Зачем? Что тебе там понадобилось?
А как ты думать? Брать опий.
Для кого?
Мой хозяин. Он большой торговец опий, иметь много «резвый краб», много работник. Мы все один большой семья, а он наш Старший брат. Мы зовем его Брат Лу. Он из Кантона, но много ездить, даже в Лондон. Долго там жить, потом возвращаться и затевать дело в Макао. Много, как я, на него работать, такой ему годиться.
Что значит такой?
Цзап-цзюн-цзай, полукровка. На Жемчужной реке, в Макао, Вампоа, Гуанчжоу, такой много. В любом порту, где можно купить женщину, полно ублюдков, кого надуло западным ветром. Им тоже надо есть и жить. Брат Лу давать нам работа, хорошо относиться. И впрямь быть мне старший брат. Но потом случись беда. И я бежать из Кантона. Обратно нельзя.
Что произошло?
Брат Лу иметь женщина. Не жена, а как сказать?
Наложница?
Да. Наложница. Очень красивый. Звать Аделина.
Европейка?
Нет. Ее тоже ветром надуло. Она как я: наполовину китаянка, наполовину ачха.
Кто это ачха?
В Кантоне так называть ваш народ. Все индусы ачха.
Это слово означает «добро», «благополучие».
А-Фатт рассмеялся:
В кантонском диалекте смысл обратный «плохой человек». Выходит, для меня ты хороший, для других плохой.
Нил тоже засмеялся:
Значит, твоя Адели наполовину хорошая? Откуда она родом?
Мать ее из Гоа, но жить в Макао. Отец кантонский китаец. Адели очень красивый и любить курить опий. Когда Брат Лу уезжать, мне приказ смотреть за Адели. Иногда она просить подымить вдвоем. Она и я наполовину ачха, но никогда не видеть Индия. Мы говорим об Индии, о матери Адели и моем отце. А потом
Вы стали любовниками?
Да. Мы оба динь-динь-дак-дак. Обезумели.
И хозяин узнал?
А-Фатт кивнул.
Что он сделал?
Как ты думаешь? А-Фатт пожал плечами. Страна иметь законы, семья правила. Я понимать, что Брат Лу захочет меня убить, и потому я прятаться у матери. Потом я узнавать, что приходить один из семьи, и я бежать прочь. В Макао я притворяться, будто христианин. Прятаться в семинарии. Меня отправлять в Серампор, Бенгалия.
А что Адели?
А-Фатт посмотрел на Нила и палочкой хаси показал на мутные воды реки.
Она покончила с собой?
А-Фатт чуть заметно кивнул.
Но все это в прошлом, сказал Нил. Ты не думаешь вернуться в Кантон?
Нет. Нельзя, хоть там мать. Брат Лу иметь глаза повсюду. Нельзя.
А что отец? Почему не повидаешься с ним?
Нет! А-Фатт грохнул плошкой о стол. Не желать его видеть.
Почему?
Последний наша встреча я просить взять меня в Индия. Хотеть уехать. Прочь из Китай, долой из Кантон. Я понимать: если останусь, беда мне и Адели. Брат Лу узнать и делать с нами что угодно. И вот прихожу к отцу. Прошусь на «Анахиту», в Индию. Он говорить: нет, Фредди, невозможно. Никак. Я делаться злой. Как черт. Больше никогда не видеть отца.
Вопреки ярости, звучавшей в голосе друга, Нил чувствовал, что А-Фатта тянет на корабль, как магнитом, и тянет все сильнее.
Послушай, что бы ни было между тобой и отцом, все это осталось в прошлом. Возможно, он стал другим. Не хочешь узнать, сейчас он на корабле или нет?
Я и так знаю, сказал А-Фатт. Он там.
Как ты узнал?
Видишь флаг с колоннами? Его поднимают, лишь когда отец на борту.
Так, может, послать ему весточку?
Нет! А-Фатт будто выплюнул отказ. Не желаю!
Обычно он не проявлял своих чувств, но сейчас лицо его и вовсе превратилось в застывшую маску. Правда, уже через секунду он выпрямился, тряхнул головой и залпом опорожнил плошку.
Что-то я разговорился. Хватит болтать. Пора спать.
Где?
