* * *
Был отлив. Вода доходила маме и Джеймсу только до колен, но буйный прибой с сокрушительной силой пытался сбить их с ног. Опустив взгляд, я перебирала выброшенный им мусор. Некоторые ракушки тонкие, как яичная скорлупа, другие толстые, как зубы. Морскую ерунду вроде черенков, мидий и сердцевидок я оставляла без внимания. В детстве я бы уже набрала полные пригоршни каждая сердцевидка казалась чудом, но теперь, став знатоком, снисходила только до диковин. Не обязательно ракушек. Унесенные морем осколки пивных бутылок возвращались очищенными от всех признаков своего скромного происхождения. Однажды я вроде бы даже нашла кость. Показать ее Билли я не решилась: вдруг бы он сказал, что это что-то обыкновенное.
* * *
Я думала о парне, который на мессе стоит позади всех. Сесть на скамью по его мнению, чересчур серьезное обязательство. Для этого он слишком крут. И предпочитает торчать позади, демонстрируя свой агностицизм. На мессе я с ним кокетничала. То есть пыталась. Поглядывала на него украдкой. А поймав его взгляд, тут же пугалась и отводила глаза. Это глупо и ужасно. И вообще неловко.
В школе мы учились в одном классе, но я ни разу с ним не говорила. Я до сих пор стараюсь его избегать. Всякий раз, как нам приходилось общаться, я опасалась, что разрушу что-то между нами, как боялась перешагнуть грань реального мира. В своей симпатии к нему я не оригинальна он нравится всем. За это я злилась на него: он превратил меня в банальность, хотя мы даже парой слов не обменялись.
Каждое утро мы клали рюкзаки вплотную друг к другу возле школьных шкафчиков. Мне нравилось, что они весь день лежат рядом. Меня согревала эта мысль. Теперь я скучала по тем временам. Билли всегда говорил, что «выпускные» грустное слово. Окончание школы не странно ли об этом горевать?
Причем больше всего мне не хватало парня, с которым я никогда не говорила. Фантазии о нем остались в школьных стенах ветшающим памятным мавзолеем. Они воскресали, только когда я, увидев его на мессе, уносила их с собой, например, сюда, на пляж. Я смотрела на маму и Джеймса и пыталась представить меня и его. В жизни я не решалась с ним заговорить, но в воображении раздевалась перед ним донага. Целовала его в море.
Наклонившись, я вытащила из песка маленькое пушистое белое перышко. Завернула его в салфетку и положила в карман, словно вверив себе самой некую тайну.
* * *
Я сидела на каменном парапете, подстелив полотенце и обняв руками колени. Ветер сдувал капюшон куртки набок, и казалось, будто я в палатке. Мама и Джеймс, дрожа, вылезли из воды и потянулись за полотенцами. Джеймс побежал к машине за едой.
Как искупались? спросила я.
Потрясающе, ответила мама.
Холодрыга! крикнул Джеймс.
Он принес из багажника большую хозяйственную сумку. Завернутые в фольгу треугольные сэндвичи с ветчиной и чипсами с сыром и луком. Заварной чайник. Пачку шоколадного печенья. Два термоса с горячей водой. Наполнив чайник, Джеймс надел на него мамину вязаную шапку, словно грелку.
Стараясь не смотреть, как мама одевается, я хрустела чипсами, зажатыми между половинками сэндвича. Она уже застегивала мохнатую куртку. И наконец надела согретую чайником вязаную шапку.
Ну как, хорошие тут ракушки, Дебс? спросил Джеймс.
Нормальные.
Я видела симпатичных багрянок, сообщила мама.
Они были все в сколах.
Помнишь, как меня вызвали в школу из-за твоего сочинения про пляж? спросила она.
Ага.
Удивительно, что она помнит. Интересно, как она превратит случившееся в забавный рассказ для Джеймса.
* * *
Мне было лет восемь, когда мама застала меня на пляже с пригоршней ракушек. Я спросила, можно ли взять их с собой, и она разрешила, но только если я выучу их названия.
Имена обладают волшебной силой, сказала она. У чего нет имени, того не существует. Представь, что я назвала бы тебя Фионой или Луиз.
