Я вижу, вас заинтересовало недавнее пополнение в нашем семействе. Ее зовут Энн. Она дочь наших бывших соседей, Кэррингтонов.
Бывших? переспросила Элиза в замешательстве. Они переехали? И если так, почему они оставили эту милую крошку здесь?
По единственной причине, по которой родители могут оставить своих детей, а их всего шестеро. Капрал Кэррингтон погиб, защищая свою страну под Кингс-Маунтин в Южной Каролине, а бедная милая Жозефина ее родители были французами скончалась от лихорадки где-то в конце прошлой зимы.
Сирота! воскликнула Элиза, сразу же вспомнив об Алексе.
Миссис Бликер кивнула.
Их родственники смогли забрать лишь двоих, самых младших, детей. Мы с мистером Бликером не могли спокойно наблюдать за тем, как остальные исчезают в подворотнях и трущобах, и забрали Энн в начале весны. Даже несмотря на ее печаль, для нас такая радость, что в этом доме снова есть дитя, ведь наши сыновья и дочери выросли и
Голос миссис Бликер прервался, и Элиза взяла женщину за руку. Хозяйка этого дома потеряла на войне двоих сыновей.
Вы совершили поступок, угодный Господу, с сочувствием сказала Элиза. Полковника Гамильтона тоже взяли в семью после смерти его матери, и это, определенно, спасло его от нищенского существования. Однако, хотела бы я узнать, много ли детей, которые разделили судьбу несчастной Энн, здесь, в Олбани?
Больше, чем вы можете представить. Тысячи мужчин погибли, сражаясь за великую идею независимости, многие оставили после себя жен с детьми, которым пришлось нелегко без главы семьи, способного обеспечить им средства к существованию. Я не могу назвать точно, скольких детей в Олбани осиротила война, но могу представить, что их никак не меньше нескольких десятков. А ведь в Олбани нет даже сиротского приюта, куда они могли бы пойти! Обязанность тех из нас, у кого есть средства, убедиться в том, что эти дети, чьи родители отдали жизни во имя Америки, не последуют по их печальному пути.
Тут Элиза снова пожала руку миссис Бликер.
Вы пример, вдохновляющий всех нас. Как бы мне хотелось, чтобы для каждой такой Энни нашелся подобный ангел-хранитель.
Она наше благословение, как я уже говорила. Женщина на мгновение смолкла, а затем продолжила более осторожно: А как насчет вас? Вы с полковником Гамильтоном планируете увеличение семьи в ближайшее время?
Элиза почувствовала, как краска приливает к щекам. К счастью, день был жарким, а гостиная душной; она надеялась, что лицо ее и без того разрумянилось.
О, мы оба еще так молоды, к тому же Алекс сейчас занят военными действиями. Он пока даже не решил, ни чем будет заниматься, когда все закончится, ни где мы с ним будем жить. Я бы не хотела перевозить ребенка с места на место, как багаж, что мне неоднократно пришлось делать в последние месяцы. Когда мы обустроимся
На этот раз миссис Бликер сжала руку Элизы.
Моя милая, если возраст чему-то меня и научил, так это тому, что в случае с детьми невозможно все «обустроить». Они всегда найдут способ, как внести неразбериху в самый отлаженный быт. И все же даже в самые неспокойные времена найдется способ, как все уладить.
Кстати о детях, вставила Элиза, поднимаясь. Мне пора отправляться домой. Срок миссис Скайлер подходит, и она начинает тревожиться, если не знает, где находятся все ее семь детей.
Она торопливо встала, но, проходя через переднюю, не смогла удержаться и еще раз заглянула в соседнюю гостиную. Энн уже не пела. Теперь она сидела с книгой в руках и неспешно листала страницы, как человек, который не читает, но лишь вглядывается в знакомые слова, словно хочет вспомнить любимый сюжет, но не погружаться в него с головой.
