Конечно, милая, мы поедем, пожав плечами, сказала Джен и деликатно улыбнулась, заметив на щеках дочери легкий румянец.
В последнее лето, проведенное в Виргинии, Ивонн все чаще покрывалась румянцем и никак не могла себе этого объяснить. Когда, казалось бы, привычным жестом Крис касался ее руки, случайно или намеренно, задержав ладонь чуть дольше положенного. Или, когда смотрел на нее своими кристально-чистыми голубыми глазами, окруженными такими длинными ресницами, какие Ивонн только видела. Или, когда раздевался без стыда, прежде чем нырнуть в воду и почувствовать ее прохладу на своей разгоряченной коже. Он делал множество простых и обычных вещей, которые вгоняли Ивонн в краску и немного пугали.
Ивонн все чаще замечала, что ее тянет к Крису, и в Виргинию она рвалась вовсе не за тем, чтобы слушать истории деда, а за тем, чтобы снова увидеть Кристиана. И понять, наконец, что значит этот непонятный трепет в груди и в животе, который возникал каждый раз, как только Ивонн бросала взгляд на капризный контур розовых губ, на красивую, широкую уже сейчас, линию плеч.
Ивонн вдруг некстати вспомнила, как громко и звонко в тишине зазвучал прессованный уголь, разломившись надвое, когда она, увлеченная, уронила его на пол: почти новый кусок упал из онемевших, напряженных пальцев. Вспомнила, как разглядывала придирчиво холст, который натягивала на подрамник и грунтовала сама, оценивала набросок. Набросок хаотичный, очень примерный, но уверенный и характерный. Мольберта у Ивонн не было, она установила старый этюдник, положив под сломанную ножку кусок деревяшки, найденной в гараже. Крис тогда сидел на простом стуле в открытой спокойной позе, положив ладони на колени. Ивонн вспомнила, как Крис потянулся и поправил ворот расстегнутой рубашки, соскользнувшей с расслабленного левого плеча. Вспомнила, как она, Ивонн, вздрогнула едва заметно и безмолвно попросила: «Не двигайся, пожалуйста». И Крис замер, и улыбнулся в ответ. Ей нравилось писать ранним утром, когда накануне, спрятавшись в саду Розенфилдов с фонариком, они читали вслух и бездумно пялились на звезды. Нравились мягкие полутона и полутени, что лились на лицо, руки, скрещенные ступни Криса. Ей нравились рассеянные первые лучи солнца, ласкающие красивую скульптурную линию его скул. Крис не видел в этом ничего особенного, но каждый раз соглашался позировать. Однажды он сказал: «На твоих картинах я другой. Намного красивее, чем есть на самом деле. Почему ты рисуешь меня таким?»
Я вижу тебя таким, ответила Ив.
Это была, пожалуй, самая странная часть их дружбы. Не их и Джо, а та, которая принадлежала только ей и Крису.
Тот портрет хранился в комнате Ивонн в Виргинии, и она чуть было не сказала матери, в чем истинная причина ее иррационального желания раз за разом возвращаться туда, где был он, Крис. Но потом резко передумала.
Ты уже решила, чем будешь заниматься после школы? спросил Крис, наблюдая, как Ивонн увлеченно пишет его портрет.
Нет, но это последний год. И надо бы уже определиться, она на секунду отвлеклась и взглянула на Криса. Его взгляд был рассредоточен, ресницы дрожали. А ты?
Завербуюсь в армию, признался Крис. К «морским котикам».
Ты серьезно? если бы время остановилось, Ивонн, конечно, поймала бы кусок угля, который выронила. Но все произошло так быстро, что он успел оставить на полу черный след. Ивонн слышала, как он падает, со звонким стуком отскакивая от бетонного пола, и решила, что в тот момент ее сердце звучало точно так же.
Брось, колледж, ученая степень и красивая жизнь на Манхеттене это для тебя, а для меня Военная карьера единственный способ отсюда вырваться.
Крис вечно ходил в синяках. Ивонн знала, что отец бил его, когда напивался, поэтому все лето Крис проводил в усадьбе Розенфилдов, и Ивонн нарочно не вмешивалась в разговоры своих родителей с другом, она давала ему возможность почувствовать, что он часть всего этого.
Глаза жгло от подступающих слез.
Ты ведь хорошо пишешь, сказала Ивонн, не намеренная отступать, но все же спряталась за холстом, чтобы не объясняться с другом. Крис иногда давал ей почитать школьные сочинения.
Ничего объяснять не нужно было: смотри и понимай, Крис видел, Ивонн выдавали предательски дрожащие руки.
Ивонн чувствовала себя беспомощной и почему-то виноватой. Она улыбнулась, вспомнив, как они сидели допоздна и говорили ночи напролет в темной комнате, освещаемой только полной луной. Они строили планы, задыхаясь в вечных проблемах реальности, они были молодыми и неопытными. Или молчали, слушали во дворе пластинки или радио, которое играло всю ночь и не хотели, чтобы наступало утро. О, Боже, они должны были сделать столько всего, столько всего успеть, но все планы Ивонн разбились о «морских котиков».
Крис тогда встал со стула, на секунду забыв, что он натура, подошел к Ив и взглянул в глаза.
«Прости», это не прозвучало, но подразумевалось.
А осенью Ивонн, не зная, что делать со своими чувствами, начала встречаться с красавчиком Дэнни Гамильтоном и снова стала играть в теннис.
Глава четвертая. Фабьен, марина и божоле-нуво.
В Сен-Максим было слишком много музыки, вина, устриц и родственников, имен которых Ивонн не знала или успела забыть. На старой небольшой вилле, помимо бабушки с дедушкой, собрались и остальные из семейства Пти, и теперь дом ни на секунду не умолкал. Бабушка всегда готовила еду сама, не подпуская к плите ни дочь, ни невестку, но зато она непременно слушала новостной канал. Дед пил слишком много игристого вина, которое мать Ивонн иногда подменяла яблочным соком, и рассказывал, как крутил роман с одной красивой итальяночкой, когда учился в университете. То, что эта итальяночка стала его женой, родила ему двоих детей и состарилась рядом с ним, стерла из памяти Поля Пти старческая деменция.
Ивонн видела, как глаза ее матери наполнялись болью каждый раз, когда ей приходилось знакомить отца с женой, и как она улыбалась, когда Поль вспоминал свою любовь.
По вилле бегали дети, многочисленные кузены и двоюродные племянники Ивонн, громко говорили мужчины и смеялись женщины. Ивонн часто сбегала на пляж или бродила по закоулкам старого города, чтобы не слышать эту какофонию, сотканную из французской речи, новостей, звука, с которым открывались бутылки шампанского, звука музыки и улюлюканья детей.
Ты Ивонн? спросила женщина лет сорока, приходившаяся, как позже выяснила Ив, ей троюродной тетей. В день, когда они вышли из такси напротив ворот виллы, она встречала их в бежевом льняном платье, в дорогих украшениях и в темных очках. Я Манон, двоюродная сестра твоей матери, представилась та и обняла Ив. Ты так похожа на мою дочь, она сейчас путешествует по Испании, пишет работу о Гауди.
Спасибо, тетя, неловко пробормотала Ив. Пытаясь отделаться от ее поцелуев и объятий, она похлопала ее по спине.
Просто Манон, дорогая, улыбнулась она.
Через пару дней после приезда, в полдень, Ивонн вышла на террасу, где у бассейна загорали ее мать и отец.
Отец, как всегда, был слишком бледным, его кожа никогда не принимала загар. Бывало, он проводил под палящим солнцем несколько часов, его плечи и лицо обгорали, краснели, а потом кожа с них болезненно облазила. Он лежал на шезлонге с чуть приспущенными очками и читал книгу. Другое дело мать. Загар приставал к ней быстро, кожа была золотистой и даже сверкала. На ней был белый купальник, легкая голубая накидка с желтыми лимонами, а на лице лежала соломенная шляпа. Темно-сливовым лаком были накрашены ее ногти. На запястьях позвякивали золотые браслеты, когда она тянулась к мартини с водкой и крутила оливку в бокале. Женевьева всегда оставалась собой. Изысканной, благородной, с повадками и взглядом львицы.
Ма? спросила Ив. Она сдвинула шляпу с лица, отец взглянул на нее, сняв очки. Хочу прогуляться.
Пропустишь обед? спросила мама, щурясь от солнца.
Поем в городе.
Будь осторожна, предупредила Джен и, устроившись удобней, снова прикрылась шляпой.
Ивонн добралась до марины и купила мягкое мороженое с базиликом и лимоном. Она устроилась на пирсе, свесив с него босые ноги, положив босоножки рядом с собой. На ней был светлый сарафан, пропитавшееся потом и морским воздухом и солнечные очки. Было жарко, Ивонн представляла, что капельки пота, стекающие по спине, не липкие и теплые, а холодные. Под ней был деревянный пирс, нагретый солнцем. Погода стояла душная, хотелось сбросить прилипшие к коже вещи и нырнуть в соленую воду, но для начала Ивонн собиралась прогуляться по сувенирным магазинчикам в старом городе, чтобы купить подарки для Криса и Джо. И, конечно, для бабушки: она коллекционировала декоративные тарелки.
Ивонн ела слегка подтаявшее джелато, рассматривала яхты, рыбацкие лодки и прогулочные катера. Ближе к исторической части города яхты становились шикарнее и больше. Названные красивыми женскими именами: Мария-Елена, Цицилия, Серена они медленно покачивались на воде, сверкая своими белыми боками. Ивонн подумала, что было бы здорово так же лечь на спину, закрыть глаза и позволить прибою укачать себя.
Лазурный берег действительно был лазурным, Средиземное море в этой части было изумительно синим, а золотистый песок только подчеркивал эту синеву. Вода была прохладной, и это было хорошо, потому что Ивонн не нравилось плавать в теплой воде. В ней отражалось небо. В изломанной волнами глади бликовало солнце. Пахло рыбой, костром, свежим хлебом и кофе. Из прибрежных кафе звучала музыка: что-то непозволительно старое и мелодичное. Ивонн почувствовала, что городской шум ей приятнее, чем громкие и эмоциональные беседы родственников, и улыбнулась. Она села, запрокинув голову назад, и подставила солнцу загорелое лицо.
Обувшись, Ивонн сначала дошла до Eglis Sainte-Maxime, но внутрь заходить не стала, потому что уже бывала там несколько раз, к тому же маленькая церковь едва не лопалась от туристов. Ивонн находила странным, что люди заходили в церковь в пляжной одежде. Она не была религиозна, но это казалось кощунством.
Нырнув в узкий переулок, в котором двое с трудом бы разошлись, Ивонн побродила по улочкам, всматриваясь в окна жилых домов и представляя, какие люди живут там, какие мысли, сомнения их волнуют. Ставни на некоторых окнах были плотно закрыты, а из других сочились музыка, голоса и звук телевизора.
Ивонн увидела деревянную вывеску на двери магазина и зашла внутрь. Колокольчик над ее головой звякнул, и пожилая лавочница за кассой встрепенулась, отложила газету и улыбнулась ей. На полках стояли фарфоровые изделия: всевозможные фигурки, чашки, тарелки и украшения.
Здравствуйте, сказала она по-французски.
Здравствуй, ответила женщина и вернулась к чтению.
Она осмотрелась: на каждом изделии бечевкой была закреплена бирка с надписью «Ручная работа».
Когда Ивонн увидела на бархатной подставке фарфоровый самолет на кожаном шнурке, то сразу поняла, для кого он. Символ свободы, которую так хотел Крис. Символ крыльев, мечты.
Иногда так хочется сесть на самолет и никогда больше не возвращаться сюда, однажды сказал Крис, смотря, как турбины лайнера оставляют белые, призрачные росчерки в небе.
Иногда хочется, согласилась Ивонн.
Ивоенн подцепила шнурок пальцами, взяла еще каких-то безделушек, тарелку для Марии Розенфилд и выложила на стол перед продавщицей.