Я покачала головой. Моя восьмилетняя личность содрогнулась от ужаса при мысли о других моих «я».
Через неделю после нашей поездки на пляж маму вызвали в школу, чтобы поговорить о моем сочинении под названием «Как я провела лето». В этой трогательной истории я день за днем проводила на пляже, собирая и опознавая ракушки, пока мама не звала меня ехать домой. Всякий раз, как мама называла меня другим именем, например Фионой или Луиз, я расщеплялась надвое и моя не названная ею половина уходила в море. К концу сочинения набралось немалое число жертв.
Учительница показала на слово на странице и попросила меня его произнести.
Самоубийство, прочитала я, гордясь тем, что знаю такое длинное слово.
Мама вернулась со встречи с учительницей с улыбкой на лице. Налив нам по чашке чая, она заговорила со мной о сочинении как со взрослой.
Девочки должны уходить в океан, а не в море, сказала она.
Я кивнула.
В океан, повторила она. Не называй его морем, это вульгарно. Называй его как следует океаном.
Океан, проговорила я.
Чувствуешь, насколько так лучше? Можно ощутить звучание на вкус.
* * *
Той ночью она оставила у меня под подушкой письмо. Взволнованные каракули. Я перечитывала его столько раз, что выучила дословно, хотя так до конца и не поняла, что оно значит:
Океан. Произнеси это вслух. Ощути его звучание на вкус. Слово «океан» произошло от имени Океана древнегреческого титана, чье водяное тело охватывает собой всю землю. Где бы ни находилась вода, рано или поздно она найдет обратный путь домой, к своему первоначалу, где ее убаюкает мерное дыхание волн. Океан то место, где вода видит сны.
Засыпая, мы переносимся в мир, где слова растворяются и теряют значение, словно падающие в океан капли дождя. Коснувшись поверхности океана, дождь перестает называться дождем. Попав в сновидение, сновидец исчезает. Остается только сон.
Благословение
Вернувшись с пляжа, Джеймс отправился на дойку, а мы полтора часа готовились к Кладбищенскому воскресенью. В этот день все собираются на кладбище на ежегодную вечернюю мессу под открытым небом мероприятие, вносящее в жизнь разнообразие и одновременно напряжение, нечто среднее между тихим паломничеством и самым скучным на свете опен-эйром. На протяжении часа мы стоим над нашими мертвыми родственниками, поглядывая, насколько ухожены другие могилы.
Надгробия расположены ровными рядами. На вершине холма высится огромный деревянный крест размером четыре на два метра по всей видимости, таковы точные габариты креста, возведенного на Голгофе. Раньше на распятии висел Христос в человеческий рост, но какие-то недоумки украли его, оставив лишь левую ладонь, пригвожденную к кресту.
Священник проводил такую службу впервые, на это обратили внимание все. В алтарь, устроенный в прицепе к фургону «Форд-Транзит», он поднялся нетвердым шагом. Впрочем, наш отец Джон щуплый священник-филиппинец держится молодцом. Местные мгновенно к нему прониклись за приветливость и за то, что не стремится демонстрировать свой ум. Вроде Луи Теру, только в сутане. Футбольная команда умудрилась залучить его на тренировки, и он показал себя мастером по части угловых. Похоже, он с удовольствием выпивает с парнями субботними вечерами и подыгрывает дежурной шутке, дескать, увидимся утром на мессе.
Бардак во время благословения могил бывает всегда, но в этом году творилось что-то запредельное. Хор пытался выдать песни Леонарда Коэна за церковные гимны. Из неустойчивых колонок неслась «Аллилуйя». На словах «и привязать тебя к плите» Джеймс подтолкнул маму локтем, что-то шепнул, и плечи обоих затряслись от беззвучного смеха.
Разумеется, все заметили, что Джеймс стоит у наших могил, а не у своих семейных. Он припозднился с дойкой, а наши расположены ближе ко входу, так что он просто тихонько встал рядом с мамой. У Ширли, его матери, лицо сделалось как отшлепанная задница, но она никогда не говорила ему слова поперек.
