С вашего разрешения, пойду вымою руки.
Он уходит, а Шахла занимает своё прежнее место в проходе. Она довольна.
Куда этот пёс девался?
Нельзя так, ты что?
Она меня щиплет повыше локтя.
Я знаю, что это ты его науськиваешь. А мы, женщины, должны помогать друг другу.
Я не говорю ей, что попробовала подшутить над Пэжманом и что у меня это получилось.
Зачем ты с ним так строго?
Рядом с ним сидит девушка, отвечает Шахла, прекрасная, как букет цветов, но его бесстыжие глаза предпочли меня, чья юность давно ушла. И кто сказал тебе, что я с ним строга?
Я не думаю, что Пэжман из таких мужчин, говорю я и чувствую, что у меня затекли ноги.
Хромаю в хвост самолёта, держась за спинки кресел. Пассажиры сладко спят или пребывают в полусонном оцепенении с полуоткрытыми глазами. Звучит спокойная музыка кажется, латиноамериканская; потом лётчик объявляет, что мы летим над океаном. Им бы только похвастать! Мысль о падении с высоты заставляет волоски на моём теле встать дыбом. Был бы день, я бы пофотографировала немного.
Дверь открывается, и появляется Пэжман; держа руки перед грудью, он улыбается мне. Я запираюсь в туалете, и от моего вида в зеркале мне становится плохо. Плешу водой себе в лицо, замечаю, что вздутие губы почти прошло. Сумочку я забыла прах на мою голову! Причёсываюсь мокрой рукой но это бесполезно: нужен гребень. Пытаюсь открыть дверь, и это у меня не получается. Нажимаю на ручку так, как показывает стрелка, и всё впустую. От чувства запертости накатывает истерика. Дёргаю ручку так и этак, сердце колотится, и спину простреливает боль. Лампа, свет которой похож на лунный, горит то слабее, то сильнее, потом начинает мигать. Сердце ёкает и уходит в пятки. Надо же было попасть в воздушную яму именно в это время! Я могу нажать на кнопку вызова, но не хочу позориться. Нужно успокоиться. Опираюсь локтем на дверь, а лбом на руку. Сглатываю слюну и другой рукой мягко нажимаю на ручку. Со щелчком дверь открывается.
Доктор Шабих спрашивал: «В ванной или в душе, громкие слова читать?»
Я ответила: «Мама, Нази, сказала, что несколько раз меня слышала».
* * *
Не успела я расслабиться в кресле, как идёт красивая стюардесса с тележкой, на которой полным-полно и пьяным-пьяно. Эту бортпроводницу я ещё не видела. Её медового цвета глаза пьяны и развратны, верхняя пуговица рубашки расстёгнута. И форменный шейный платок отсутствует: видимо, их бригадир совсем потерял бдительность. Хорошо, что Шахла спит, но Пэжман с этими напитками вознамерился поработать за всех. И стюардесса расщедрилась и ни в чём ему не отказывает. А вот на три ряда впереди горит яркий свет, и я завидую тому мужчине, который уже несколько часов сидит с книгой. Наверное, если бы мы с соседями так не увлеклись беседой, тоже посвятили бы время чтению. Я достаю свою синюю тетрадку, чтобы выполнить ежевечернее задание. Да не оставит Всевышний доктора Шабиха вспоминаю его чёрные масляные волосы с чувством благодарности за эту привычку, которую он мне привил. Перед Пэжманом два полных стакана.
Госпожа, за ваше здоровье!
Мерси.
Это неплохо убивает время. И другие положительные качества имеются.
Спасибо, я пить не хочу.
Госпожа, где мы и где благородство вин? Питейный где дом и где собеседники сердца?
Вы и стихи читаете.
Он выпивает залпом второй стакан.
Я знаю, что сейчас в твоей голове, госпожа. Но погоди, доживи до моих лет, когда нет ни силы в руках, ни ног для бегства.
Вокруг его губ пена, и он продолжает с жаром:
Бабищу нового типа видели сегодня? Именно такие нувориши подорвали основы режима. Я сотни раз говорил: натяните вожжи! Но разве слушают, госпожа?
Ворочать языком ему становится тяжело.
Прах на голову Пэжмана. Эта мегера вообще понимает, кто такой Пэжман? Имеет представление, с какими я людьми общаюсь?
Вы знакомы со знаменитостями?
Со знаменитостями?! он аж подпрыгнул, наполовину поднялся с кресла. Это я сказал?! Я произнёс имена?!
