А ты что, пень старый, не видишь не наторговала ещё. На что покупать-то?..
И почему это я старый-то? только и смог промолвить Владияр, растерявшись от дерзкого ответа, и услышал в ответ не менее дерзкое и едкое:
Али зубы у тебя все на месте? Не повыпадали ещё?.. торговка отвернулась и пошла дальше, призывая покупателей. Пироги! Пироги! Кому пироги?!
Не обижайся на неё, сосед! подошёл к Владияру продававший неподалёку свой товар Мошко. Не осталось у народа серебра совсем. Злой он стал от этого. Зачахла от этого торговля, зачахла Сам не знаю чего делать? Никому не нужна стала моя ковань. Бывает днями стою, ничего не продав. Давеча топор продал и рад, а к мечам да кольчугам никто и не приценивается. Зимой на санях повёз по округе торговать, так весь и чудь привередливые стали, чуть ли не задарма хотят брать? Какая выгода мне? Никакой. Молвят, что в Ладоге у Рюрика дешевле возьмут. Куда деваться? Пришлось продавать с никчёмным наваром. Набрал я у них пушнины, а кому сбывать? Сворачивают купцы торговлю, сворачивают А осень придёт, Синеус своих людей опять пришлёт за данью. Серебро только готовь!.. А где его взять-то? Как дальше жить? Не знаю Как жить?! Хоть в Муром под хазар переселяйся! Всё меньше обирать будут.
Верные слова ты говоришь, сосед. Князю дай, мурманам дай Серебра не напасёшься. Уж приходится в мошну руку запускать, из спрятанного на чёрный день тратить. Неужто этот чёрный день наступил?
Не знаю, не знаю вздохнул Мошко. Мне отец казну большую оставил, чтобы я его дело продолжил. А что теперь мне сыну оставлять? А другому?.. Сырца железного купить надо? Надо. А сколько пота прольёшь, прежде чем меч изготовить! Да на прокорм А времени сколько потеряешь, прежде чем это всё продашь! Погоди, погоди, никак товаром моим заинтересовались.
Мошко засеменил к покупателю, рассматривающего кольчуги, а Владияр, выдавив на лицо слащавую улыбку, поспешил следом:
Мишата, что же ты меня сторонишься? Ведь немало мы с тобой стёжек-дорожек истоптали! Из скольких переделок вместе выпутывались! Аль обижал я тебя и платил мало?
Мишата, примеряя кольчугу, степенно ответил:
Платил честно, зря нечего говорить.
Что же ты меня покинул? Возвращайся!
Мишата достал кожаный кошель, выложил на стол кучу серебряных монет за кольчугу и промолвил:
Все в Нова-граде знают, что лучше, чем у Мошко, доспех не сыскать. В таком доспехе в любом бою живым останешься. Князь Рюрик в скором времени опять в поход собирается, вот кольчужка мне и пригодится.
Не вернёшься, значит?! загоревал Владияр.
Ты уж, Владияр, извини смысла нет. С тобой плыть торговать голову тоже сложить можно, как и с Рюриком. Зато с князем обогатишься быстрее. Когда бы я с тобой на доспех накопил?! К тому же в Нова-граде жить мурманам дань платить, а в Ладоге я свободен от этого.
И Балша с тобой там? поинтересовался Владияр.
И Балша повернулся уходить Мишата.
А Путарь?.. вдогонку крикнул Владияр.
Пропал Путарь, сгинул ни слуху, ни духу
Глава 4
(841-842 гг. от Р.Х.)
В непроглядной темени раздался надрывной кашель и эхом разнёсся по всему сырому подземелью. Бермята приподнялся на своей скудной подстилке из влажной соломы, пытаясь разглядеть что-либо, но чёрный мрак застилал глаза. Он облегченно выдохнул и, почёсываясь от досаждавших его блох и гремя оковами, с шумом подгрёб под себя влажную солому.
Чего ворочаешься? Не спится? услышал Бермята тихий голос Путаря, прикованного к стене цепями рядом с ним.
Оскол кашляет живой ещё, так же тихо ответил Бермята. На нём живого места нет. Хорошо, что каты уж несколько дней не ходят и оставили его в покое. Иначе
Какой он Оскол?! Франки его Аскольдом кличут, да и он не прочь отзываться на это прозвище.