Здесь, в лодке. Хозяйка позволять нам заночевать.
4
Отправляясь с Маврикия в южный Китай, Хорек выбрал кратчайший путь, пролегавший через Яву; остановка для пополнения запасов провизии предполагалась в порту Ангер, откуда был виден вечно дымящий конус Кракатау на другой стороне Зондского пролива.
Когда на бриге прозвучала команда «поднять паруса», «Ибис» по-прежнему стоял на якоре. Покидая гавань, «Редрут» прошел в паре сотен ярдов от шхуны с оголенными мачтами, на палубе которой не было ни души. По сравнению с высокими парусниками, стоявшими рядом, она выглядела совсем крохой, и казалось удивительным, что такое маленькое судно сыграло столь большую роль в жизни многих людей. Ветер надул паруса брига и погнал его вперед, а Полетт все не могла оторвать глаз от «Ибиса». Хорьку пришлось напомнить, что ее ждет работа:
Смотрите в оба, мисс Полетт, в море канителиться некогда.
В верности этих слов она убедилась быстро: уход за растениями на плывущем корабле почти не оставлял времени на досуг. С ящиками и горшками, как будто притороченными к спине строптивого животного, все время что-то происходило. Казалось, «Редрут» забыл о ровном киле, но просто качка была бы счастьем, ибо бригу нравилось круто заваливаться на борт либо зарываться носом в волну, и подобные выкрутасы таили в себе угрозу для растений. Крен заставлял тенелюбивые кустики выглянуть под палящее тропическое солнце, игривая волна обдавала горшки вредоносными солеными брызгами, а «ящики Уорда» старались, освободившись от вязок, прокатиться по палубе.
Для борьбы с этими многочисленными сложностями имелись приемы, разработанные лично Хорьком, которым он, не пускаясь в долгие объяснения, обучал по принципу «смотри и делай, как я». Правда, иногда за работой он начинал что-то бормотать себе под нос, и из этой невнятицы Полетт сумела извлечь для себя много полезного.
Вот, скажем, грунты: заметив, что какое-нибудь растение вянет даже в тени, Хорек искал причины его нездоровья в почве, из которой оно произрастало. Грунты он подразделял на «горячие» и «холодные», имея в виду, что одни быстрее прогреваются, а другие дольше удерживают тепло. Для получения сбалансированного грунта он держал запас бочонков с землей, промаркированной «холодная» и «горячая». Первый тип грунта был светлый, вроде известкового, второй темный, торфянистый, пересыпанный корешками. Когда возникала необходимость, Хорек командировал ассистентку в трюм за тем или иным грунтом, и потом в тщательно отмеренных дозах использовал это снадобье.
Поначалу Полетт сочла подобное подразделение грунтов причудой и выдумкой, но потом уже не могла отрицать того, что иногда метод ее наставника оказывает чудодейственно животворящий эффект.
Столь же глубоко Хорек изучил воздействие органических удобрений. Ничуть не отвергая традиционные обогатители почвы (в трюме «Редрута» было изрядно бочонков с рапсовым жмыхом, дробленым солодом и молотым льняным семенем), он больше верил в то, что удавалось раздобыть во время плавания например, морские водоросли. Он считал, что некоторые их виды, претерпев вымачивание, сушку и измельчение, будут чрезвычайно благотворны для растений. Заметив пятно водорослей, Хорек тотчас забрасывал сеть и ведра, возвращавшиеся с уловом, после чего отделял нежелательные особи, а остальное замачивал в пресной воде и развешивал на снастях. Потом в ступке растирал высушенные травы и далее использовал полученный порошок по щепотке, как драгоценное лекарство.
Корабельный выводок кур был еще одним важным источником подкормки растений. В обязанность Полетт входил ежеутренний сбор помета, который, по словам Хорька, после заливки водой и брожения становился мощным удобрением. Кости и перья птицы, отдавшей жизнь ради питания команды, тоже шли в дело: измельченные, они отправлялись в компостные бочки, подвешенные к корме брига. Морские птицы, уверял Хорек, были еще полезнее, поскольку рубке подвергались целиком. Стоило усталой гагарке или чайке присесть на рею, как среди матросов возникал ажиотаж, ибо за пойманных птиц Хорек выплачивал небольшое вознаграждение.