От его взгляда и тона мне не по себе. Он хватает сам себя за горло, говорит визгливо, и изо рта его неприятно пахнет. Наклонившись вперёд, вдыхает полной грудью:
Я решительно отверг
Когда я открываю глаза, я вижу в иллюминаторе красное небо, постепенно превращающееся в голубое. В этом небе нет ни единого облачка. Шахла приглаживает взъерошенные волосы и говорит:
Погляди-ка на них! Эти американцы напрасно они радуются. Погляди, как они дрыхнут!
Она имеет в виду женщину, завалившуюся на плечо соседа.
Разве они виноваты в том, спрашивает Пэжман, втирая в свои руки крем жёлтого цвета, что вы в дороге и оказались одна-одинёшенька?
А что же мне, путешествовать с моим никчёмным супругом? Он только называется мужчиной. Бросил меня тигру в пасть, а сам как мышка затаился.
Не сочтите за нескромность, но в чём ваши трудности, соблаговолите намекнуть.
Компаньоны подставили супруга, можно сказать, отправили его за чёрным горохом. А потом, пользуясь неустойчивостью рынка, расхитили собственность.
Для этой болезни у меня есть лекарство, Пэжман улыбается. Есть один рецепт: всё будет в порядке.
Вы не шутите, доктор? Дай Бог мне вас отблагодарить. Но они люди не маленькие.
Пэжман бьёт себя в грудь:
Пусть они хоть слонами будут, Пэжман их повалит.
Шахла чуть ли не летает.
Не нервничайте так, Шахла-ханум, замечает Пэжман. Пассажиры отдыхают, не нужно их тревожить.
Железное окошко в двери камеры открывается со скрежетом и сбрасывает меня с облаков в тюрьму. Хочется закрыть глаза и продолжить полёт. Я не желаю возвращаться на землю, в этот ад.
Глава вторая
Все заключённые замолчали и смотрят на квадратное оконце, соединяющее тюремный блок с коридором и свободой длиной в два шага. Низкий хриплый голос оттуда объявляет:
Заключённая, прибывшая два часа назад, на выход!
Головы поворачиваются в мою сторону. Хатун говорит:
Не бойся, это простейший допрос.
Я пробыла в этой дыре а мысленно несколько раз побывала в Америке и вернулась только два часа. Всего-то! Хатун и Фатима подхватили меня с двух сторон и подвели к двери: ноги мои отказались идти.
Следователю ничего не говори про знакомого, советует Хатун. Им вообще нельзя верить, в основном давят на тебя.
Я иду позади надзирателя средних лет, который держится со мной без враждебности. В конце коридора он останавливается перед небольшой дверью. Стучится и открывает её. Очень тесная комнатка со старым столом, деревянным стулом и шестидесятиваттной лампой. Я вхожу, дрожа от страха; не знаю, зачем я здесь, и потому голова кружится.
Внезапно дверь комнаты распахивается, и на пороге появляется грубый самец в костюме. Он оглядывает меня с головы до ног, гладит свои густые усы и закрывает у себя за спиной дверь. У меня возникает ощущение, что от моего вида он слегка успокоился.
Сядь, командует он, и я невольно подчиняюсь.
Он кладёт свои крупные руки на стол и выпячивает грудь. И стол под давлением его лап вот-вот рухнет.
Имя.
Сглотнув, я говорю:
Господин, произошла ошибка: я не из тех, за кого вы меня принимаете.
Я сказал: имя?
Бесполезно: хотя он и одет в гражданское, но по-военному властен.
Нахид, медленно говорю я.
Нахид дальше?
Нахид Рузэ.
Профессия?
Студентка.
Место жительства?
Америка, Нью-Йорк.
Что?!
Я живу в городе Нью-Йорке.
Доктор Шабих спросил: «Почему приезд в Америку?»
«После убийства отца и смерти моего деда, хадж Исмаила, приехала машина и отвезла куда-то меня и маму. Там у нас взяли отпечатки пальцев. Через несколько дней мама сказала, что из Ирана придётся уехать».
Шабих: «Сразу приезд в Нью-Йорк?»
Я: «Нет, первые несколько лет мы жили в Ньюарке. Когда меня зачислили в университет, переехали в Нью-Йорк. Один из друзей хадж Исмаила устроил все дела».
Шабих: «Средства к жизни откуда?»
Я: «Свою собственность хадж Исмаил завещал мне; мой двоюродный брат (сын тётки), живущий в Иране, получил от меня доверенность на управление этим имуществом».
