообще оказалось много старых друзей или детей старых друзей.
Гардемарин, которого все звали Чижовым, поскольку был он сыном Чижа, взял на борт щенка. Странная семья Чижа, Коли и их жён (двух или трех) промышляла разведением собак той породы, которую лет через сто назовут хаски. Щенок был голубоглазым. Такие рождались не часто и очень ценились как горожанами, так и вождями соседних племен. Они стали своеобразной местной валютой, символом престижа и хорошим подарком на потлаче.
Щенок забавлял пассажиров, матросов и даже Яшка смотрел на него без злости, хотя зверьё на корабле не переносил.
Трудно ему придётся в жарких странах, заметил подошедший ко мне Тропинин.
Многим людям придётся там трудно, ответил я не без раздражения. Тут в поте лица подманиваешь людей в Викторию, а ты грузишь их на корабли и увозишь в Индию.
Дюжина человек тебе погоды не сделает.
Не скажи. Это ведь не самая ленивая дюжина. Можно было бы пару полноценных факторий на Колумбии поставить. Когда ещё новая партия переселенцев до Охотска доберётся? Кстати, ты не помнишь никакой точной исторической даты? Желательно, чтобы произошло нечто грандиозное, потрясающее основы.
Зачем тебе? Ставки на даты букмекеры пока что не принимают. Тут не разбогатеешь.
Хочу составить пророчество для староверов. Что-то они не шибко спешат переселяться на новые земли. Вот бы их подстегнуть чем-нибудь пафосным, чтобы до костей проняло. Чтобы призыв валить в Америку выглядел, как откровение. Единственный путь к спасению.
Лёшка долго перебирал в голове то, что слишком давно было прочитано и большей частью уже стёрлось из памяти.
Великое наводнение, припомнил он. Ах черт, это же семьдесят седьмой, уже прозевали.
Наводнением в Петербурге никого не удивишь. Это все равно что пожар в Москве предсказать.
Девяносто третий год, припомнил Лёшка. Великая французская революция.
Девяносто третий год это не революция, а начало террора, поправил я.
Тем более. Предскажи, что оттяпают голову королю, да и Марату заодно.
Марата зарезали в ванне.
Неважно. Получается Инь и Янь, так сказать. Под это можно подверстать какое-нибудь мистическое пророчество. Про волков и овец, которые суть твари обреченные на убой, хотя одни и питались другими.
Хороша идея, согласился я. Жаль только терять время. Девяносто третий год, он когда ещё наступит.
Не сразу Москва строилась, ухмыльнулся Лёшка.
Глава шестая. Гавайские острова
Ближе к тропику ветры постепенно отходили к востоку. Задували те самые пассаты, которым предстояло перенести наши шхуны в Азию.
Мы шли фордевинд (то есть ветер дул нам прямо в спину) и приближались к Гавайскому архипелагу с северо-востока, что заставило Яшку поднять смешные паруса под названием брифок. Они выглядели на шхунах точно одежда для толстяков на лагерных доходягах, но при таком ветре оказались наиболее эффективны.
Яшка в очередной раз доказал, что является превосходным навигатором. Не встретив по пути других островов архипелага, мы вышли сразу на Оаху, чуть севернее его. Сперва увидели горы, которые понемногу росли, открывая панораму всего берега. Он выглядел каменистым, а ветер, что дул нам в спину, нагонял столь мощные волны, что шум прибоя доносился даже до шхун. Но мы и не собирались здесь высаживаться, а пошли в обход, к югу, где нас ждала удобная и закрытая от бурь и прибоя гавань Перл-Харбор или Жемчужная гавань, если по-нашему. Мы оставили за ней историческое название. Явочным порядком. Просто нанесли имя на карту.
Парус! раздался крик сверху.
Марсовой площадки как таковой на шхунах не имелось. Наблюдатель сидел на дощечке (нечто вроде беседки, на которой поднимают на борт неопытных пассажиров, больных или раненных). Её подвешивали к тому же узлу, к которому крепились ванты и кливер-штаги, или как они там правильно назывались? Сооружение не выглядело надежным, особенно при большой качке, и матрос на всякий случай привязывал себя к мачте.
Право руля! тотчас крикнул Яшка и побежал к штурвалу. Ещё правее! Держи вон на тот камень.
На «Мефодий» передали сигнал «делай как я». Шхуны повернули и приблизились к берегу так, чтобы оставить выдающуюся в море оконечность острова между собой и незнакомым парусником. Здесь их поджидала другая опасность негостеприимный высокий берег с большим количеством рифов и небольшой бухтой, покрытой белыми бурунами. Яшка приказал убрать прямой парус и поставить штатные. С ними он чувствовал себя увереннее.
Кто бы это мог быть? подумал вслух Лёшка.
Для Кука рановато, сказал я.
Сколько там мачт? крикнул Тропинин впередсмотрящему.
Две или три, ответил матрос. Идут на юго-юго-восток.
Испанцы? предположил я.
Пушки наверх! На всякий случай скомандовал Яшка. Готовимся к бою.
Возможно он просто хотел попрактиковаться в условиях близких к боевым. Потому что вступать в сражение с настоящим кораблем не хватило бы наглости даже у него. Поскольку пушкам требовалась обслуга, а штатная команда шхуны насчитывала всего шесть человек, то расчёты состояли из пассажиров. Так что теперь все получили законное право находиться на палубе. Вот только смотреть по сторонам времени ни у кого не осталось.
Мы с Тропининым затащили на крышу казёнки и установили в гнездо вертлюжную пушку. Получив огонь от матроса (тот высекал его огнивом), Лёшка раздул фитиль, уложенный в кадушке, приготовил пальник и заодно раскурил трубку. Тем временем я открыл ящик с зарядами, вставил в один из них запал и передал Лёшке. Эта модель фальконета перезаряжалась с казенной части с помощью железных цилиндров, содержащих порох, запальную трубку, пыж и мешочек с картечью своеобразного прообраза унитарного выстрела. Мощность такого выстрела была меньше обычного, подвижные детали замка быстро изнашивались, стенки на стыках прогорали, зато высокая скорость перезарядки позволяла поливать противника картечью почти без перерыва. Ну то есть в ящике имелось восемь готовых зарядов.
Чтобы не заблокировать косой грот, пушка ставилась на небольшой высоте около пары футов, а обслуживать её приходилось сидя на корточках. Я нервничал не столько от предстоящего боя, сколько опасаясь получить гиком по затылку, если Яшке вздумается изменить курс. Мне даже пришла в голову мысль, что глагол «гикнуться» изобрели именно в такой ситуации. Зато наша с Тропининым пушка имела лучший сектор стрельбы среди всех прочих. Мы могли ударить по противнику с правого борта или с левого, а если бы он решился на абордаж, то прочесали бы собственную палубу продольной стрельбой. В случае же атаки с кормы можно было оперативно переставить вилку в другое гнездо и прикрыть тыл.