Кости млекопитающих были еще одним ценным компостным ингредиентом и, раздробленные молотком, неизменно отправлялись в кормовые бочки. Полетт даже не слышала о подобном их использовании, но Хорек поведал, что это обычное дело в Лондоне, где мясники за хорошие деньги сбывали фермерам отходы своего ремесла не только кости, но также шерсть и рога. Доход приносили даже костная мука и костная стружка: их варили, растирали в порошок и формовали в брикеты, богатые известью, фосфатами и магнезией.
Не были забыты рыбы и рыбьи кости за бригом всегда тянулись две-три лески. С крупной рыбой, которую можно было подать к столу, Хорек соглашался расстаться лишь на том условии, что после аккуратной разделки ему вернут голову, хвост и скелет; мелкая рыбешка без разговоров отправлялась в компостную бочку. В Корнуолле, рассказывал Хорек, некондиционные сардины считались отличным удобрением, их целиком зарывали в землю.
Однажды на крючок попалась небольшая морская свинья; Полетт предложила ее выпустить, но Хорек и слышать о том не хотел. Он где-то прочел, что на ферме в Суррее лорд Соммервиль с большим успехом использовал подкожный жир, и теперь радостно смотрел на свой трофей, «извивавшийся, как уж на сковородке». К огорчению Полетт, морскую свинью казнили, а добытый из нее жир поместили в отдельный бочонок.
Из ингредиентов компоста исключалось лишь то, что в присутствии Полетт Хорек называл фекалиями. Он пошел на такую уступку из-за предубеждений команды, но открыто признавал, что, будь его воля, охотно использовал бы и сии компоненты. Химические исследования доказали, говорил Хорек, что любая моча, животного и человека, содержит ценные элементы, необходимые растениям в процессе роста. Что касаемо другого отхода жизнедеятельности, то не зря в Корнуолле его прозвали «жмотом, который даже из дерьма извлечет выгоду», и он не стыдится того, что первым в Британии использовал нечистоты как удобрение, освоив доселе ему неведомый садоводческий прием китайцев.
Вот как, сэр? Были и другие новшества?
Разумеется, сказал Хорек. Например, китайцы доки в карликовых видах. Уж сто лет, как используют теплицы. Потом еще воздушные отводки.
О таком Полетт и не слыхала.
Помилуйте, что это?
Прививка непосредственно на ветке Этот садоводческий прием, который я распространил в Британии, принес мне хороший доход.
Хорек сбегал в свою каюту и вернулся с приспособлением собственного изобретения, названным им «Размножающий горшок Пенроуза». В наполненном землей контейнере размером с лейку сбоку имелась прорезь для древесного побега. За дужку подвешенный к ветке, горшок позволял ростку пустить корни без пересадки в почву.
Я бы до этого в жизни не додумался, если б не подглядел у китайцев.
Рассказы эти изумляли Полетт. Хорек совершенно не вписывался в ее представление о собирателе растений, а его чудаковатая внешность и манеры не давали поверить в то, что он ко всему еще и бесстрашный путешественник. Но Полетт помнила, что говорил отец о величайшем ботанике Гумбольдте, который был полной противоположностью ходившим о нем легендам: те, кто искал с ним встречи, часто принимали за самозванца этого толстяка, щеголя и бонвивана. Хорек, конечно, был иного складу, но коллекция растений и оборудования на «Редруте» служили веским доказательством его серьезности, компетентности и подлинной страсти к своему делу.
Однажды Полетт спросила:
Могу ли я узнать, что вас впервые привело в Китай?
Можете, сказал Хорек, подергивая бровями. Отвечу как на духу. Было это, когда я, зарабатывая на жизнь, ходил на корнуоллской «фруктовой шхуне»
Одним летом они пару дней стояли в Лондоне, и до Хорька дошел слух, что некий джентльмен ищет матросов, хоть немного умеющих обращаться с растениями. Далее выяснилось, что господин этот не кто иной, как сэр Джозеф Бэнкс, управляющий Королевских садов Кью.
Сэр Джозеф Бэнкс? воскликнула Полетт. Тот самый, что первым описал флору Австралии?
Он самый.