Девочке не хватает товарищей ее возраста, сказала миссис Бликер. Когда закончится это кровопролитие и возобновятся занятия в школе, мы определим ее в класс со сверстниками. Но до тех пор ей придется обходиться двумя престарелыми компаньонами.
Элиза еще на мгновение задержала взгляд на девчушке, думая отчасти о своем осиротевшем муже, отчасти о семье, которую они создадут вместе, а затем попрощалась и двинулась в долгий путь назад в «Угодья». Идти было не так уж далеко где-то около четырех миль, но она не хотела излишне напрягать себя быстрой ходьбой по такой жаре. Пока она неторопливо шагала по грунтовой дороге, ее мысли неслись вперед, обгоняя ноги. Как странно, что беременность ее матери не заставила ее задуматься о детях, в то время как единственный комментарий знакомой разбудил в ней те чувства, о наличии которых она даже не подозревала.
На самом деле, они с Алексом едва ли обсуждали вопрос увеличения семьи, несмотря на то что с энтузиазмом отдавались процессу ее создания (кхм-кхм). Но до сих пор Господь не благословил их, и, возможно, это само по себе было благословением. Элиза знала, что детство Алекса не было счастливым. Он никогда не говорил ничего подобного, но Элиза подозревала, что у него есть сомнения в том, подходит ли он на роль отца. Он был требовательным человеком, перфекционистом, именно эти его черты привлекали такого авторитарного лидера, как генерал Вашингтон (кроме тех случаев, когда они его раздражали), но вот вызывать любовь у детей не умел. Возможно, уважение, но не любовь. А насколько Элиза понимала, Алекс хотел, чтобы его дети любили его, и не за то, что он их отец, а потому, что он достоин любви.
А она? Чего хотела она? Свой первый опыт обращения с детьми она получила благодаря миссис Скайлер. Удивительно, но ее мать была беременна двенадцать раз и четыре раза хоронила своих детей, включая тройняшек, которые не дожили даже до крещения. Но печальнее этого, наверное, было хоронить еще троих, которые не успели отметить свой первый день рождения. Правда и то, что еще семь выжили и подарили родителям все радости, которые приносит воспитание ребенка, но одна смерть за каждую жизнь? Эта цена казалась Элизе неподъемно высокой. Она гадала, как удалось ее матери пережить все эти потери и не поддаться отчаянию или равнодушию. Элиза не знала, есть ли у нее подобная стойкость.
Пусть даже ее будущие дети выживут, что тогда? Нести ответственность за другую жизнь, за пищу духовную и телесную, за воспитание и развитие. Задача казалась грандиозной, особенно для нее, Элизы, едва ставшей женщиной. Как она может вырастить и воспитать собственное дитя, когда сама еще пытается определиться с тем, кто она и зачем призвана в этот мир? Она понимала, что материнство само по себе уже важное занятие, но так же, как отцовство не было всей жизнью для мужчины, так и материнство, по ее мнению, не должно было стать единственной заботой женщины.
Она не могла «пойти на работу» в общепринятом смысле, но все же уважаемая женщина могла найти не одно занятие, в которое вложила бы свою энергию. Существовала благотворительность госпитали, школы, приюты, по сложности организации не уступавшая самым крупным предприятиям и к тому же приносившая заметно больше пользы миру. Но если она обзаведется детьми, пройдет, вероятно, лет двадцать, а то и больше, прежде чем она сможет начать по-настоящему работать в этом направлении.
И, как показало их определенно-не-простое расставание, им с Алексом предстоит еще немало узнать о том, кто они, и по отдельности, и как пара, прежде чем добавить в их жизнь детей. К тому же теперь, когда он будет командовать собственным полком в бою, кто может с уверенностью сказать, что в конце войны у нее по-прежнему будет муж?
Нет! громко воскликнула она, в ужасе от одной только мысли, возникшей как раз, когда она обогнула последний холм, и перед ней раскинулись «Угодья» во всем их великолепии. Алекс вернется домой, ко мне. Он должен, и он вернется. А дети пока могут и подождать.