Следователь отодвигается от стола. Подбоченясь, разглядывает меня. Поворачивается вполоборота. Я прячу руки под столом и опускаю глаза. А он левой рукой поднимает мой подбородок я чуть не упала со стула.
Ты не врёшь?!
Нет, клянусь Богом.
Естественно, у тебя есть и документы, подтверждающие твои слова?
Конечно, есть, я повеселела, а он вдруг раздражается:
Тогда чего же тебя понесло на демонстрацию?! Слышал я, что и лозунги хорошо кричала, и сопротивление оказала.
Я?! Это всё неправда. Мы с Кейханом должны были зайти в университет, но он был закрыт
Ты была с Кейханом?
Да.
Говоришь, в университет?
Да.
Он твой постоянный парень?
Нет, отношения не такие, он из близкой нам семьи. Только что познакомились.
Как бы там ни было, всё, что ты знаешь об этом Кейхане, обязана рассказать. О нём и о его семье, ничего не утаивая.
Он встаёт и шагает по двум метрам пространства. Несильно стучит кулаком в стенку и спрашивает:
Ты знаешь, где находишься?
В тюрьме.
Ошибаешься. Это Второе управление Шахских вооружённых сил. Здесь, за этот стол сажали и развязывали язык таким людям, рядом с которыми ты мелкая букашка.
Вы не верите моим словам?!
Он смеётся причём от души. Когда он был раздражён, лицо его было терпимее.
Я бы очень хотел поверить, но не могу.
Что я должна сделать, чтобы вы мне поверили?
Он вновь кладёт руки на стол и наклоняется вперёд. Золотая цепь качается на его шее.
Есть способ. От смерти нет лекарства. А ты должна заслужить моё доверие.
Я не понимаю.
Разъясняю. Ты сказала, что живёшь в Америке?
Это так.
Эге. Я сейчас уйду, а ты возьмёшь ручку и опишешь всё, что делала с момента прибытия в эту дыру и до сегодняшнего ареста.
Вы имеете в виду, с момента прибытия в Иран?
Не умничай. Я сказал, до последней точки опишешь всё, что делала после прибытия в наше славное отечество.
Всё-всё?
Полностью и без исключения. Даже каждую мысль обязана упомянуть. Ничто не должно выпасть из поля зрения. Особенно этот парень. Не забудь указать его адрес.
Поняла. Я всё напишу. Кстати, у меня неплохой стиль, и память хорошая.
Прекрасно! Но есть ещё одно.
Он достаёт из нагрудного кармана пиджака пачку сигарет настолько глуп, что в этом крохотном душном пространстве будет курить! Коробок спичек выскальзывает из его руки, и он наклоняется за ним. В этом положении остаётся неестественно долго, потом выпрямляется, улыбаясь до ушей. Закуривает сигарету и объявляет:
Второе условие важнее первого.
Пожалуйста, я слушаю.
Я тебе намекну на одну важную вещь. Видишь ли, уважаемая, то, что я тебе поручил написать, это в твоих интересах. А вообще я обо всём имею сведения и знаю, когда ты приехала, куда ты ходила и даже что ты ела.
Надо же!
Именно. Но я говорю: напиши, чтобы там, наверху, получили подтверждение твоей невиновности.
И потом меня освободят?
Слишком быстро, госпожа; слишком.
Воздух в комнате стал таким удушающим, что сам этот деятель закашлялся. Недокуренную сигарету раздавливает ногой.
На чём мы остановились? Ага, я говорил Прямо скажу: освободиться в таких обстоятельствах легко не получится, будь ты невиновна или виновна. Понимаешь меня?
Что это значит?!
Ты напиши, а я в своё время скажу.
Смысла последних фраз я не поняла, но они меня встревожили. Он открывает дверь комнаты за ней стоит надзиратель. Перед тем как уйти, следователь развязно заявляет:
Госпожа Нахид, а ножки у вас длинные и привлекательные.
Я заледенела. Мне показалось, что меня, обнажённую, вытащили на обозрение похотливых мужчин. Изо всей силы обеими руками я бью по столу и кричу:
Будьте вы прокляты, прокляты, прокляты!
Передо мной стопка серой бумаги и две ручки. Если я скажу, что раскаиваюсь в приезде в Иран, я не покривлю душой. Но делать нечего. Писать это лучший выход.
Аэропорт Мехрабад мрачен и почти безлюден.