Мне было завидно, что мама стоит рядом с Джеймсом. Он выглядел центром притяжения высокий, широкоплечий, с крупными сильными руками. Как выражался Билли, «у нашего Джимбоба не ладони, а лопаты». Билли единственный, кто звал Джеймса уменьшительными именами: Джимом, Джимми, Джимбобом. Если он и величал его Джеймсом, то иронически, обычно в пику маме. По-моему, дело тут в балансе власти. Их послушать, так подумаешь, будто это Джеймс хозяин фермы. Именно он тут распоряжается и заправляет. Мужчины, заглядывавшие к нам с черного хода, никогда не искали Билли. Только Джеймса. До того как появился Джеймс, они искали дедушку. И Билли это вполне устраивало. Если на ферме что-то приключится, он ни при чем.
Мы стояли у могилы бабушки и дедушки. Меня назвали Деборой в бабушкину честь. Странно было видеть на надгробии свое имя. Мне рассказывали, что бабушка умерла во сне. О передозе я узнала позже. Прямо такого никто не говорил, но я все поняла из слов Билли, когда на него напала пьяная сентиментальность.
А потом до меня дошел слух о том, что сказала дяде наша ризничая, Бетти, в пабе незадолго до закрытия. Бетти женщина миниатюрная, нервная и пить не умеет. Билли попытался ее развеселить, а она ни с того ни с сего завопила, что Дебби Уайт была чертова шлюха и ей не место в освященной земле. Дядя встал в боевую стойку и сообщил, что, если Бетти еще заикнется про его мать, пускай выбирает, из какого окна ее вышвырнуть. В пабе его до сих пор зовут Выбери-Окно.
Отец Джон спустился по лесенке прицепа и начал обход, окропляя могилы святой водой. Кресло-коляску с девяностолетней миссис Кофлэн, укутанной в пуховое одеяло до самого подбородка, подкатили к краю могилы, и старушка сидела с таким видом, словно собралась упокоиться рядом с мужем.
Билли не религиозен. Это единственная месса в году, которую он посещает из уважения к памяти родителей. Он следит, чтобы могила была прибрана, а цветы политы. На Рождество он приносит им пуансеттию, а сейчас надгробие украшал горшок с желтыми примулами. Примулы были любимыми бабушкиными цветами.
* * *
Я явилась сюда не ради бабушки с дедушкой. А чтобы хоть одним глазком взглянуть на парня, который стоит позади всех на мессе. Я видела, как он пришел вместе с семьей. В спортивной футболке и джинсах. Для ирландского лета кожа у него была слишком загорелой наверное, ездил куда-то отдыхать. Я поглядывала в сторону могилы его деда. Парня заслоняло надгробие, но из-за камня торчал кончик локтя самого божественного локтя, который я когда-либо видела.
Будто почувствовав, что я на него смотрю, он вышел из-за камня, и я отвела глаза. И в результате столкнулась взглядом со своей старой учительницей фортепьяно. Улыбнувшись, она снова опустила взгляд себе под ноги. Мне стало стыдно, что я не улыбнулась в ответ. Туалет у Одри Кин самый красивый из всех, в каких я бывала в жизни. Я вечно проводила там по пол-урока. Она наверняка думала, что у меня жуткий цистит. Помню, как я вдавливала указательный палец в восковые ароматические свечи на бачке унитаза и подставляла палец под кран, изумляясь, что не чувствую воду сквозь воск.
Билли перестал водить меня на уроки фортепьяно после того, как кто-то сказал ему, что Одри Кин побывала в реабилитационном центре. Алкоголиком в нашем приходе быть не зазорно, если только ты не лечишься. Местные считают пристрастие к бутылке способом выживания. Продолжай Одри тихонько выпивать у себя дома, люди по-прежнему отправляли бы детей к ней на уроки. Проблема Одри была в том, что она признала, что у нее есть проблема, да не с чем-нибудь, а с алкоголем, любовь к которому питали все без исключения.
