Га, что за чертовщина! выругался Сулейман и очень долго смотрел на вал через увеличительное стекло.
Волнистые следы резца были видны отчётливо.
Сулейман подозвал Матвея Яковлевича он работал на соседнем станке и показал ему деталь.
В чём, по-твоему, загвоздка, га?
Всё та же вибрация, ответил Матвей Яковлевич. Или станок вибрирует, или резец. Или деталь вместе с резцом.
Приставив ко лбу указательный палец, Сулейман задумался.
Или резец, или станок, или деталь шёпотом повторил он.
Станок, деталь, резец вот три основных источника вибрации. Какой же из них основной в данном случае? До этого раза Сулейману в голову не приходило рассматривать вибрацию по частям. «А что, если изучать каждый из этих источников в отдельности?» размышлял он.
На его счастье, через цех проходил Иштуган. Сулейман поманил сына, дал ему лупу и, показав вал, высказал пришедшую ему только что мысль.
Иштуган задумался. Пока что ничего определённого сказать нельзя, но сам по себе подобный метод увлекателен. Многообещающий метод.
Подумай-ка поосновательнее над этим, сынок, сказал Сулейман, подметив явную заинтересованность Иштугана. У тебя и голова помоложе, да и пограмотнее ты меня, старика. Я хоть и не сдаюсь характер не позволяет, но всё же, чего от тебя скрывать, сильно разболтались мои гайки. И учёности во мне нет. А ты пальцем подвигаешь туда-сюда планочки на линейке и готов весь расчёт. Как говорят, башка у тебя лучше варит.
Ты, отец, не ищи слабого места, не хитри усмехнулся Иштуган. Я уже взял обязательство помочь литейщикам. Пробую механизировать обработку стержней. А то они вручную маются.
Га! воскликнул Сулейман. Литейщикам помогаешь, а родному отцу от ворот поворот. Смотрю я на тебя, парень, да ещё раз поглядываю: в разъездах по командировкам совсем, видно, забывать стал, чей ты сын.
В этих внешне грубоватых словах прозвучало столько отцовской гордости и любви, что сердце у Иштугана дрогнуло, как бывало в детстве, когда отец, посадив мальчонку к себе на колени, гладил его по головке. Но внешне он, так же как и отец, сказал немного грубовато:
Ладно, дома потолкуем, на свободе, отец Не прерывай своих наблюдений.
Это мы кумекаем и без тебя, отрезал старик.
Иштуган задержался ещё минуту у отцовского станка, забрызганного мокрой стружкой, потом спросил:
Отец, ты видел джизни?
Нет, а что?
Он со мной по телефону говорил. В командировку приказывает ехать.
Ну?! По телефону? А ты?
Неохота мне уезжать. Занялся бы стержнями, вибрацией Да и в своём цеху работы по горло. Учёбу совсем забросил.
Это верно Может, мне поговорить с ним? Я могу отбросить свою гордость ради дела Крепко он обидел нас, сынок. Гостиницу предпочёл дому самой близкой родни. Не захотел нашего порога переступить. Неужели и со мной по телефону будет говорить? Вот это да!
Верно, у него свои соображения.
Какие там соображения!.. нетерпеливо отверг Сулейман. Дурость одна Так что же, поговорить?..
Нет, не стоит, отец. Давай не будем путать родственные отношения с заводским делом. Это к добру не приведёт.
«Родственные отношения?.. размышлял после ухода сына Сулейман. А есть они, эти самые родственные отношения?.. Разве завод и наш дом не две стороны одной медали? Попробуй расколи меня пополам Да что я, арбуз, что ли? Нет, сынок, тут ты того»
5
К середине дня Матвей Яковлевич немного успокоился. Будто постепенно вместе с твёрдым металлом острый резец снимал и ледяную корочку, что обволокла его сердце, будто рукояткой ключа сталкивал он в жестяной ящик под станком не только сизые, обжигающие стружки, но и отлетающие от сердца кусочки льда. Облегчённо вздохнув, он почувствовал, как постепенно наливаются теплом концы его похолодевших пальцев и приобретают прежнюю остроту осязания.