В годы службы на «фруктовой шхуне» Хорек не забросил свои научные интересы, но свободное время, которое другие матросы коротали за цигаркой, трепом и ничегонеделаньем, посвящал чтению и самообразованию. Для него не было новостью, что сэр Джозеф естествоиспытателем участвовал в первой экспедиции капитана Кука, а на посту президента Королевского общества непререкаемо правил подлинной империей научных учреждений.
На первой встрече Хорек, ужасно трепетавший перед светилом, опасался, что дело не заладится. Истинный джентльмен, сэр Джозеф выглядел величественно и убийственно прекрасно от локонов напудренного парика до башмаков, надраенных до блеска. Представ перед ним, Хорек еще острее ощутил собственную неприглядность: залатанная куртка и обсыпанное волдырями лицо, которое корабельные шутники сравнивали с горшком бурлящей похлебки. И вообще застенчивый, в ответственные моменты он становился так косноязычен, что даже родичи над ним потешались: мол, ни бе ни ме, вылитый деревенщина.
Но Хорек тревожился напрасно. Сэр Джозеф, тотчас определив в нем уроженца Корнуолла, задал пару вопросов о тамошней флоре: о данаа голостебельной и цветке, прозванном «коралловым ожерельем». Хорек сумел дать их верное описание.
Ответ вполне устроил Куратора, он поднялся из кресла и стал расхаживать по комнате, а потом вдруг остановился и сказал, что для поездки в Китай ищет человека с садоводческим опытом.
Может быть, вы тот, кто мне нужен?
Хорек поскреб голову и флегматично промямлил:
Смотря какое жалованье, сэр, и какие ваши цели. Ничего не скажу, покуда не узнаю больше.
Что ж, слушайте
Всем известно, сказал сэр Джозеф, что сады Кью обладают внушительной коллекцией растений из самых дальних уголков нашей планеты. Но одна местность представлена весьма слабо, а именно Китай страна, одаренная несметными ботаническими богатствами, чрезвычайно красивыми и вместе с тем целебными растениями, многие из которых представляют собою неизмеримую коммерческую ценность. Скажем, Camellia sinensis, вид чайной камелии, занимает огромную долю в мировой торговле чаем, коя составляет одну десятую часть национального дохода Англии.
Драгоценность сей флоры не пропустили и заклятые соперники британцев по другую сторону Ла-Манша: голландские, а также французские питомники лекарственных трав и гербарии уже давно пытаются раздобыть коллекции китайских растений, но не особо в том преуспели. Причина неудач как на ладони необыкновенное упрямство китайцев. В отличие от народов других природой осчастливленных стран, жители Поднебесной прекрасно знали цену своему натуральному богатству. Прославленные на весь мир садовники и цветоводы зорко стерегли свои сокровища, их не соблазняли ни побрякушки, на которые кидались другие нации, ни даже щедрые взятки. Европейцы, годами пытавшиеся заполучить стойкие виды чайных кустов, предлагали вознаграждение, какого хватило бы на покупку всех аравийских верблюдов, но воз и ныне там.
Дополнительную сложность представляло то, что в Китае европейцам не дозволялось колобродить по стране, к чему они привыкли в иных пределах, но допускали их лишь в два города, Кантон и Макао, где они находились под неусыпным надзором властей.
Невзирая на все эти препятствия, главные державы не ослабляли усилий в добывании наиболее ценных растений. В этой гонке Англия даже имела некоторое преимущество перед соперниками, стартовавшими раньше: в Кантоне британское представительство Ост-Индской компании было самым крупным. Воспользовавшись этим, Джозеф Бэнкс убедил кое-кого из научно мыслящих чиновников заняться, по возможности, собиранием коллекций. Их деятельность увенчалась скромными плодами, но тут возникла новая проблема: переправить растения из Китая в Англию оказалось чертовски сложно. Переменчивая погода, протечки морской воды, пересечение разных климатических зон все это было не самым страшным. Главной напастью стало отношение к своему грузу моряков, наихудших, вероятно, садовников на свете. Они, похоже, воспринимали растения как личных врагов и лишали их полива, стоило замаячить угрозе нехватки пресной воды, а в шторм или при проходе через мели считали их ненужным балластом.