Пассажиры нашего рейса, размякшие и усталые, собрались вокруг ленты транспортёра. Чемоданов не видно. Я расслабленно сижу на металлическом сиденье. Хорошо Пэжману и Шахле: они у трапа самолёта сели в машину и укатили. Как обошлись с багажом не ведаю. Неплохие они люди; я обоим дала свой нью-йоркский телефон и взяла их номера. Вытягиваю шею: по-прежнему нет чемоданов. Там, за стеклом, толпа встречающих с букетами, среди них должен быть Асгар. Некоторые из них машут руками. Если бы не этот проклятый чемодан, я уже была бы там. Я говорила маме: из Америки в Иран не везут целый чемодан подарков тем более, у меня столько своих вещей. Но она разве послушает? Лента, наконец, дёргается и начинает ползти. Левой рукой я останавливаю мой чемодан, а правой хватаю его за ручку. Он накреняется, потом переворачивается. То, что при этом я не надорвалась, это счастье. Коленкой я толкаю чемодан вперёд; ковра в зале нет, и колёсики издают скрежещущий звук. У паспортного контроля пусто. Молодой служащий в кабинке берёт мои документы и чешет лоб изжёванной ручкой. «Сколько лет вы не были в Иране?» «Лет семь-восемь». «Почему?» «Не довелось». «Вы студентка?»
Он так ожесточённо чешет голову, что Это вызывает скорее моё подозрение, чем жалость: не хочет ли он подстроить каверзу?
Господин, говорю я, я плохо себя чувствую. Вы видели: я чуть не упала.
Он засунул ручку чуть не до половины в правое ухо. В очередной раз рассматривает меня и ставит в паспорт бледную печать. И добавляет:
В этом листке укажите предполагаемый адрес проживания в Иране.
Итак, если прикинуться мышкой, то это даёт результаты. Я миновала последнего контролёра, но в толпе людей с цветами не нахожу Асгара. Достаю из сумочки самое новое его фото, которое тётушка прислала год назад, и вижу, что нет ни малейшего сходства ни с кем из тех, кто томится возле зала прилётов. Вообще, если бы не тётушка, я бы никогда не поехала в дом хадж Исмаила.
Доктор Шабих попросил: «Описание Асгара».
Я ответила: «Друг в детстве и неизвестный в настоящем».
Доктор Шабих: «Более точное описание?»
Я признаюсь: «Какое-то время назад он перестал отвечать на мои письма».
Оставаться дальше в аэропорту пустая трата времени. Я тащу чемодан. Подворачиваю ногу, и ремешок моей туфельки лопается. Только этого не хватало. Одежда запачканная и помятая, лицо и голова в беспорядке Теперь ещё и обувь порвана. Кое-как, подволакивая ногу, я всё-таки вытаскиваю чемодан из здания аэропорта. В глаза бьёт солнце осеннего дня. Через воротник жакета я извлекаю тёмные очки и надеваю их. Берусь за ручку чемодана, и его острый угол бьёт меня по левой щиколотке. Я лягаю его в ответ. Теперь и правая моя ступня заболела. Оставляю чемодан и спускаюсь по каменным ступенькам. Такси оранжевого и кремового цвета стоят чуть поодаль, на другой стороне проспекта. Вокруг меня крутятся молодые люди и предлагают ехать вскладчину. Но тут ещё одна беда настигла: я вспоминаю, что у меня нет иранских денег. Уж не говоря о том, что я не знаю точного адреса. Не думала я, что Асгар так меня подведёт и не приедет встречать. Ну и везение! Мало ему было грубостей на расстоянии, ещё одну совершил прямо здесь.
Какой-то юноша расхаживает вокруг моего чемодана. Этот предмет столь же нелеп, сколь и привлекателен для воров! Я поднимаюсь по ступенькам, а кто-то за спиной спрашивает: «Это ваш чемодан?»
Не знаю, почему, но я ему отвечаю: «Да, мой».
Тогда этот мужчина, обогнав меня, первым берёт ручку чемодана и объявляет:
Машина припаркована прямо здесь. Она и с обогревом, и чистая.
Я смотрю на «Кадиллак» цвета чёрного кофе, на который он указывает. Машина шикарная. Хочу забрать чемодан и вижу его смуглую волосатую руку. Снимаю очки. Это Асгар. На фотографии похож больше, чем можно было ожидать. Сев в «Кадиллак», я сильно хлопаю дверью. Асгар одет в солидный костюм с шикарным галстуком. Он заводит двигатель и говорит: