Максим Касмалинский
Иван Бровкин-внук
Кулундинская степь в южной Сибири часть той самой Великой Степи. Древняя земля. До сих пор при вспашке полей можно найти наконечник копья, осколок бронзовой утвари, скифский меч акинак. Только меньше стало хлебопашцев, поредели наши деревни.
Обычное село в начале весны. Грязные сугробы на крышах и дорогах. Недостроенная церковь на пригорке, в низине растущее кладбище. Трехцветный флаг над крыльцом сельсовета выцвел до прозрачности немудрено за три десятка лет.
«Как здесь можно жить? усмехнется рафинированный горожанин, нет этого, не было никогда того-то, как?!». Ничего, живут. Деревенские люди. Они современные, информированные, продвинутые, с аккаунтами и подписками, с айфонами и видеороликами, они слушают популярные треки, смотрят хитовые фильмы, рассуждают о курсе акций, имеют свое мнение о геополитике. Но где-то внутри селяне остаются все теми же шукшинскими чудиками, шолоховскими щукарями. Обязательно колядуют на Святки, освящают ранетки на Спас, обливают друг друга водой на Ивана Купала. А бывает, появится в деревенском переулке запряженная тройка, промчится, да улетит в безразличную степь или свалится с крыльца пьяный гармонист, переведет дух и продолжит тягучую песню про поле, про волю, крестьянскую долю. Живут. Как-то так.
Пасмурное небо падает на горизонт. В утренний апрельский воздух влетает пар дыхания. Берцы крошат подмороженную грязь. По полевой дороге идет Иван. Ему на вид двадцать лет, белесый чубчик торчит из-под вязаной шапки, руки он держит в карманах бушлата, украшенного шевронами, аксельбантами и прочей армейской атрибутикой. Видно, что дембель недавно пришедший из армии. Это упоительный момент в жизни деревенского парня, когда со службы уже вернулся, а на работу еще не устроился.
В степи местами лежит подтаявший почерневший снег, кое-где топорщится сухая прошлогодняя трава. Пьяный со вчерашнего Иван идет неуверенным шагом.
На обочине дороги деревянная табличка с надписью «Россия». Местная шутка так обозначить формальную российско-казахстанскую границу. С другой стороны таблички Иван читает надпись «Казахстан».
Он проходит мимо, но через несколько метров останавливается, размышляет, трусцой возвращается, выдергивает табличку из земли и бегом относит ее на некоторое расстояние назад. С размаха втыкает ее в землю, как бы перенеся границу, ногой резко прочерчивает по дороге линию и с довольным видом не спеша продолжает путь.
Край наш, произносит Иван в никуда. Достает из кармана горстку окурков, выбирает один. Затягивается. В несколько затяжек выкуривает и щелчком отправляет бычок за границу, в Казахстан.
Воображение рисует митинг. Непременно несанкционированный (что это значит, Иван не знает, но, видимо, штука крутая), народ с разноцветными флагами ждет и внимает. Край Алтайский наш, заявляет Иван с трибуны. Растворяется в триумфе. «Бровкин, Бровкин», скандируют люди, а вождь собирает культ собственной личности и летит на брезгливое поле.
Иван выходит на пустынную асфальтированную дорогу, поворачивает налево, идет мимо дорожного знака, на котором белым по синему написано: «Целинный». Отсюда село видится довольно большим, хотя и нет многоэтажек, зато высятся вышка сотовой связи и колокольня скромного храма, где окна заколочены досками. А вокруг только спящая весенняя степь.
****
Иван идет по селу. Широкая улица, грустные избушки, окруженные штакетником, перемежаются с относительно новыми домами, защищенными высокими заборами.
Дом на двух хозяев, два крыльца с противоположных сторон, высокие двустворчатые ворота распахнуты настежь.
Иван осторожно входит во двор, оглядывается, видит приоткрытую дверь в сарай, направляется туда и зовет:
Николай Францевич!
Внутри слышен неразборчивый говор. Иван открывает дверь настежь.
Здрасть, с праздником, говорит Иван. С прошедшим вас Христос Воскресом!
В сарае стоит пожилой мужчина в ватнике и шапке-формовке (такие носили давным-давно) на лице его очки с толстыми линзами, на ногах валенки, вдетые в огромные калоши. Николай Францевич держит штыковую лопату, как винтовку в бою и грозно говорит:
Не надо мне боле твоих разговоров.