У него и в помыслах никогда не было, чтобы он мог вот так встретиться с Хасаном, так жестоко в нём обмануться. Однако сейчас уже Матвей Яковлевич больше, чем за себя, огорчался за свою старуху: бегает, небось, по базару в поисках солёных грибков для своего бывшего питомца.
Но работа была жаркая, и Матвею Яковлевичу просто-напросто не было ни возможности, ни времени особенно-то отдаваться своим горьким думам. Рабочие сборочного стояли над душой, каждую готовую деталь прямо-таки из рук рвали. То и дело наведывался к его станку и сам начальник сборочного цеха.
Не удалось Матвею Яковлевичу побыть одному и во время обеденного перерыва. Только успел он остановить станок, как подбежал парторг цеха Алёша Сидорин. Этот парень, с такой развитой мускулатурой, что, казалось, полосатая тельняшка вот-вот лопнет на нём, мягко посмотрев на Матвея Яковлевича своими бирюзовыми, как морская вода, глазами и протянув ему руку, сказал:
Нужно поднимать народ на аврал, Яковлич. Мы посовещались на бюро и решили провести на днях открытое партийное собрание. Что скажет на это наш профком?
Очень своевременно будет, Алёша, одобрил Матвей Яковлевич, перебиравший инструменты. Время увлечения отдельными рекордсменами миновало.
Точно. Весь коллектив нужно выстроить в один кильватер. Сидорин потоптался на месте, погладил большой рукой ещё не успевшую остыть коробку скоростей. В море это легко делается, дадут команду и вся недолга. А здесь одной командой не обойдёшься. Здесь нужно другое слово. Поэтому, Яковлич, мы просим вас выступить с докладом, и товарищ Гаязов одобряет это наше решение.
Матвей Яковлевич покачал головой и, как-то весь сразу съёжившись, сказал:
Нет, Алёша, я хоть и профком, но для докладов староват буду. Найдите кого помоложе. У молодых и напора побольше, и посмелее они А мне Он махнул рукой. Старик я Чего уж там
В бирюзовых глазах Сидорина сверкнул лукавый огонёк.
Ну, знаете, Матвей Яковлич, если на то пошло, вам уж этого напора не занимать! Наоборот, мне думается, молодым не мешало бы у вас поучиться кое-каким вещам Так вот, Матвей Яковлич, дело не только в том, чтобы найти докладчика. Азат Хайбуллович и Надежда Николаевна не отказались бы сделать доклад. Дело в том Сидорин поскрёб пятернёй свои русые кудри. Как бы это сказать Если мы поднимем вопрос снизу, то лучше дойдёт до рабочего. Увеличение вдвое плана на установки это штука очень даже не шуточная, Яковлич. Без того по горло хватало, а тут ещё вдвое. Тут, Яковлич, требуется такое слово, чтобы оно подхватило тебя, как девятый вал во время шторма. Так что не отказывайтесь, Матвей Яковлич А материалы, факты мы вам сами подберём.
Их и подбирать нечего, они перед глазами, протянул Погорельцев задумчиво.
В таком случае точка. Договорились? Спасибо, Яковлич. Бегу в камбуз.
И своей походкой чуть вразвалку Сидорин отправился в столовую. Матвей Яковлевич хотел было крикнуть ему вслед: «Куда ты, ведь я ещё не дал согласия», но передумал, махнул рукой: этот матрос всё равно настоит на своём.
Матвею Яковлевичу тоже нужно было торопиться в столовую.
Солнечный свет, проникавший сквозь мелко зарешёченные стёкла огромных окон, заливал стену напротив. Матвей Яковлевич шёл по затихшему цеху, поглядывая на длинную голую стену. Редкие плакаты, лозунги давно устарели, а доска соревнования была покрыта пылью. Ближе к входу в цех толпилась кучка рабочих. Там похожий на медвежонка Саша Уваров и долговязый Баламир Вафин прикрепляли к стене новый номер заводского «Чаяна»[7]. Матвей Яковлевич тоже подошёл. Вытянув шею, он через головы пересмеивающейся, обменивающейся замечаниями молодёжи окинул взглядом «Чаян». В верхнем углу, как раз под изображением скорпиона, крупными буквами было выведено:
«Дорогой Чаян! Просим напомнить нижеследующим членам профсоюза, чтобы они уплатили членские взносы:
1. Аухадиев за 7 месяцев.
