Нет Бога, кроме Аллаха!
Превосходно! восклицает Шамси. Ну и острый слух у Тубы!
Тётя разговаривает? удивляюсь я. Асгар предупреждал, что она может говорить, но не делает этого.
Только эти слова и произносит, в любой ситуации.
Я вглядываюсь в лицо тётушки: если она столь отчётливо произнесла эту фразу, для неё не составит труда сказать любую другую. Почему же Асгар этого толком не объяснил?
Я сомневаюсь, что тётя отсюда слышала нас, говорю я. Вы не обращали внимания, в какие именно моменты она это произносит?
Шамси качает головой:
Я не помню даже, что вчера ела на ужин. А ведь и ей была судьба кушать то же самое.
«Что такое судьба, по-твоему?» спросил доктор Шабих, и я ответила так:
«Вечером после того, как убили папу, мне стало очень плохо. Тётя сжала мне руку и сказала: Девочка моя, не мучайся. Такова была судьба.»
Доктор Шабих удивился: «Смерть отца была судьбой?»
«Хадж Исмаил умер через несколько дней после убийства отца, ответила я. Однажды он явился мне во сне и сказал: Девочка моя, и это была судьба, то есть предопределение, участь».
Мне хочется ещё поговорить с Шамси и узнать, как жила семья Рузэ в эти годы. Я стою у входа в кухню, приложив руку к груди, и смотрю на неё. А Шамси смотрит на мои ноги и говорит:
Когда я закончу с обедом, я пойду куплю тебе новые туфли.
Спасибо, я это сама сделаю.
Она берёт меня за подбородок и внушает:
Ты с детства была сообразительна и остра на язык. Но, девочка моя, откуда тебе знать, где у нас рынок или где, к примеру, продаются банные принадлежности?
Сузив зрачки, она смотрит на большие настенные часы. Берёт с полки склянку кофейного цвета с лекарством, потом, сунув руку под спину тёти, приподнимает её и подкладывает две подушки. Даёт ей проглотить большую таблетку розового цвета, потом снимает с тёти платок и расчёсывает её крашенные хной волосы. Целует её в щёку и укладывает её высохшие руки поверх бёдер. Потом присаживается за чайную скатерть и говорит:
У этой женщины сердце не выдержало. Мало разве она горя видела? Горе по мужу, горе по брату Она не приняла того, что случилось, Нахид-ханум.
Мама, Нази, сейчас сидит в своей шикарной, тёплой и удобной квартире и получает удовольствие от жизни, а я должна здесь нести ответ за события, на которые я не имела никакого влияния. Я спрашиваю:
Шамси-ханум, а как поживает господин Рахман? У него всё в порядке?
Она хлопает себя по бёдрам:
Маш[6] Рахман сейчас, видимо, поднял голову из могилы, чтобы посмотреть, кто про него спрашивает. Это Нахид-ханум, внучка хадж Исмаила.
Я не знала, что господин Рахман умер. Примите мои соболезнования.
Муж мой умер молодым Шамси качает головой. Маш Рахман умер и оставил Шамси вековать
Он был нежным человеком, говорю я.
Слышишь, Туба? отвечает Шамси. Иностранцы скорбят, а как мне оплакать потерю дражайшего друга?
Я не люблю горячее молоко, однако сейчас пью его. И даже нахожу вполне приемлемым. Шамси постелила скатерть для завтрака на ковёр. Аппетита у меня нет, и я не могу заставить себя съесть хлеба с сыром. Шамси не настаивает, хотя сама ест в охотку. Однако перед чаем «Дарджилинг»[7] я не могу устоять. Я переливаю чай из стакана в блюдце и беру кусочек сахара. Шамси ставит чайник с красными цветами на конфорку стильного самовара и спрашивает:
Чем занимается Нази-ханум? Замуж не вышла?
Я чуть не подавилась чаем.
Шамси-ханум!
Вот ты и расскажи Шамси-ханум всю правду.
Нет, она не вышла замуж.
Поклянись Шамси!
Я клянусь и цитирую айаты Корана, но она не верит.
А вы как, Шамси-ханум? спрашиваю я. Замуж не вышли?
Она туго затягивает узел платка, убирает под него свои волосы с проседью.
Ты эти слова больше нигде не повторяй. Мой братец Носрат услышит без крови не обойдётся.
Имя Носрата мне знакомо: Шамси всякий раз, как столкнётся с трудностями, повторяет, что пожалуется братцу Носрату и что он разберётся. При этом никто его никогда не видел. Шамси наливает по второй чашке чая и говорит:
Ты и в детстве плохо ела.
