Могу я предложить вам деньги?
Продавец не хочет денег.
Печатник из Майнца напрягся и уже готов был распрощаться, но Вийон похлопал его по руке, словно успокаивая. На губах все та же дерзкая ухмылка, лицо казалось хитрым и насмешливым.
Он готов бесплатно отдать вам эти сочинения в обмен на ваши услуги.
Застигнутый врасплох немец пробормотал нечто невнятное. Вийон тут же изложил ему пожелание Гийома Шартье заполучить для своей епархии печатную мастерскую и некоторые неизданные сочинения. Чтобы не вспугнуть добычу, короля он решил не упоминать.
Фуст быстро произвел подсчеты, но сразу дать ответ не решился: предложение показалось слишком заманчивым, наверняка имелся подвох. Он попросил время на размышление, надо было посоветоваться с компаньонами, получить гарантии, но было понятно, что в голове у него одна мысль: как бы прибрать к рукам все эти книги, сваленные в кучу у ног Франсуа.
Старый книготорговец распрощался, пообещав ответить в ближайшее время. Когда он вышел из комнаты, Колен не смог сдержать радости. Франсуа остался сидеть, молча складывая бесценные тома обратно в котомку. Он не чувствовал себя победителем. Он досадовал, что ему приходится быть на побегушках у Гийома Шартье, что он вынужден покорно выполнять приказы этого лицемера-епископа. А главное он предает книги.
Епископ Парижский, бранясь и чертыхаясь, перебрался через мостовую, стараясь не угодить в лужу. Рядом с ним семенили два монаха, тщетно пытаясь укрыться от дождя под полотняным балдахином, который скручивался и выворачивался во все стороны под порывами ветра. По сточным канавам улицы Сен-Жак неслись отбросы, которые прелат брезгливо отталкивал епископским жезлом. Иоганн Фуст поспешил распахнуть дверь своей новой лавки, а его зять, Петер Шёффер, уже стоял наготове со щеткой в руке, чтобы почистить забрызганную грязью митру.
Едва войдя в помещение, монсеньор Шартье заткнул нос. От терпкого запаха чернил и пота к горлу подступила тошнота. Фуст призвал рабочих к тишине, и те перестали стучать молотками. Вийон стоял, облокотившись на ручной пресс, на лице его была издевательская усмешка. Он держался чуть в стороне от остальных и не без удовольствия наблюдал за брезгливыми гримасами высокомерного священника, угодливыми улыбками Фуста, усталыми лицами подмастерьев, словно каждый пытался надеть выражение лица, подобающее его персонажу.
Шёффер поцеловал перстень его преосвященства и, не дожидаясь дальнейших указаний, начал экскурсию по типографии, явно гордясь своим детищем. Гийом Шартье последовал за ним, лавируя среди машин и стопок бумаги и рассеянно слушая объяснения. Рабочие стояли навытяжку и мяли в руках головные уборы. Осмотрев мастерскую, епископ торопливо перекрестил ее, благословляя, а один из сопровождавших его монахов в это время энергично тряс медным кадилом. Сияя от гордости, Шёффер вручил Шартье первое сочинение, опубликованное в Париже в год 1463 от Рождества Христова, одобренное королевской цензурой. Он торжественно объявил, что это есть краеугольный камень здания, которое, подобно Александрийскому маяку, озарит весь мир и будет способствовать славе Франции. Шартье, не слишком взволнованный этой речью, небрежно бросил книгу на липкий от смолы верстак.