2. Силантьев за 5 месяцев.
3. Шарафутдинов за 4 месяца.
4. Самарина за 4 месяца»
Матвей Яковлевич потянул за рукав Сашу Уварова, с удовлетворением рассматривавшего свою работу.
Оглянись-ка, Саша, сказал он комсоргу. Как, по-твоему, выглядят стены у нас в цеху?
Уваров, не совсем понимая, окинул глазами освещённую солнцем стену.
Д-да, видик!.. Непрезентабельный, надо сказать
И мне так думается. Надо бы новые лозунги повесить. И плакаты новые. Видал, сколько народу собрал вокруг себя новый номер «Чаяна»? А через два-три дня ты уже человека здесь не увидишь. То же самое и с лозунгами, с плакатами. Пока они новые, они в глаза бросаются, а повисели недельку их и замечать перестают. Зайди-ка вечерком в завком. Поговорим с Пантелеем Лукьянычем. И затем где же ваша инициатива, комсомол? Почему не организуешь комсомольские рейды, чтобы следили за чистотой в цеху Комсомольские сигнальные посты молчат, будто воды в рот набрали А это разве порядок? Смотри, показал он рукой на горящие тут и там лампочки, на время обеденного перерыва можно бы и выключить свет.
В это время сверху раздался звонкий девичий голос:
Саша, поди-ка сюда.
Матвей Яковлевич обернулся, поднял голову. Наверху, в кабине крана, который чуть не задевал потолок, сидела крановщица Майя. Она уже подкрепилась и сейчас запивала свой обед прямо из бутылки молоком. По барьеру мостового крана, установленного поперёк цеха, было натянуто красное полотнище, на котором когда-то был написан белой краской лозунг, но сейчас буквы стёрлись, можно было разобрать лишь одно слово: «брак»
Матвей Яковлевич, без слов показав пальцем на лозунг, многозначительно развёл руками. Оставив покрасневшего до ушей парня в полной растерянности, он пошёл дальше.
Вдоль стены было множество маленьких фонтанчиков. Здесь рабочие утоляли жажду. Летом в подставки под фонтанчиками старики рабочие клали бутылки с молоком, чтобы молоко не скисло. В эту пору у фонтанчиков никого не было, не видно и бутылок в подставках. Опускались сюда попить лишь прижившиеся в цехе голуби. Матвей Яковлевич сполоснул под умывальником руки и через залитый солнцем двор пошёл в столовую. У лестницы его остановил фрезеровщик Кукушкин. Этот человек, в старинных, с металлическими ободками очках, с коротко подрезанными каштановыми усами, при разговоре всегда смотревший под ноги, был одним из лучших фрезеровщиков цеха, активист-общественник с незапамятных времён, и, однако, Матвей Яковлевич не помнил, чтобы Кукушкин хоть раз обратился к кому-нибудь из завкомовцев с какой бы то ни было просьбой. Поэтому, когда тот сказал, что у него есть просьба к Матвею Яковлевичу, Погорельцев приготовился выслушать его с большим вниманием.
Оказалось, что у Кукушкина пришло в негодность жильё. Во время недавних дождей обвалился потолок. Как профорг и член завкома, Матвей Яковлевич занимался жилищными вопросами.
Ты, Андрей Павлыч, всё на Овражной обретаешься?
А где же мне быть?
Давно бы пора в новый дом переехать. Эдакую уймищу домов понастроили, сколько квартир роздали. Что-то я не помню, чтобы ты заявление подавал
Что правда, то правда Не писал пока.
Ладно Сегодня же после работы загляну. Будешь дома?
Где ж иначе? Наше время прошло, отбегались, улыбнулся Кукушкин.
На обратном пути Матвей Яковлевич задержался у чёрной доски, что висела на стене у самых дверей. На ней мелом заносили обычно фамилии рабочих, допустивших брак. Сердце у Матвея Яковлевича заныло, когда среди других имён он увидел фамилию сверловщицы Лизы Самариной: «Как же ты так, Лизавета?.. Вот и в «Чаяне» тебя помянули с профсоюзными взносами у тебя непорядок»
У внутренних дверей цеха Погорельцеву встретилась Майя. Увидев старика, она зарделась и с быстротой ласточки скрылась в складской комнате.