Иван делает шаг назад и лопочет:
Пасха же была ну с неделю назад
Здравствуй, Бровкин, говорит Николай Францевич. А потом берет с полки планшет и, глядя в него поясняет:
Бровкин Иван, Сергея покойного сын. Помнишь его?
Николай Францевич поворачивает планшет на Ивана. Там на мониторе человек, очень похожий на Николая Францевича.
Бровкин Иван. Конечно, помню.
Иван поклонился.
Здрасте, Владимир Францевич!
Какой он тебе «Владимир»? ворчит Николай Францевич. Он теперь у нас «Вольдемар». Дойчланд, дойчланд, убер, забер.
Коль, ты подумай, все-таки. Пока. У нас ночь. Нине поклон, говорит планшет.
Ауфвидерзейн! прощается Николай Францевич, сует планшет в рукав, застегивает ватник. Вот, немчура-то! Нет, ты скажи, уговаривает меня тоже ехать на историческую родину. Говорит, поможет, подскажет на первых порах.
А вы? Иван посторонился, пропуская выходящего Николая Францевича.
Много родин. А сердце у меня куриное. Ты у матери спроси не надо вам куриных пупков или других потрохов. Мне тут кум да ты его знаешь!
Он вроде гусями занимался.
Курями тоже.
Николай Францевич замолчал и стал вопросительно смотреть на Ивана.
А я иду, смотрю, воротА открыты. Хотел сигаретку стрельнуть. Не угостите?
Закурили. Иван прислонился спиной к обледенелому штабелю бревен. Иван Францевич вынимает планшет, водит пальцем по экрану. Пепел с сигареты падает на монитор, Николай Францевич стряхивает и теряет нужный сайт.
Тьфу ты! с раздражением бросает он. Все сбилось. Да и так понятно: тысячи немцев уехали с Алтая за тридцать лет. Десятки тысяч! А теперь звонит, покажи, говорит, как ты лопату чинишь или печку топишь. Скучает. Для этого ехать?
Репатриация, Иван выдал термин, модный в этих местах (много немцев жило в степных деревнях). Я бы тоже поехал.
Вот ты говоришь, воротА, после недолгого молчания сказал Николай Францевич. А это Серега гуляет. Баба с ребетёнком тьфу ты жена его с сыном уехали, он, естественно, загулял. А душа широкая, это же если он пьет, так и все дружки. Всё время кто-то шастает. Туда-сюда! Орут, поют за стенкой под гитару. Одно и то же, «запил сосед, ой-ё!». А разве доброму парню кличку дадут «Сойдёт»? И с утра опять Хилари запряг и ускакал.
Хилари?
Кобылу. Это новая у него кобыла. Ангелу еще той зимой сварили, сожрали. Нет, ты скажи, пельмени с кониной ну что это такое?
Вы ему по-соседски, чтоб не шумел, равнодушно посоветовал Иван
А я бы и сказал! Да только мы уже скоро год, как не разговариваем, Николай Францевич подождал уточняющих вопросов, но их не последовало. Он, понимаешь, картоплю садил, залез на наш огород. Надо было по-хорошему решить, а моя Нина Исаевна сразу в бой. Тоже дура! Но и этот упёрся, потом еще и штакетником отгородил. Вот тМатвей, по пояс. Всю жизнь с его родителями жили без забора, а тут такой вот казус. А Сойдёт да ты его знаешь! если уперся, не сдвинешь. Стали разбираться, да только в сельсовете сказали надо документы там, измерение, межевание, всё не бесплатно. Так и стоит штакетник на метр в нашу сторону.
Ну что там, метр, небрежно сказал Иван
Метр в ширину, а участок двести в длину. Две сотки. Вот и считай, сколько картошки с двух соток. Скажи-ка, не лишняя.
Смотря, какая. Можно и с двух кустов ведро.
Смотря, какое ведро
Николай Францевич имел явное намерение и дальше клеймить соседа, Серегу Сойдёта, но тут во двор зашел рыжеволосый подросток лет тринадцати в яркой куртке и с ранцем за плечами.
Добрый день, с праздником, с Красной горкой, скороговоркой протрещал мальчишка!
Здравствуй, Денис.
Отец дома? спросил Иван
Ага, кивнул Денис.
Трезвый?
Денис смерил оценивающим взглядом Ивана и веско ответил:
Как ты.
Поди, лед долбит?
Поди, долбит, видно, что Денис не очень-то уважает отцовских друзей, а конкретно Бровкина вообще ни во что не ставит. Или, как вариант, чинит сучкорез.
****
Отцу Дениса было тридцать лет всего он рано женился. Захар сидел на маленькой самодельной табуретки посредине безнадежной пустоты, уткнув отвертку в ямочку на подбородке. Комната (она же прихожая, она же кухня) была бедной, известка на русской печке исчерчена глубокими морщинами. Между двух стульев натянута веревка, где сушится детское белье. У окошка в детской кроватке спит грудной ребенок.
Захар поскреб отверткой по рыжей щетине. На лице отражается догадка-открытие. Наклоняется к компактной бензопиле, стоящей у ног, что-то крутит в механизме.
Захар встал, поднял пилу, дернул стартер, сучкорез с противным визгом завелся. Захар с довольной улыбкой газанул два раза и заглушил. От рева пилы испугано заплакал ребенок.
Захар глянул в сторону кроватки.
У, неженка хуев, мрачно сказал он.
Из комнаты выскочила взбешенная жена Захара Наталья. Женщина в теле, женщина сильная. На голове белая косынка. Она с размаха огревает Захара полотенцем, ругается:
Чё он делат-то!? Чё ты приташшил в дом?! Идиотина! Иди, давай!
Я для кого это все? огрызнулся Захар.
Потом не спеша одел фуфайку, вышел во двор, огляделся. Посмотрел с тоской на лед на фундаменте дома. Слегка покачал внушительную поленницу. Сам покачался.
Подошел к уличному туалету, потянул на себя дверь, она не поддалась. Тогда он с силой дернул дверь, та распахнулась, послышался вскрик. С той стороны двери за ручку была привязана нитка, на которой теперь болтался зуб. В сортире сидит средний сын Захара Андрюшка с отцовской ямочкой на подбородке и улыбается во весь рот, в котором теперь не хватает переднего зуба.
Захар передразнивает: «Гы-ыы!» и видно, что у него тоже нет на этом месте зуба.
Андрюшка отвязывает зуб, бежит в дом в сенцы, запихивает зуб за плинтус, приговаривая: «Мышка, мышка! На тебе молочный, дай мне костяной».
****
В это время во дворе у Николая Францевича по-прежнему стоят хозяин, Иван и Денис. Николай Францевич листает ученическую тетрадь
Это уже не учебная программа, задумчиво произносит Николай Францевич. Денис, пойдемте в дом. Тут надо подумать
Иван смотрит в открытые ворота. Видит переулок, который вливается в улицу под углом.
Ученика на «вы», говорит Иван сам себе. Меня никогда так.
****
Иван на несколько лет моложе. Он стоит у школьной доски и чешет свой белобрысый чубчик. Иван Францевич, сидя за учительским столом, произносит:
Плохо, Бровкин. Очень плохо.
Иван незаметно лезет в карман, вынимает край шпаргалки, смотрит. Учитель дотягивается и легонько бьет Бровкина указкой по лбу.
Тройку поставлю единственное за то, что ты интуитивно понимаешь демонов Максвелла.
Голос из класса: «Бровкин демон». Иван грозит одноклассникам кулаком.
****
Иван из двора видит, как вдали в переулке едет большой черный автомобиль, направляющийся прямо к воротам Николая Францевича.
«Я топчу поле одуванчиков, я топчу поле одуванчиков!..», надрывается песня. Иван решил, что музыка из джипа, но во время гитарного соло, автомобиль обгоняет впряженная в телегу белая лошадь несущаяся галопом. Под музыку повозка приближается и влетает во двор. В телеге сидит Серега Сойдет, рядом его друг казах Ермек, у которого в ногах стоит музыкальная колонка, откуда и гремит музыка. Ермек и Сергей сорокалетние мужики, заспиртовавшиеся в юном возрасте они прислонились друг к другу и будто спят. Серега в шапке натянутой до бровей, Ермек без шапки вовсе, он поднял воротник тулупа до ушей. Лошадь остановилась у второго крыльца, фыркнула, косясь на Ивана вроде, оцени.
Мужики очнулись, Ермек выключил звук.
И музыка их старье, ворчит Николай Францевич.
Классика, не соглашается Денис и следом за учителем уходит в дом.
Мужики, кряхтя, вылезают из телеги. Серега гладит кобылу по шее.