То же мне, имечко придумали: Аскольд!.. Непривычно уху. Да и Дир тоже
А что Дир?! отозвался Тыра, прикованный напротив. Чем тебе имя Аскольд не нравится? Это как удар мечом: «ас» взмах и шелест ветра, «кольд» звон удара о шелом врага. А Дир! Это же звон отбитого щитом удара. Мне нравится. Да я зарок дал, что если выберусь отсюда, то до самой смерти Диром буду зваться, и франки будут помнить месть Дира. Вот только как выбраться?.. Я бы выбрался, но как бы цепи сбить? Бермята, ты бы смог?
Бермята только горестно улыбнулся, но кто в этой кромешной тьме увидит эту улыбку?
Сгниём мы здесь, если не сбежим. От этой похлёбки скоро ноги не будем волочить, отозвался из темноты Ульвар. У данов рабом и то было легче. Хитрость какую-нибудь надо придумать.
Что придумаешь? вздохнул Путарь. Я уж извелся весь, да ничего на ум не приходит. Отупеешь здесь
И опять наступила тишина до тех пор, пока небольшое тёмно-серое пятно зарешёченного массивными прутьями окошка не посветлело, предвещая рассвет, и сразу же лязгнули засовы, заскрипела тяжёлая дубовая дверь, и в её проёме показался монах Эббон, освещённый чадящим пламенем горящего факела.
Князь! Князь Аскольд, не осознал ещё свои грехи? Не желаешь покаяться? А может из твоих людей кто хочет?.. закричал монах от самого входа, и его крик эхом несколько раз прокатился по всему подземелью.
Зазвенели цепи разбуженных криком русов, и недовольный Путарь с раздражением откликнулся на крик монаха:
Чего ты как петух непутёвый голосишь ни свет ни заря? Чего в такую рань припёрся? Не терпится тебе людей мучить? И катам своим спать не даёшь Иль еды нам нормальной принёс?
Нет еды. Один я остался, трудно мне одному со всем управиться, закряхтел Эббон, осторожно спускаясь по мокрым каменным ступенькам и освещая себе дорогу тускло светящим факелом. Воинов мало сталось, да и те не хотят мне помогать, а палачи без воинов не хотят к вам идти. Что делать не знаю, не знаю
Куда же ты воинов подевал? поинтересовался Путарь.
Так на войну с Лотарём ушли. Большое войско собралось. Что теперь будет, что будет?.. Брат на брата поднялся беда-а!
Путарь в темноте не видел, как изменилось лицо у Тыры, но услышал, как он застонал, и стоны становились всё громче при приближении монаха. Заинтересовавшись этими стонами, Эббон остановился и протянул руку с факелом, освещая пленника:
Ты чего?..
И в ответ услышал:
Занемог я нутро горит. Чую, что скоро конец мне. Проникся я в твои нравоучения, Эббон.
Зови меня отче Лицо монаха приняло приторно-слащавое выражение.
Видение я видел этой ночью. Подошёл ко мне человек, руку протянул к моей голове, и легко мне стало так, что боль прошла. Слышу я голос, а человек губ не размыкает. Удивился я и испугался, а голос так явно мне приказывает
Пленник опять застонал, ухватившись руками за живот, а заинтригованный рассказом Эббон подошёл ближе к пленнику:
Чего приказывает-то?
Приказывает, чтобы я веру истинную принял.
Монах довольно заулыбался:
Это ангел тебя посетил и передал веление Господа нашего, Эббон перекрестился.
Поверил я этому чуду, так как боль моя прошла при его появлении. Хочу я перед смертью своей веру истинную принять. Окрести меня, отче! Верю я, что боль моя отступит после этого.
Бермята, зазвенев оковами, приподнялся:
Да ты что, Тыра! Опомнись! От веры своих отцов отказываешься?
Но тот только зло вскинулся:
Дир я, и умру теперь с этим именем! а затем опять застонал: Окрести меня, отче, побыстрее! Боюсь, что не доживу я до этого скрутило меня шибко.
Сейчас святой воды принесу заторопился Эббон.
Так не пойдёт, отче. Креститься в оковах это как по принуждению. Не примут меня небеса.
Что же делать-то? Не могу я с тебя оковы снять все ключи у аббата. Хотя Я сейчас, монах чуть ли не бегом поспешил к выходу.
Да-а, выдохнул Бермята, измельчал народ. Умереть с честью зазорно, видите ли
Недалёкий ты, Бермята, усмехнулся Путарь, дальше своего носа не видишь.
