Мрачный кокон баюкал её в своей колыбели, и только красивые чужие строки просветляли разум. Сама она не была красивой, а её сплошь черные наряды и какой-то темный, безумный блеск в глазах сильнее подчеркивали это. Она сходилась в дружбе с теми, кто был ей откровенно любопытен, от кого она могла с легкостью что-то перенять без особого вреда для себя, что-то скопировать и коллекционировать, как проделывала с цитатами и поэтическими строфами. В общем, дружила с теми, кто принимал её такой, какая она есть, и с которыми она, на мгновение, забывала о трудностях взросления, плеяде характеров своего семейства, бытовых заботах и рутинных делах.
Из украшений Мистика носила лишь чокер, сделанный ей в подарок Санни из лески и фальшивых антрацитов. Читала, смотрела передачи, находила интересующую информацию быстро в журналах, пособиях, каталогах, но поверхностно, зацепляя лишь самые верхушки айсбергов-монолитов. В пристрастиях, к коим относились цвет одежды, украшения, музыка, поэзия и проза, отличалась одним и тем же, не признавая ничего иного. И все-таки, иногда, глядя исподволь на мать и найденные на чердаке альбомы с пожелтевшими фотокарточками её юношеских лет, Мистика мечтала стать такой же красавицей, полюбить красный цвет, жемчуг, высокие прически и джаз. Но это были только мечты, и Мистика отбрасывала их как старые игрушки, заслышав рев бесчисленных младенцев и рык недовольного отца.
Так, что ты там жгла?
Вопрос возник из ниоткуда, огорошив девочку. Мистика уже решила, что парень ей привиделся, но нет он был настоящий, назойливый, словно муха. Она даже не знала, как он точно выглядит. Лишь голос в ночи, окрашенный различными интонациями, заинтересованностью, простым человеческим любопытством, клокочущим в горле смехом, желанием развеять скуку. Тебе не нравится быть объектом наблюдения, когда ты сам являешься еще тем наблюдателем. Поэтому он, никогда, не сможет стать ей другом, как Санни или Филин. И с какой стати ей с ним болтать? Нарушитель правопорядка, наглец, да и только. И все же?.. Мистика опустила плечи, нахмурилась. Кокон неуверенности, в который она себя загнала уже давным-давно, сжал тиски. Она даже почувствовала знакомую горечь на кончике языка, и хотела уже было проглотить заготовленный дерзкий, ядовитый ответ, как Ром произнес:
Неудачные творения, да? Стихи или
Какая разница?! вдруг вспылила Мистика. Ты из-за этого сюда влез, чтобы допрос мне устроить?! Примчался на огонек, тоже мне!
Спокойнее, леди. Не хотел задеть ваши трепетные чувства.
В его голосе слышалось веселье.
Мистика сжалась, уставившись на тучи. Кончики пальцев на руках у неё похолодели. На домашнем хлопчатобумажном белом носке обозначилась дырка на большом пальце. Мистика цокнула досадливо языком. Зрачок расширился, чуть не поглотив радужку. Она готова была агонизировать. Грозовые тучи угроза, укор ей за всё. Мать твердила, что Мистика совсем отбилась от рук, а нужно помогать, прощать, понимать. Они одна семья. Мистика тупо смотрела на мать натруженные руки, пошедшее красными пятнами от волнения и тревоги некогда красивое лицо, тощая шея, обвислая грудь. Младшие братья и сестры мелкие пакостливые зверьки, пьющие из неё прихлебывая все соки.
Они всегда напоминали ей водяных крыс. А может, они и вправду водяные крысы, принявшие облик детей вечно голодных, не в состоянии связать и пары слов, бегающих так резво и при этом топочущих. Подменыши-оборотни. Настоящие братики и сестрички где-то там, далеко-далеко, за озером с русалками, за кладбищенскими холмами «Надо будет поделиться в следующий раз этой догадкой с Филином», думала, закусив внутреннюю сторону щеки Мистика. А что если и она водяная крыска?.. Вряд ли, они так долго не живут.