Проговорив это, она заметила мальчика, спешащего прямо к ней. Она узнала в нем Лью, работавшего в хлеву вместе с отцом, Левеллином, валлийцем, служившим в поместье конюхом.
Мисс Элиза! Мисс Элиза! Скорее!
В чем дело, Лью? спросила Элиза, перехватывая запыхавшегося мальчишку.
Мисс Дот послала меня! Она велела привести вас, как только найду!
Дот звала ее, и это могло означать лишь одно. Ведь Дот была не только камеристкой, но и опытной акушеркой, которая помогла родиться всем четырнадцати детям Кэтрин Скайлер.
Малыш готовился появиться на свет.
8. Наконец-то война
На марше
Йорктаун, Вирджиния
Сентябрь 1781 года
Первый и Второй Нью-Йоркские полки вместе с парой смешанных дивизий из Коннектикута двинулись к Йорктауну, Вирджиния, седьмого сентября под командованием лейтенант-полковника Александра Гамильтона. Трехнедельный переход был утомительным даже для едущих верхом офицеров. По десять часов в день на изматывающей жаре, под солнцем, накаляющим треуголки, превращая их в небольшие жаровни на солдатских головах, плотные шерстяные мундиры, накинутые на плечи, и оружие, тяжелеющее с каждым шагом. Внезапная смена погоды принесла холодный ветер и дождь, а вместе с ними и короткую передышку от жары, но даже она была сведена на нет тем, что теперь приходилось шагать в промокшей одежде по грязным дорогам, которые превращались в настоящие реки глины под ударами сотен сапог.
Некоторые солдаты пытались облегчить свою ношу, снимая треуголки и мундиры и закрепляя их на ранцах, но Алекс приказал снова надеть их. Как человек, сам пробивающий себе путь, он знал, как важна внешность. Он по-прежнему застегивал латунные пуговицы мундира снизу доверху и плотно надевал на голову треуголку. Если ты выглядишь как часть целого, тебя будут считать частью целого, а он хотел, чтобы даже слухи о продвижении Континентальной армии произносились с благоговением, а не с насмешкой. Дойдут ли они до генерала Вашингтона или генерала Корнуоллиса, не имело значения, все должно быть просто блестяще. В конце концов, он не просто вел солдат на битву. Он шел к славе, к своему месту в истории.
«Я так горжусь тобой», написала Элиза в своем последнем письме, когда узнала новости о его назначении. Его храбрая Бетси, главной причиной гнева которой стало то, что он скрыл от нее свои намерения, вместо того чтобы разделить с ней свои мечты о славе. «Я вернусь к тебе, любовь моя. Я обещаю», написал он в ответ.
Алекс ехал на своем прекрасном гнедом жеребце, окрещенном Мепкиным в честь друга, который подарил его. Пусть ему как офицеру не полагался ранец, десять часов в седле, хоть и с перерывами на перекус, превращали ноги в желе, и к тому же он умудрился натереть себе такие места, о которых не хотел даже вспоминать. Но стоило армии сделать привал на ночь, он отказывался от места в хижине или на ферме, реквизированной на ночь, уступая его тому из солдат, у которого замечал признаки лихорадки или другой болезни во время дневного перехода. А сам он спал под открытым небом, рядом с простыми солдатами.
По утрам он умывался ледяной колодезной водой из ведра, брился сухим лезвием и надевал мундир, стараясь как следует разгладить морщинки. Он обходил своих солдат, пока те завтракали, расспрашивая об их мозолях и ожогах и сообщая любые новости об их родных городах, поступившие ему за ночь. Сам он съедал лишь пару кусочков вяленой говядины или оленины с сухарем, и то устроившись верхом на лошади, когда начинался дневной переход.