Чего это я не вижу? возмутился Бермята, а из темноты подземелья раздался голос Аскольда:
Вы там монаха этого не пришибите ненароком. Пообщаться я с ним хочу потом.
Бермята удивлённо повёл глазами, а затем довольная, даже можно сказать чуть блаженная улыбка появилась на его лице. Опять наступила тишина, и все, затаив дыхание, напряжённо ждали появления Эббона. Он не заставил себя ждать и чуть ли не вприпрыжку подбежал к Диру, держа в руке молоток и шкворень и, прежде, чем приступить к его освобождению, склонился над ним и вкрадчиво попросил:
Перед принятием истинной веры очисть, Дир, душу и поведай мне: где можно разыскать Рюрика?
Не томи, отче, и начинай освобождать от этих оков, а заодно слушай. Далеко в море в семи днях пути от руян, там, где восходит солнце, находится небольшой остров с зелёной долиной. К нему подобраться непросто, так как он со всех сторон окружён торчащими из воды скалами, на которых гнездятся чайки. Плыть к этому острову непросто много ладей разбилось на этих скалах, поэтому даже купцы обходят это место стороной. Живёт там Рюрик со своим многочисленным войском. Ладей у него много, и когда все воины садятся в них и выходят в море, то паруса последних ладей скрыты за горизонтом.
Дир рассказывал, а монах, неумело орудуя молотком и частенько промахиваясь, выбивал заклёпки, удерживающие оковы. По мере освобождения стоны у Дира становились всё тише, и как только последние оковы слетели с его ног, он схватил Эббона за горло. Монах захрипел и побледнел от страха.
Снимай сутану! зло прошипел Дир. Путарь, освобождайся скорей и примерь одежду монаха. В ней тебе будет легче выведать: есть ли стража?
Путарь с радостным остервенением начал сбивать оковы, а монах, стянув с себя одежду, обнажил обвислую кожу тела, не знавшего физического труда. Эббон испуганно смотрел на бывших пленников, которые освобождались от оков, и его начала колотить дрожь.
Мне холодно, жалобно пропищал монах, стуча зубами.
Ничего, зло процедил Путарь, облачаясь в его одежды, побываешь чуть-чуть и в нашей шкуре.
Путарь выскользнул за дверь и осторожно стал подниматься по каменным ступеням вверх по лестнице, в конце которой находилась комната, где, закутавшись в свои плащи, безмятежно спали два франкских воина. Их копья были приставлены к стене, а мечи и кинжалы горой лежали на столе. Путарь тенью метнулся к столу, выбрал один из кинжалов и подкрался к одному из спящих воинов. Взмах рукой, и кинжал с хрустом вошёл в тело человека. Франк захрипел и засучил ногами в предсмертной агонии. От этого звука проснулся другой франк и, видя перед собой одежду монаха, с недоумением поднялся на ложе. Путарь схватил прислонённое к стене копьё и воткнул остриё ему между рёбер. Франк ахнул и свалился как сноп соломы.
Путарь выглянул из комнаты и, убедившись, что в холодных каменных коридора монастыря было тихо и безлюдно, вернулся в подземелье монастыря. В подвале все уже освободились от оков и сгрудились вокруг нагого монаха, который, втянув голову в плечи, дрожал и с испугом смотрел на бывших пленников. Аскольд стоял, поддерживаемый Бермятой, возвышаясь над Эббоном.
Путь свободен, радостно оповестил Путарь. Есть даже мечи и копья.
Аскольд кивнул головой, подтверждая услышанное, и ткнул пальцем монаху в грудь:
Первый раз я не утопил тебя. Сейчас оставляю тебе жизнь, чтобы ты передал своим хозяевам, что месть Аскольда будет ужасной.
Погоди, Аскольд, шагнул к монаху Ульвар. Пусть немного посидит в цепях. Помоги мне, Дир.
Они шагнули к Эббону и начали заковывать его в оковы. Монах не сопротивлялся, но завопил:
Что вы творите, нехристи? Дьявол терзает ваши души, бесы глумятся над вами. Всевышний видит всё и не прощает унижений слуг Христовых, ибо сказано
Заткнись! рыкнул Аскольд. Ибо я передумаю и сейчас сверну тебе шею.