Асгар дома обедает? спрашиваю я.
Асгар?! После того, как появилась дочь архитектора, мы его вообще не видим.
Блюдце выскользнуло из моей руки, и горячий чай пролился мне на бедро и коленку. Нечестность сама сущность таких мужчин. Тупица: так меня подвёл! Ну, увижу я его, покажу так, что он до конца жизни запомнит. Хорошо ещё, что подол мой из толстой ткани, и я не обварилась. Шамси приходит мне на помощь и хочет осмотреть то место, которое я ошпарила. Я отгоняю её, и она жалуется:
Видишь, Туба? А завтра Нази с нас спросит что мы ответим?
Я привожу себя в порядок от стыда я, должно быть, вся красная. Почему я именно так отреагировала? Я бы эту ситуацию приняла как должное, но Асгар должен был сам сказать. Что ж, а он не сказал. Теперь слезами я что-нибудь изменю? Накинув жакет на плечи, я выхожу на крыльцо и сажусь там. Я чувствую, что, приехав в этот дом, я совершила ошибку, принизила сама себя. Чей-то голос слышится с улицы: ритм фраз и выговор кажутся знакомыми. Надев туфли, я иду к воротам и открываю их. Старик заслоняет лицо морщинистой рукой и объявляет:
Шьём одеяла!
Стан его согбен, как тот лучок для трепания хлопка, который он держит в руке. Под мышкой у него длинный прут, а на плече колотушка для отбивания мяса.
Хадж-ханум, есть ли у вас работа, по шитью одеял?
Я гляжу на его закрывающую лицо руку и вижу, что её указательный и средний пальцы прижаты друг к другу, будто срослись. Всматриваюсь в черты его лица. Как звали человека с трапециевидными усами и в этой вот шляпе с засаленными краями?
Господин Мосайеб, говорю я, вы постарели!
Трясущейся рукой он прислоняет к воротам свой лучок для хлопка и снимает шляпу.
Я к твоим услугам, хадж-ханум, но что-то не вспомню. Как эта улица зовётся?
Улица Деразе, отвечаю я. А это дом хадж Исмаила.
Он садится рядом со своими инструментами и тяжело вздыхает.
Глаза мои уже не видят, хадж-ханум. Однако нужда и в предзимний мороз выгонит брожу вот по домам и улицам.
Он не помнит хадж Исмаила и того, что каждый год приходил в этот двор и трепал тут хлопок. Вдруг появляется Шамси и спрашивает:
Ты с кем тут разговорилась?
Я указываю на Мосайеба, и Шамси кривит губы:
Мосайеб уже не работник. Асгар их тут разбаловал.
Нельзя так, возражаю я. Немного денег ему дадим.
Но она запирает ворота и внушает мне:
Нахид-джан, ты в этот дом нищебродов не собирай. А я-то думала, гадальщик пришёл, книгу вот принесла.
Гадальщик? удивляюсь я.
А что, не слыхала о таких? На Западе по книгам разве не гадают?
Взяв мою руку, Шамси смотрит на ладонь и объявляет:
После полудня я тебя отведу к Гялин-ханум. Любую порчу и колдовство она снимает, приводит счастье и женихов.
Ты что, серьёзно, Шамси-ханум? удивляюсь я. Это ведь суеверие.
Шамси закусывает кожу между большим и указательным пальцами и отвечает:
Примечания
1
Девушка цитирует стихотворение Хафиза. Хафиз Ширази (ок. 13251389/1390) персидский поэт, один из величайших лириков мировой литературы. (Здесь и далее прим. перев.)
2
Шахривар шестой месяц иранского солнечного календаря, 18 шахривара соответствует 7 сентября 1978 г. по европейскому календарю. В этот день шахскими силами безопасности была жестоко разогнана антиправительственная демонстрация, что привело к многочисленным жертвам среди манифестантов.
3
Тегеранский «Замок» («Калейе Техран») старинная постройка, имеющая древние могилы.
4
Чавуш человек в караване паломников, исполняющий песни.
5
Двенадцатый имам Мухаммад аль-Махди, исчезнувший в конце IX или в начале X века. По убеждению шиитов, он должен вернуться в конце времён.
6
Машхади (маш) титул человека, посетившего гробницу имама Резы (восьмого шиитского имама) в Мешхеде.
7
«Дарджилинг» индийский высокосортный чай.