Её собственное отражение в зеркале худосочная, нескладная фигура, пятиугольное лицо с маленьким пухлым ртом и приплюснутым носом, темными узкими глазами, как две запятые и непослушной копной черных жестких волос, а еще у неё кожа на руках шелушится и месячные болезненные, хоть волком вой. Что может быть беспросветнее в её юношеские годы?! Лишь перспектива однажды проснуться и обнаружить пробивающуюся из кожных пор крысиную шерстку. И усики. Эпично. Страшнее некуда.
Пытаясь разглядеть слабый сырно-желтый огрызок месяца, Мистика заговорила с изменчивой тональностью:
Создать что-то свое не так-то просто. Много сил, времени, мыслей. Нужно всё упорядочить, чтобы текст звучал, не как хор полоумных недоростков, а как стройная благозвучная симфония. Затишье, потом всплеск, круги на стоячей воде задают движение, действие. Скачок, приземление, легкий трепет в сердце, особая цветовая гамма. Все чувства, переживания, приключения всё должно звучать как по маслу. Живо и легко. Просто и понятно.
Ром внимательно слушал пылкую тираду юной девушки с бледно-желтым, как луна лицом, и горящими черными глазами, невольно переносился в то время, откуда прибыл. Там тоже жила похожая на неё девушка загадочная, пылкая, неукротимая, выписывающая потрясающие разум картины, проживающая их.
Он вздохнул, поднял голову к крыше, где по-прежнему сидела её маленькая копия ершистая, открытая всем ветрам, и в тоже время несозревшая до полного выхода в свет. Ром открыл было рот, чтобы сказать, как он понимает, но тут с нижнего этажа донесся окрик:
Мистика! Опять торчишь на крыше! Слезай немедленно! Твоему младшему брату нужна помощь с пижамой! У меня рук не хватает
Какому из младших братьев не уточнялось.
«Мама, давай без драмы», занавесив смурное лицо волосами, подумала Мистика.
Иду уже!
Добившись ответа, голос исчез из проема окна в гостиную, где при желтушном свете люстры сидел перед телевизором толстый мужчина в белой майке и семейных трусах; вокруг него носились дети всех возрастов, а тощая маленькая женщина в красном халате с гладко зачесанными черными волосами назад выкрикивала требования. Голос её всё время звучал надрывно, резко, как у подбитой птицы
Мне пора, цыкнула Мистика, осторожно поднимаясь на ноги (домашние сланцы вечно скользили). И знаешь, забудь, что я тут наговорила. Это всё ночь. А ночью все кошки серы и далее по тексту. Забудь, короче. Тебе лучше тоже возвращаться домой. Скоро будет дождь.
Уверена? то ли о дожде, то ли о том, что ему нужно вернуться домой спросил Ром.
Мистика качнула неопределенно головой и направилась к лестнице на чердак. Ночь, тучи, огрызок месяца, обрывки чьих-то красивых слов Уже неважно. Однако горечь куда-то исчезла, и слабое мягкое сияние окутало мысли. Отблеск просветления, всего на миг? Всё может быть. Особенно на загадочных лабиринтах Улицы Ив.
Ром еще посидел на ветке, а когда спина совсем затекла, спустился на дорогу. Завтра у них с Филином намечалась грандиозная рыбалка, потом они обещали Санни заглянуть на лимонный пирог. Гостеприимство Санни ширилось и распускалось, как цветочная клумба, после их первого визита неделю назад. Ей явно хотелось чаще бывать в обществе Филина, но тот еще не дозрел, чтобы ответить взаимностью. Рома не прельщала роль сводника, скорее он мнил себя посредником, что не так уж и плохо в сложившейся ситуации.
«Милая пара получится из них в будущем», подумал, растягивая рот в улыбке, Ром. Шагая дальше, поднимая пыль дорог, Ром поежился. Будущее. Сейчас для них важнее настоящее. А для него?.. Их настоящее для Рома всего лишь обломок прошлого, параллель с его настоящим. А вот будущее Будущее для всех неопределенно еще. Встряхнув, как пес, головой, Ром ухватился за лямки рюкзака, ощутил вес пожитков, прибора на дне и вернулся мыслями к мальчику-рыбаку по имени Филин.