Умница, домой вернула, чё автопилот. Хилари.
Серега смотрит на небо, говорит Ермеку:
Там восток, там запад.
Они встают спина к спине. Серега лицом на восток, он снял шапку. Ермек достал из кармана и водрузил на голову тюбетейку.
Они зашептали каждый свое, Серега накладывал крестное знаменье, Ермек проводил ладонями по щекам. Лошадь недовольно вертела головой.
Иван тоже поглядел на небо. Тяжелое облако в форме овала с хвостиком напоминает запятую. Или девятку курсивом.
Сойдет и Ермек закончили краткую молитву. Серега опять надел шапку, казах убрал тюбетейку в карман. Смотрят друг на друга, лица страдальческие, похмельные.
Ну как? говорит Сергей.
На хера я вообще родился? вздыхает Ермек. Короче, надо останавливаться! Похмеляемся самый кропаль и всё. Окей?
Якши, мудрейший хан.
Пересекая двор, к ним подходит Иван. Он бросает окурок на землю и говорит:
Салам алейкум, пацаны, Христос Воскресе.
В таком эклектичном приветствии Ермека смутил лишь один термин. Он возмутился:
Нашел пацанов! Где пацаны-то? Я, между прочим, старше тебя и по возрасту и по званию.
Серега в это время, не отрываясь, смотрел на окурок, брошенный Иваном.
А какое у тебя звание? с картинным уважением спросил Иван.
Высокое! Какое бы ни было, насчет подлечиться даже не спрашивай. Вчера шкулял.
Вон ведро, медленно проговорил Сойдет. На крыльце пепельница. За крыльцом еще одна банка. Но бычки он кидат на землю. Странно это. Вы не находите, Ермек-багатур?
Да, подхватил Ермек. Лишь бы засвинячить. Это, еслиф че, наша земля.
Общая степь, вставил Сергей.
Мы здесь живем, Ермек вплотную придвинулся к Бровкину. Живем повязанные страшной тайной за нее на крест и пулей чешите. Чтобы, без России, млять, без Казахстана! Жить единым человечьим общежитием. Знаешь, План Ломоносова?
Какого Ломоносова? Иван отступил от Ермека. Знаю.
Из колонки громко (Ермек от испуга голову в плечи втянул) прозвучало уведомление Инстаграм.
По ходу, Шакира. сказал Сойдет и полез в телегу, отсоединять провод от смартфона. Спать пошла.
Подписался на всякую попсу нерусскую, недовольно сказал Ермек.
Каталонцы это испанские сибиряки! Свои люди.
Я, как бы, спросить хотел, сказал Иван.
Спроси, разрешил Сергей. Все равно не нальем.
Вы также и ездите на севера работать? А теперь, через когда на вахту?
Пришел, намусорил, православный праздник испортил! сказал Ермек. Через скоро, блин, скоро уже.
Можно мне тоже с вами? Хочу на вахту устроиться.
Серега пожал плечами.
В сортире над очком устраиваются. А надо, поди, жить. Не пробовал?
А Ермек стал серьезным
На самом деле, сказал он. Мы простые работяги и вопросов не решаем. Ты съезди в район, там эти вербовщики наши Ленина улица, где почта. Там зазывалка висит. В конторе добро дадут, тогда посмотрим, как тебя в нашу бригаду перетащить. А так-то на хрен тебе это надо? Это мы с Сойдётом такие, что деваться некуда. А потому что молодость просрали можно сказать. А ты Ванек не ходил бы ты Ванёк нашел бы, чем поинтереснее заняться.
А каво? Все ж так делают. Деньги-то нады, а где их взять? Иван достал из кармана пятирублевую монетку, показал Ермеку. Все че есть. А работы нет. Только и остается, что на вахту. У меня и права есть, всё открыто, и корочки сварщика. Валить надо. Ни одноклассников, ни вообще моего возраста в Целинном, считай, не осталось. Все уезжают.
Дурак совсем? неприязненно воскликнул Сойдет. Надо оно тебе? Молодой! Пока семьи, детёв нет, можно и дешмански обойтись. Найди себе дело. Поищи. Кто ищет, тот, поди, найдет. Прикинь чё как. Выйди из матрицы, Ванька! А вахта это вообще рискованно. Вон Байдай на Камчатке на рыбе впахивал, дак не заплатили. Дали на обратный билет и досвидос. Зато теперь рыбу исть не может. Даже селедку.