Матвей Яковлевич посмотрел на кран. Полотнища на барьере уже не было. Старик, улыбнувшись себе в усы, покачал головой. Сколько времени эта девчушка летала из одного конца цеха в другой с этим обидным словом и не видела его. Лампочки тоже были все выключены. А на дверях конторки мастера висела бумажка: «Товарищ мастер, вы не экономите электроэнергию. Уходя, гасите свет! Комсомольский пост».
С Лизой Самариной он попозже поговорил, улучил минутку, когда ходил менять инструмент. Остановившись поодаль, он понаблюдал за ней со стороны. Стоптанные старые резиновые боты. Застиранный чёрный платок. Такой же халат. «Нелегко, видно, живётся без мужа-то». Самарина поднимала с полу тяжёлые детали и, закрепив в станке, сверлила их, затем снова опускала на пол, уже с другого бока.
«Сколько раз она эдак должна наклониться за смену? подумал Матвей Яковлевич. И как только выдерживает у неё спина?» пожалел он бедную женщину.
Что же это получается? Выходит, её основная работа не сверление, а перемещение деталей с места на место. На само же сверление уходит совсем незначительная часть рабочего времени. «А тоже толкуем о повышении производительности труда!.. Разве нельзя поставить возле её станка стол и класть на него детали А сама-то Елизавета, должна же она видеть это. Не со вчерашнего дня на производстве» И опять сжалось сердце у Матвея Яковлевича, как тогда, когда он стоял у чёрной доски.
Лиза Самарина пришла на производство ещё до войны. Она была худенькой, проказливой девчонкой, хохотушкой, любившей попеть, поплясать.
За два-три года работы эта весёлая хохотушка достигла того, что её портреты буквально не сходили со страниц газеты, с витрин производственных показателей. В те годы очень часто приходилось слышать и читать такие слова: «Передовая производственница Лиза Самарина», «Стахановка Лиза Самарина», «Регулярно перевыполняющая план Самарина»
И, нужно сказать правду, хотя и хохотушкой была, а умела держать себя, с парнями не хороводилась. Не вскружили ей голову и шумные успехи, как случалось с некоторыми. Носа не задирала. Её улыбчивость, застенчивое смущение в разговоре со стариками, её скромность создали ей крепкое уважение всего коллектива. Выйдя замуж и став матерью, она не бросила производства. Никто и не заметил, как она утратила славу передовой работницы.
В пору, когда имя Лизы шумело на весь завод, она работала токарем. Потом её перевели на револьверный станок, с револьверного на болторезный, что оставался ещё от старых хозяев. С какого момента, почему мастера стали опасаться давать ей ответственную работу? Когда, каким образом безобидная проказница, хохотушка и певунья Лиза превратилась в замкнутую, злую на язык, бранчливую ворчунью Самарину? Ведь теперь не найти в цехе человека, который бы называл её Лизой, Лизаветой или хотя бы Елизаветой Фёдоровной. Теперь к ней обращаются только по фамилии. Как же, почему забылось когда-то во всём такое приятное имя Лиза, Лизавета, которое так любили старики и молодёжь?
Все эти вопросы ворохом полезли в голову Матвея Яковлевича. И он всё больше хмурил брови, потому что чувствовал и свою долю вины в этой истории. «Половину жизни проводим бок о бок в цеху, а чем дышит человек, толком не знаем», подумал он.
Как дела, Лизавета? обратился по имени к Самариной Матвей Яковлевич.
Самарина вздрогнула и раздражённо оглянулась: кому там ещё вздумалось потешаться над ней?.. Но при виде седоусого Погорельцева успокоилась, как видно, на этот счёт и сухо бросила:
Поди, сами видите
Румяное, когда-то улыбчивое лицо её поблёкло. Из-под платка выбились пряди начавших седеть волос.
Матвей Яковлевич, не обращая внимания на сухость тона, продолжал:
Потолковать бы мне надобно с тобой, Лизавета. После работы как, не сможешь остаться? Ненадолго