Никто не говорил ему делать этого, и сам он, определенно, ни разу не видел, чтобы генерал Вашингтон делал нечто подобное. Вашингтон вдохновлял своей горделивостью, аурой недостижимого величия. Он был выше шести футов ростом, почти достиг пятидесятилетия и, наконец, был богатым землевладельцем: ему это легко удавалось. Алексу же едва исполнилось двадцать, и он был безымянным сиротой из Вест-Индии. Если он хотел от своих людей уважения и верности, то добиться этого должен был заботой о них, как о людях и солдатах. Поэтому он никогда не отдал бы приказа, который мог бы быть опасен для них, не обдумав сначала, сколько людских жизней будет зависеть от его решения.
Через семнадцать дней на марше один из его людей, рядовой Бакстер, оступился в дорожной колее и сильно повредил лодыжку. Нельзя было точно определить, сломана она или просто сильно потянута, но в любом случае идти Бакстер не мог. После двух с лишним недель на марше Алексу непросто было бы приказать измученным солдатам нести Бакстера на носилках. Полдень еще не наступил, и впереди было шесть часов напряженного перехода. Без лишних сомнений Алекс приказал, чтобы Бакстера усадили на Мепкина, а сам весь оставшийся день прошел пешком наравне со своими солдатами.
Алекс шел во главе колонны, и хотя он то и дело шуткой отвечал на комментарии солдат, но при этом не забывал о военном уставе, напоминая им о том, что он по-прежнему их командир. Это был правильный баланс. Если раньше его солдаты постепенно проникались к нему уважением, то теперь, когда он совершал свои обычные обходы, в их глазах светилась неподдельная привязанность. И когда они называли его «сэр» или «полковник», то делали это не про необходимости, а с искренним уважением.
Два дня спустя, измотанные, но чувствующие, что готовы к грядущей битве как никогда прежде, Алекс и его люди добрались до Уильямсбурга, где Вашингтон и Рошамбо делали последние приготовления к осаде Йорктауна. Алекс проследил, чтобы его солдат разместили во временных бараках, затем привел себя в порядок и отправился с докладом в штаб.
Время едва перевалило за полдень, он прошел сегодня не более двух часов и чувствовал себя относительно бодро. Однако он был весьма рад получить первую за три недели чашку кофе и пару толстых ломтей хлеба без привкуса пепла или плесени. Он как раз доел второй кусок, когда его пригласили в кабинет Вашингтона.
Генерал расположился за столом в компании еще двух человек. В одном из них Алекс узнал графа де Рошамбо, крупного человека, разменявшего шестой десяток, в темном шерстяном мундире французской армии. На другом была такая же форма, но лишь когда он повернул голову к двери, Алекс узнал в нем своего старого друга, маркиза де Лафайета.
Мой дорогой полковник Гамильтон, добродушно, но с уважением обратился к нему Лафайет. Пусть они и провели вместе не один вечер, засиживаясь за бутылочкой-другой отличного французского вина, в присутствии Вашингтона и Рошамбо Лафайет предпочел поприветствовать приятеля с должным уважением к его званию. Тем не менее он тепло пожал руку Алексу, взглядом обещая более дружеское приветствие в более подходящей обстановке. Алекс, в свою очередь, поприветствовал генерала Рошамбо, а затем и генерала Вашингтона, который снова предложил ему присесть. Только теперь он заметил огромную карту, расстеленную на низком столе в окружении стульев.
«Я вполне могу к такому привыкнуть, подумал Алекс. Но, наверное, не стоит».
Они немного поговорили о том, как дошел отряд Алекса, и о том, что думает Вашингтон о 120-пушечном французском корабле «Вилль де Пари» под командованием графа де Грасса. Затем без всяких предисловий Вашингтон заявил:
Мы обсуждали окончательный план осады Йорктауна.
Алекс сел ровнее. Неуместно было предвкушать грядущую битву, но он ничего не мог с собой поделать. Его сердце рвалось из груди, словно за покерным столом ему раздали карты, и он обнаружил, что у него каре тузов.
Генерал Корнуоллис собирался вывезти свои войска по морю, но французам удалось пресечь эту попытку. Около семи тысяч британских солдат сейчас фактически заперты за стенами города.