Взамен этого кроткого чувства Филин предвкушал наловить воблы для кошки Руны, тем самым наводя мосты только навстречу к кому именно он не распространялся, а Ром просто сказал, что нашел отличное местечко. География того озера совершенно не изменилась с тех пор Оно находилось близ лесополосы, через два холма на север от Зеркального, где они познакомились.
Уйдя подальше от Восток-Запада, Ром вернулся к мыслям о девочке-на-крыше. Значит, Мистика. Верная подруга по проделкам Филина, соратница и болтушка с Санни, стеснительная с незнакомыми людьми, в то же время нахальная, эрудированная, своевольная, запертая за решетку семейного зверинца Направляясь в сторону кладбища, Ром потянулся рукой к боковому карману рюкзака, достал небольшую книжицу с глянцевой обложкой, на которой была изображена бабочка-траурница и немного поодаль пустой кокон.
Ветвь мира. История четвертая
День выдался ослепительно-солнечный, и Оливка уютно устроилась на крыльце, покидав повсюду для удобства плоских подушек. Она скучала всю неделю, так как никто из друзей-соседей не заглядывал к ней, даже мимо не проходил. Бабушка пила на кухне можжевеловый джин и пела фривольные моряцкие песенки на разные голоса. Оливке не было стыдно, она смеялась, грела на солнышке пока можно хромую короткую ногу и продолжала рисовать бездарные картинки из не совсем безоблачных фантазий. Так ей было легче всего.
Картинки выходили посредственными, непропорциональными, фантасмагоричными, по общему мнению.
Балаганный цирк какой-то вместе с комнатой ужасов и фэнтезийными куклами, однажды вслух высказал своё мнение забредший Филин.
С собой он нес ведро со свежевыловленной рыбой, и, уходя, предложил Оливке взять парочку карасей. Филин хоть и слыл странной манерой общения, зато рыбой всегда готов был поделиться с друзьями и соседями.
Хороши на углях, буркнул он. С помидорами и луком.
Рот Оливки наполнился слюной, и она неуклюже поднявшись с насеста, побрела в темный коридор дома за тазиком. Лука у них хватало какого угодно репчатый, красный, перьевой, порей, а вот с помидорами не повезло в этом году. «Санни сможет выручить с помидорками», больно ступая на хромую ногу, думала девочка. Заодно составит компанию за ужином, а она осторожно расспросит её о Роме. Таков был незатейливый план.
Вместе с тазиком Оливка вынесла в благодарность пиалу раскисшей малины и пол-литровую баночку малосольных огурцов мелких, пупырчатых, крючковатых с веточками укропа и зубчиками чеснока. Филин отнекивался сначала, потом все-таки взял, обещая позже занести посуду. Банку он осторожно поставил в рюкзак, ведро с рыбой в одной руке, пиала с душистой раскисшей малиной в другой. Нагруженный таким образом Филин напоминал странника. Оливка стояла на крыльце, натянув улыбку, скрывающую острую боль, которую она испытывала в ноге, махала смуглой рукой на прощание. Филин добрый, по-своему, но совершенно бестактный. Как только он завернул за угол их участка, две крупные слезинки выкатились бусинами из её потемневших зеленых глаз. Ночью она сожгла на заднем дворике в баке ту свою раскритикованную мальчиком картину
Остальные же поглядев-оценив уходили со смешанными чувствами в душе, не сказав ни слова горе-художнице. И именно этим так была горда Оливка. Значит, её мазня чего-то да стоит, значит, и она умеет поражать. А Филин ничего не смыслит, это он из вредности брякнул, не подумав.
***
Позвольте же поведать с самого-самого начала. Давным-давно, кажется в прошлой жизни, бабушки Оливки и Филина были лучшими подругами. Про таких, как они, говорят не разлей вода, одной цепью скованы. Но всё решил случай. Обе полюбили одного парня, он же выбрал бабушку Филина. С горя и обиды бабушка Оливки выскочила замуж за бродячего циркача, укатила с ним гастролировать, вернулась с дочерью на руках и единственным узелком сменной одежды и белья. Прошли годы, дочка выросла, уехала учиться на медсестру, а там встретила мужчину врача-педиатора, у них появилась дочь-хромоножка по имени Олив, Ноева олива, или просто Оливка смуглая и зеленоглазая, только калека. От одиночества, упадка физических сил и обуреваемого порой клубка злых чувств бабушка стала прикладываться к бутылке можжевелового джина, дешевому пойлу, которое продавали партиями в деревянных ящиках заезжие торговцы на окраине.