Вийон с горьким чувством наблюдал за епископом, который так пренебрежительно провел обряд. Это важное событие, безусловно, заслуживало особой процедуры, куда более торжественной. Раздосадованный, он отошел вглубь помещения, где стояли неработающие печатные станки. Их была целая дюжина, они выстроились двумя параллельными линиями, и Франсуа прошел между ними, словно проводя смотр войск. Массивные, сделанные из тяжелого крепкого дерева, они щетинились смазанными жиром рычагами и рукоятками, в них чувствовалась пугающая сила. Они были накрепко приколочены к помосту, чтобы не тряслись во время печати. Горделиво стоя на своем возвышении, они казались величественными, словно статуи правителей. Вийон понимал, какое влияние эти станки окажут на судьбы людей. А еще они были немного похожи на него: с виду послушные, можно подумать, что ими легко управлять. Но они как и Франсуа будут служить не только Фусту или Шартье, не станут лишь инструментом для удовлетворения их амбиций, для политических и финансовых интриг, способом достижения их жалких целей. В станках слишком много силы, ее нельзя заставить работать только для пользы этих людей, нельзя лишить свободы, заключив в тюрьму или в мастерскую. В печатных станках Вийон внезапно увидел своих союзников, союзников своей поэзии. Они напомнили ему лошадей, которых он воровал, ломая глубокой ночью ограждение загона, обуздывая их порывы, смиряя их трепет, уводя их в сумрачные леса, все быстрее, все дальше. Может, эти машины тоже способны лягаться и вставать на дыбы?
* * *
Фуст велел рабочим вновь приниматься за работу и пригласил знатного гостя к себе в кабинет. Шёффер и Вийон последовали за ними, тщательно закрыв дверь. Старый книгопечатник уведомил Шартье, что арендовал все свободные помещения на улице Сен-Жак. К нему готовы присоединиться многие немецкие печатники, за исключением Гутенберга, его бывшего компаньона, который категорически отказывается открывать отделение в Париже из-за давней ссоры. Несчастный по уши в долгах. Он живет на скудную ренту, пожалованную ему архиепископом из Нассау, хотя мог бы пользоваться щедрым покровительством Людовика XI или Шарля Орлеанского, куда более сведущих в литературе, нежели какие-нибудь придворные викарии.
Не слишком заинтересовавшись рассказом Фуста, Вийон блуждал взглядом по книжным полкам вдоль стен. В дальнем углу в дрожащем свете свечи сверкнул украшенный гербом переплет. Сам герб чеканка на чистом золоте узнать было нетрудно: это был один из наиболее известных в христианском мире гербов, он принадлежал флорентийскому семейству Медичи. Как ни странно, девиза на нем не было. Вместо него на гербовом щите виднелся некий орнамент из более тусклого золота, не итальянский, не геральдический. Франсуа напряженно вгляделся в извилистый контур, и в какой-то момент ему показалось, будто он различает очертания семитских букв. Древнееврейские мотивы и причудливые арабески нередко использовались, дабы священные книги выглядели как Библия или восточные фолианты. Сцены из жизни Христа испещрялись иудейскими письменами, а также изображениями Сатаны. Но здесь смешение дворянских символов и еврейских мотивов, похоже, свидетельствовало об особом единстве, это был своего рода союз: два символа, итальянский и еврейский, переплетались, образуя единство.
Заметив изумление Вийона, Петер Шёффер резко вскочил с места. Он встал прямо перед Франсуа и, повернувшись к нему спиной, довольно долго с чем-то возился. Когда он сел, книги уже не было видно она исчезла, спрятанная среди прочих. Тома, которые прежде валялись в беспорядке, теперь стояли ровными рядами. Свеча погасла.
* * *
Епископ начал проявлять нетерпение. Обычного процесса производства книг будет недостаточно. Король требует от Фуста не просто управления книгопечатной мастерской. Выбор пал на немца не потому, что тот ловко управляется с баночками типографской краски, а потому, что он первым стал издавать неизвестные тексты, которые могут дать Парижу преимущество над прочими столицами. Именно с помощью изданных здесь, на улице Сен-Жак, сочинений Людовик XI желает упрочить влияние Франции. Покровительство искусствам самый верный признак процветания монархии и монарха, свидетельство его могущества. По крайней мере, именно эту мысль Шартье пытался внушить собеседникам, не раскрывая истинной цели данного предприятия. Даже Вийону он не сказал об этом ни слова, и тот был весьма удивлен пристрастием короля к подобного рода вещам.
Истинные мотивы суверена были куда более прозаичны: финансы. В тот момент все, поступавшее из Византии, Александрии, с Востока, шло через долину Роны. Папский сюзеренитет над Авиньоном и Конта-Венессеном лишал короля огромных доходов от дорожных пошлин и налогов на товары. Их взимал папский наместник, пополняя сундуки Ватикана, а не королевскую казну. Король желал заставить Рим уступить ему этот источник доходов. Оказалось, что сочинения, изданные Фустом, в высшей степени раздражают Ватикан, поскольку ослабляют влияние Церкви на человеческие сердца. План молодого государя был прост. Позволив Фусту заполонить Францию текстами, растлевающими души христиан, Людовик XI выступит защитником веры: бросит все силы на борьбу с угрозой. Но дабы остановить этот гибельный поток публикаций, ему будет необходимо получить контроль над всеми военными фортами Прованса. Подобный шантаж может дать результаты лишь в том случае, если папский престол почувствует реальную угрозу, исходящую от произведений, подрывающих основы религиозных догм. Фусту надлежало обеспечить достаточное количество такого рода сочинений. А он все расхваливал свои печатные машины и только.
Стиснув пальцы на рукоятке жезла, Шартье недовольно хмурился и сверлил взглядом Франсуа. Вийон почувствовал, как что-то стиснуло его горло. Петля виселицы? Хотя Колен следил за Фустом уже несколько месяцев, ему до сих пор не удалось установить, откуда тот берет сочинения, столь необходимые королю для достижения его целей. Шартье имел полное право потребовать отчета. Согласно договоренности с Фустом, патент и исключительное право на осуществление издательской деятельности предоставлялись ему при условии публикации редких и значительных произведений, которые тот получал из неизвестных источников.
В помещении воцарилась непрочная тишина. Фуст прекрасно понимал, чего ждет от него епископ, но ему надлежало неукоснительно следовать инструкциям. Те, кто стоял над ним, не давали ему разрешения вести переговоры дальше. Хотя возможный альянс с королем Франции и сулил нежданную прибыль, они проявляли сдержанность. Париж не должен знать об истинной цели их деятельности. Иначе работа последних лет окажется под угрозой.
Старый книгопечатник нервно крутил кольцо. Золотой дракон то оказывался под пальцем, словно подстерегая неграненый рубин, то появлялся вновь, вцепившись когтями в красный камень, будто высасывая из него кровь.
Я сообщу о ваших требованиях кому следует. Мои компаньоны польщены вашей заинтересованностью. И несколько обеспокоены
Гийом Шартье был удивлен, узнав, что Фуст, как и он, всего лишь посредник. Однако он не собирался развеивать тревогу таинственных хозяев Фуста, да и не мог сказать ничего определенного относительно намерений короля. Почтительность, которую проявляли к его государю эти люди, зиждилась на страхе перед ним, так и должно быть.
Дабы не оскорблять его величество, они готовы принять посланника.
Где и когда?
Дата на ваше усмотрение, монсеньор. А вот место отнюдь не близко.
Это неважно. У нас хорошие лошади.
Боюсь, лошади не понадобятся. До Святой земли быстрее добираться морем, нежели сушей.
Епископ с трудом сдержал дрожь. Затем с истинно пастырским спокойствием повернулся к Франсуа:
Ты хорошо переносишь качку, Вийон?
* * *
Ответа Франсуа Шартье, разумеется, не ждал. Он дал приказ о немедленном отъезде, продиктовал условия, назначил сроки, потребовал гарантии, тем более что Фуст упорно отказывался раскрыть имена своих покровителей и даже не назвал место их пребывания. Иерусалим? Тверия? Назарет?
Вийону в сопровождении Колена надлежало отправиться в Геную, там его будут ждать и передадут дальнейшие указания. Хозяева Фуста раскроют свои имена лишь в том случае, если переговоры завершатся успешно. Шартье негодовал, полагая, что подобная таинственность оскорбительна для французской короны. Неужели порядочность короля ставится под сомнение? Но пришлось смириться: Фуст куда больше боялся навлечь на себя гнев своих покровителей, нежели нанести обиду Людовику XI, путь даже придется гнить в застенках. Надо сказать, что подобная решимость не могла не произвести впечатления на епископа.
Шартье резко завершил визит и ушел, не попрощавшись с Франсуа. Фуст и Шёффер заискивающе проводили монсеньора до самой двери мастерской. Оставшись в кабинете один, Вийон в последний раз бросил взгляд на полки, стараясь разглядеть украшенный гербом том, который Петер Шёффер поспешил от него спрятать. Всем известно, что Медичи союзники Людовика XI. Король убедил их перевести в Лион свои женевские предприятия как раз тогда, когда Франсуа встречался там с Фустом. У них имелись давние торговые отношения, но, помимо этого, Медичи, известные своей ученостью и любовью к книгам, вполне вероятно, давали королю советы. Их библиотека была одной из лучших в Европе. Но что все-таки означали древнееврейские знаки на их гербе? Медичи, как и Людовик XI, хитры и коварны. Если понадобится, они заключат союз с самим дьяволом.
Шёффер поспешно вернулся, схватил Вийона за локоть и потащил к двери. Не успев опомниться, Франсуа оказался на улице. Легкий ветерок ласкал его щеки. Он попытался привести мысли в порядок. Во что это он ввязался? Он никогда не боялся неведомого. Напротив, он ненавидит все, что известно заранее, что можно просчитать и предугадать. Но он не любит чувствовать себя марионеткой в чужих руках, не любит, когда им играет капризная судьба. Он всегда старался управлять собственной жизнью, он должен сам делать выбор, пусть даже неправильный. До сих пор так оно и было. И сейчас он мог бы сбежать, прибиться к шайке разбойников в лесу, в Фонтенбло или Рамбуйе, или просто спрятаться в какой-нибудь савойской деревушке подальше от Шартье и судейских, которые в конце концов потеряют его след. Так почему же он мечтает о судне, ожидающем его в генуэзском порту, о натянутых белых парусах, представляет себе, как нос корабля рассекает волны и вот-вот прорвет горизонт?
Встав на пороге типографии, Шёффер убедился, что чужака поблизости нет. Франсуа ускорил шаги и обогнул угловой дом улицы Сен-Жак. Надо было как можно быстрее предупредить Колена, что завтра рано утром им следует явиться в Консьержери, чтобы получить разрешение на выезд и необходимые для путешествия деньги.
Улицы были пустынны, дождь перестал, между крышами виднелось бледное закатное небо. Франсуа шел быстрыми шагами, а его тело сотрясала странная дрожь. Чтобы прогнать озноб, он попытался сосредоточиться на знакомых вещах и согреться их теплом: грязные мостовые, каменные межевые столбы, позеленевшие от мха, вывески над воротами, которые раскачивает ветер: кабан, кружка, циферблат солнечных часов. Он изгнанник. Он покидает Париж, этот благородный город, где тюремщики и палачи считают себя вправе назначать цену поэтам, бросать их в тюрьму и пытать. Он не чувствует себя здесь свободно. Все стало слишком изысканным, угодливо-льстивым, слишком пропитанным духом Сорбонны. А ему нужно другое: энергия, сила, дерзость. Место, где важен каждый шаг, где каждое мгновение бросает новый вызов, где тело и душа всегда должны быть настороже. Но существует ли на этом свете такое место? Если да, то это место, полное страстей и терзаний
На рассвете Франсуа разбудили хриплые мужские голоса, женская болтовня, грохот тележных колес. Генуя город чрезвычайно шумный и беспокойный. Люди не умеют разговаривать тихо, только орут: из окон, из подворотен, с высоких террас. Тысячи отголосков эха перекликаются в узких улочках, отскакивают от камней, проскальзывают через слуховые окна, вонзаются в барабанные перепонки и остаются висеть плотной пеленой, не улетая в небо, слишком спокойное, слишком синее, слишком далекое.