Сколько бы я ни пыталась, я не могла представить свою учительницу пьяной. По ночам я лежала без сна, пытаясь совместить в воображении эту безупречно одетую леди с тонкими пальцами и тихим голосом, терпеливо показывавшую мне, как сыграть гамму до-мажор, и осовелых толстопузых мужиков, которых я видела в пабе. После реабилитационного центра она стала меньше следить за внешностью и перестала красить волосы. По-моему, седина ей идет. Интересно, давно ли она в завязке и завязала ли вообще.
Луна взошла рано. Полумесяц скользнул на небо, словно выкатившаяся из щели монета. Почувствовав на щеке каплю дождя, я мысленно прокляла погоду за то, что та испортилась прежде, чем окончилась месса. Я ждала новых капель, но дождя все не было. В этом ощущалось нечто значительное крохотный кусочек тучи упал с неба, будто благословение.
Умудренный философ
Я теряю студенческий билет, кошелек или телефон не реже раза в день. Происходит это всегда одинаково. Я хлопаю себя по карманам. Проверяю пальто. Вытряхиваю сумку. Мысли несутся вскачь, мозг закипает, становится трудно дышать. Я чувствую, что у меня горит лицо. В горле встает комок, руки трясутся, и я отключаюсь от происходящего. Бегу или быстрым шагом иду сама не зная куда. Мне доводилось пропускать лекции, потому что я искала студенческий. Однажды я не ела целый день, пока не обнаружила свой телефон в бюро находок на станции Коннолли. Я обняла бариста, который нашел мой кошелек в туалете «Старбакса». Эти воссоединения с вещами проходят трепетно, особенно после долгой разлуки. Я смотрю на них и обещаю, что на этот раз все будет по-другому. Я буду беречь их как зеницу ока. Словно безответственный отец, я клянусь, что больше никогда-никогда их не брошу.
* * *
Парень на посту охраны мог бы уже меня запомнить, но мне все равно пришлось показать на свой в ряду потерянных студенческих, выставленных с внутренней стороны окна.
Это мой!
На фото я выгляжу как ребенок. Парень сунул билет в лоток под окошком.
Огромное спасибо, сказала я. Больше не повторится.
Он отхлебнул кофе и отвернулся, чтобы поболтать с сидящим рядом сослуживцем.
Сжав пластиковую карточку в руке, я снова обрела способность дышать.
Я направилась к балкону рядом с раздвижной дверью, но как раз закончилась лекция, и мне пришлось остановиться, чтобы пропустить выходящих. Они смеялись все как один и прекрасно себя чувствовали, пока я болталась как неприкаянная, паникуя и теряя вещи.
Сама не знаю, почему я паникую. Вроде и поводов нет. Целыми днями я только и делаю, что теряю свои вещи и опять их нахожу. Мне уже кажется, что некая часть меня поступает так нарочно. Я угодила в порочный круг. Это самая будничная форма самосаботажа.
Чтобы передохнуть, я пошла в туалет, встала в очередь и мельком увидела в зеркале свое отражение. Под глазами залегли синие тени. Я вымоталась от постоянных жалоб самой себе. С начала учебы в колледже я сплю гораздо больше обычного, но такой сон только утомляет. По части сна я уже почти догнала маму. Прошлой ночью проспала четырнадцать часов и все равно хочу лечь в постель, как только вернусь домой.
Я приложила ладони к лицу, чтобы остудить щеки. Из кабинки вышла женщина. Я бросилась в освободившуюся кабинку, закрылась от остального мира и, сидя на стульчаке, стала ждать, когда мне полегчает.
* * *
Скамейки перед гуманитарным корпусом предназначались для студенческих компаний, курильщиков и голубей-акселератов, высматривающих пищу. Меня пугают даже голуби.
Дебби!
Наверняка это Ксанта. Моя единственная подруга. Подруга? Знакомая? Девушка, которая знает меня по имени? Я обернулась, но ее не увидела.
Дебби!
А, привет!
Она сидела на скамейке с каким-то парнем. Он обнял ее одной рукой.
Дебби, это Гриффин.
Приятно познакомиться, Дебби. Гриффин протянул ладонь, я пожала ее и продолжала робко стоять, пока он не показал мне на другую сторону скамьи. Садись.
Я опустилась на скамейку, чувствуя себя как на собеседовании.