Она постоянно ей улыбалась, пока паковала покупки в пергамент, в пузырчатую пленку и в бумагу, и даже сделала скидку, хотя Ивонн все равно заплатила полную сумму. Однажды она поняла, что чертовски красива, что люди смотрят на нее влюбленно. У нее были большие серо-голубые глаза, яркие чувственные губы с четким контуром и темные густые волосы, которые завивались в крупные, тяжелые локоны, совсем как у матери. Ивонн замечала, как люди смущенно улыбались в ее присутствии, бариста угощали бесплатными напитками, мужчины провожали взглядом, когда она шла по улице. Недавно Ивонн научилась этим пользоваться. Но сейчас был явно не тот случай.
Убрав покупки в рюкзак, Ивонн закрыла за собой дверь и из кондиционируемого помещения снова вышла в летнюю липкую жару.
По брусчатке бегали бездомные кошки, она увязалась за одной из них, ведомая какой-то детской жаждой приключений, и петляла по переулкам, проходила за частные заборы, старалась держаться позади, чтобы не спугнуть кошку, спешащую по кошачьим делам. Ей хотелось поймать ее, запустить ладонь в серую шерстку, погладить и забрать домой. Она бы так и сделала, но у ее матери была аллергия на шерсть.
Стой, шепнула Ив, когда кошка юркнула под калитку. Обнаружив, что калитка не заперта, она толкнул ее и увидела свою новую подругу, она чистила лапы, сидя на крыльце. Вот ты где, Ивонн подошла ближе, наклонилась к ней и погладила по загривку, на что та сразу отозвалась громким «мяу».
Это частная территория. Не для туристов, дверь распахнулась, и на ступеньки вышел молодой мужчина. Он говорил на чистом французском.
Простите, я случайно забрела сюда: заблудилась, солгала Ивонн. Она знала эти места так же хорошо, как и любой местный житель.
Парень еще какое-то время смотрел на нее, изучая, а потом улыбнулся. Он был хорош собой: теплые карие глаза, темные тугие кудри и пухлые губы. Он улыбался, и на его щеках проступали ямочки. На левой скуле была родинка, а в ушах толстые серьги-кольца.
Хочешь зайти? вдруг предложил он. Меня зовут Фабьен, представился молодой француз.
Ивонн, пожав его ладонь, Ивонн кивнула и прошла следом, очутившись в тени и прохладе каменного дома.
Фабьен Моро жил на втором этаже двухэтажного дома. У него имелся свой выход на крышу. Его квартирка была светлой, пропахшей солью, лосьоном после бритья и туберозой. Оказалось, его родители живут в Париже, а он странствует в поисках себя. О том, что Фабьен часто путешествует и носит на плечах тяжелый рюкзак, свидетельствовали темные следы в тех местах, где лямки соприкасались с кожей. Он был обнажен по пояс, на его груди, возле ключицы, были две маленькие татуировки: Луна и звезда. Ивонн смущалась, рассматривая его грудь, и поджарый живот, и рельефную спину, краснела, но и взгляд отвести не могла. Фабьену было двадцать пять лет, он не слушал музыку, выпущенную после семьдесят шестого года, читал Ницше и Фрейда и писал роман на печатной машинке, отвергая современную технику.
В его однокомнатной квартире было просто, но чисто. Постель была свежая Ивонн заметила, когда села на край, потому что в комнате не было ни дивана, ни кресла, только стул, заваленный выстиранной одеждой.
Фабьен предложил сварить кофе и принес закуски. А потом они долго говорили.
Ивонн рассказала, что собирается изучать архитектуру, но не уверена, что это правильный выбор. Рассказала, как появилась на выпускном без пары, и это стало темой обсуждения всего вечера. Рассказала о балетной школе своей матери, и о старинной усадьбе в Виргинии. О Крисе и Джо. Рассказала, что в Шамони есть отель, которым владеет ее семья, и даже пригласила на Рождество покататься на лыжах.
Иногда утром Фабьен выходил в море на арендованной моторной лодке, а вечером возвращался с уловом: рыбой, устрицами, мидиями и продавал на стихийном рынке на набережной. В другие дни он занимался своим автобиографическим романом, потому что, как говорил сам, к своим двадцати пяти годам уже успел объездить пол-Европы, полюбить многих женщин, и обзавестись историями, которыми ему хотелось поделиться.