В климате, где жила Оливка с родителями, было постоянно сыро и холодно, её стали мучить боли в суставах хромой ноги, появились судороги. На семейном совете маленькой кухоньки, освещенной седым светом экономламп, решено было отправить Оливку к бабушке на юг, где тепло, дуют сухие ветра, солнце плещется в окнах домов и на поверхности заброшенных прудов, где растут гибкие стройные ивы. Папа, правда, сомневался, что спивающаяся старуха с запущенным домашним хозяйством это хорошая компания для дочери, но мама настояла. В заботах о внучке, бабушка прекратит самоуничтожение, обретет новую цель в жизни.
Таким образом Оливка очутилась на белом пыльном перроне, провожая тоскливым взглядом удаляющийся красный, как хвост кометы, поезд. Жара коснулась её кожи, дыхнула горячим сквозняком из здания вокзала, на пороге которого ждала старуха в выцветшей цыганской шали с корзинкой продуктов, среди которых угадывалась бутылка можжевелового джина.
Надо бы отметить твой приезд, такова была первая реплика из уст бабушки, которую она видела впервые за тринадцать лет.
Лицо её было точно печеное яблоко, руки со вздувшимися венами-реками, ноги сухие палки, в полосатых клоунских носках, обутые в шлепанцы-мыльницы, седина волос не могла спрятаться за дешевым слоем краски цвета «лесной орех», а на веках скатанный слой бирюзовых теней. Передвигалась она вприпрыжку, как егозливая карикатурная ведьма, только без метлы и черного кота в фамильярах.
Критично осмотрев бабушку, внучка вынесла им обеим приговор. Это, мол, из-за её генов у Оливки хромая нога, к старости высохнет совсем и будет такой же палкой не согнуть, не разогнуть, проклятие какое-то, не иначе. Несмотря на солнечный день и яркие краски лета в душе Оливки воскресла прежняя темнота, где пусто, холодно, звуки разные, то вой, то гул, то вообще душераздирающие стоны, и не выбраться от бессилья. Многие на обеих ногах от падения туда не удерживались, что уж говорить про хромоножку. Оливка сморщила носик, боль в короткой ноге скручивалась всё сильнее и сильнее, будто пружина, отдаваясь неясной тяжестью в виски. А мама ей твердила, что уныние большой грех. Папа же парировал: надейся, дочка, на лучшее, но приготовься к худшему. Вот и теперь папа оказался прав.
Оливка ей тут же заявила, мы с тобой незнакомцы, но давай попробуем поладить, раз уж нас навязали друг другу. Смелая худосочная девчонка в красных шортах и зеленой майке, лягушонок не иначе, протягивала ветвь мира. Олив, Ноева олива, можно просто Оливка. Рот до ушей, аж уголки дрожат, так натянула вынужденную улыбку. Глаза большие, густо-зеленые. Уши слегка торчат это ей от зятя досталось в наследство. Нос короткий, аккуратный, как у матери и деда, которого Оливка вряд ли когда-нибудь увидит воочию, да даже на фотокарточках не сохранился его облик, лишь в дырявой памяти бабушки. Волосы обстрижены по подбородок, убраны от лица к вискам блестящими заколками-бабочками.
На самом деле мы с тобой знакомы, только ты мелкая пискля была тогда. Сейчас тоже не особо подросла, бабуля скосила мутный взгляд вылинявших зеленых глаз на хромую ногу внучки.
Оливка остановилась передохнуть. Кепка, которую вручил перед отъездом отец, была ей великовата, поэтому она постоянно приподнимала козырек, чтобы видеть дорогу. Заколки под ней мешали, давили на голову, пришлось снять и убрать в карман шорт. Кепка до сих пор пахла магазином ароматизированный воздух, пластик, кофейные зерна и персиковая жвачка. Оливка очень любила папу, он многое для неё делал, заботился, искал способы облегчить боли в её ноге. И сейчас кепка оказалась очень кстати, в отличие от блестяшек-заколок, которые навязала ей мама