Монах замолк и с ужасом смотрел, как русы покидают подземелье. Стало так безмолвно, что стало слышно, как мыши вылезают из своих нор и копошатся в оставленной пленниками соломе.
Эй! позвал Эббон, а затем завопил во всё горло: Люди-и!
Ему никто не отозвался, и только эхо опять пролетело по подземелью из конца в конец. У монаха подкосились колени, и он с размаха рухнул на мокрый тюк соломы.
После полудня раздались шаги, и в подземелье появился аббат Гунтбальд. Он бесстрастно оглядел Эббона, закованного в оковы, и равнодушно произнёс:
Ты знаешь, что произошло?
Эббон умоляюще смотрел на аббата, а тот продолжил:
Перебиты почти все священники монастыря. Монастырь ограблен. Забрали всё: серебряные кресты и золотые цепи, драгоценные кубки и даже позолоченные оклады икон.
Эббон, стоя на коленях, жалобно пробормотал:
Освободи меня! Я узнал, где искать Рюрика.
Аббат холодно кивнул головой:
Хорошо, потом расскажешь. Я сейчас принесу ключи, и, не удержавшись, добавил: И как такой дурень мог быть епископом Реймса?!
* * *
Чего ты добился? величественная фигура архиепископа Меца скалой возвышалась над сидящим Лотарём. Лучший цвет франкского воинства закопан в землю. Тридцать тысяч убитых это неслыханно! Это такое горе для всех, такое горе, что матерью нашей духовной Церковью был объявлен трехдневный пост по всей империи. К тому же теперь земля наша осталась беззащитной перед врагами.
Как ты смеешь выговаривать мне? вспылил Лотарь. Мне повелителю империи!
Смею! стукнул посохом архиепископ. Ты забыл, что я твой дядя, и я теперь тебе вместо отца. Мне больно осознавать, что в ваших братских склоках гибнут наши воины.
Иначе было нельзя! В империи должен быть порядок. Я не допущу своеволия правителей, пусть даже они будут моими братьями.
С кем ты будешь наводить порядок, если от твоего войска остались жалкие крохи?
Не всё ещё потеряно! В казне сохранилось золото, а если не хватит, то я распилю и переплавлю на монеты серебряный стол Карла Великого. Будут монеты будет и войско!
Слепец, жалкий слепец! Ты не видишь настоящих своих врагов. К тому же глухой! Ты совершенно не слышишь моих доводов.
Какие доводы, если в империи раздрай! А главные зачинщики мои братья. Понимаешь братья! И это внуки Карла Великого, который создал её для своих потомков. Народ недоволен, недовольно духовенство, которое желает единой и сильной империи, которой бы боялись враги. Поэтому они поддерживают меня. Не их, а меня!..
Ой ли?! Тогда скажи откуда взялось воинство, которое разбило твоё войско? Всё-таки не все тебя поддерживают, что-то они хотят.
Это было стечение обстоятельств. Со временем я всё верну на круги своя. Смотри, что мне пишет простой священник из лионской церкви: «Увы! Где она, та империя, которая объединяла верой чуждые друг другу народы и наложила на покорённых узду спасения? Она утратила имя и честь. Вместо царя появились царьки, вместо царства жалкие обломки» Как я могу это игнорировать? Империя должна быть единой. Разве наши предки напрасно проливали кровь?
Она будет единой, но сделать это непросто. Всё зависит от твоей воли.
Но этому противятся мои братья!
Чтобы добиться главного, нужно уметь уступать в малом.
Уступать?.. надменно воскликнул Лотарь. Ради чего?
Ради мира. Люди хотят мира. Не должны христиане убивать друг друга. Не для этого Церковь приводила к идеям христианства целые народы, чтобы потом они погибали в междоусобных битвах. К тому же управлять этими народами, как ты процитировал, находящимися в «узде христианства», гораздо легче, чем непокорными варварами. Церковь благословляет не братоубийственные войны, а те, в результате которых новые народы входят в её лоно.
Голос архиепископа усилился, и, казалось, что он проповедует не перед одним человеком, а перед целой толпой.
На что империя тратит свои силы? На междоусобицу Погибли тридцать тысяч воинов! Да с такой силой мы могли бы отбросить мавров далеко на юг, укротить непокорных норманнов и славян. Ты слышал, что князь Аскольд смог освободиться из заточения, перебил всю охрану в монастыре, в котором был заключён, и скрылся со своими воинами в землях ободритов?