Как же это получается, Фазылджан? До сих пор история медицины считала Бильрота выдающимся, смелым хирургом. Считается, что Рен первый дерзнул зашить рану на сердце. Но ведь не так уж велика дистанция между тем и другим.
Янгура молча улыбнулся в ответ.
Вы согласились бы сделать операцию Асие? спросил профессор, переводя разговор от истории к действительности.
Если пациентка согласится, я не против, смело ответил Янгура.
А гарантия? Cito, tuto et gucunde?[4]
Нет. Вопрос стоит острее: или или
Лицо Абузара Гиреевича помрачнело, он по-стариковски сгорбился, стал как бы меньше. «Или или Покупателю часов выдаётся гарантия, покупателю холодильника тоже, а тому, кто ложится под нож или или».
Разумеется, он был далёк от того, чтобы обвинять Янгуру в легкомыслии, в неоправданном риске. Всякий другой хирург на его месте, пожалуй, высказал бы ту же горькую истину. Современная хирургия ещё не так сильна, чтобы во всех случаях давать гарантию благоприятного исхода. Теперь в медицине всё больше растёт число сторонников точки зрения, что лечение порока сердца хирургическим путём станет в будущем основным, если не единственным методом. Но это в будущем. А вот сейчас, в данном случае?.. Абузар Гиреевич как учёный всегда приветствовал смелые, обоснованные эксперименты. Однако он был против применения на практике не до конца проверенных методов. У человека одна жизнь, она дорога ему, с ней связаны его счастье, покой, счастье и благополучие его родных и близких. Но счастье что стеклянный сосуд, при неосторожном обращении разобьётся
В таком случае у меня не поднялась бы рука, как бы рассуждая сам с собою, проговорил профессор.
Янгура понял это как упрёк.
Вам легко так говорить, Абузар Гиреевич, вздохнул он. А мы, хирурги, каждый день стоим перед одной и той же дилеммой: если мы поддадимся чувству робости, жалости, неуверенности, то и больного погубим и сами должны будем давать ответ перед законом. Человечность хирурга зачастую связана внешне с жестокостью. Этого многие не понимают и считают нас вообще бессердечными Он помолчал и спросил: Ещё есть больные?
Вот история болезни Исмагила, сказал профессор и, взяв из рук Магиры-ханум папку, рассказал о диагнозе болезни и состоянии Исмагила.
Этого больного надо бы сперва показать урологам, Абузар Гиреевич, сказал Янгура, когда профессор закончил своё сообщение. В этом случае я вам, говоря правду, пока не смогу помочь. Чалдаеву не показывали?
Чалдаеву показывали. Но тут проклятая астма Вам приходилось делать операции астматикам?
Как правило, мы от них отказываемся.
А если, скажем, невозможно отказаться, если все другие средства испытаны и не дали результата?
Тогда идёмте посмотрим.
Исмагил лежал в постели, вконец измученный очередным приступом астмы. Янгура подсел к нему, молча осмотрел больного, задал несколько вопросов и встал с места.
Я считаю неразумным делать этому бедняге операцию и доставлять ему лишние страдания, сказал он, выйдя в коридор. Здесь нельзя даже сказать «или или».
Профессор ничего не возразил. Он молча повёл хирурга ещё к одному больному. Это был человек с «красной чалмой». Он, как всегда, равнодушно глядел в потолок, ни на что и ни на кого не обращая внимания. Казалось, он старался уловить какую-то решающую мысль. Но сегодня лицо его было не таким уж сумрачным. Возможно, это оттого, что он побрился.
Янгура велел ему откинуть одеяло и показать пальцем, где у него болит. Едва больной показал пальцем чуть ниже рёбер, хирург сам нажал на это место ладонью. Больной вскрикнул.
Янгура, не глядя на него, сказал профессору по-латыни диагноз и резко поднялся с места. На широком лбу его, между бровями, дрожала вертикальная складка.
Проводив Янгуру, Абузар Гиреевич, заложив руки за спину, принялся ходить по кабинету. Он должен был принять решение. Относительно Исмагила и человека с «красной чалмой» мнения их совпадали. Если у Исмагила после применения новейших препаратов кровяное давление не понизится и удушье не отступит, останется прибегнуть к последней мере решиться на операцию, невзирая на тяжёлое состояние больного. Человек с «красной чалмой», видимо, скоро встанет на ноги. А Асия?.. Что делать с Асиёй?
Завтра надо решать: или оставить Асию в больнице и попробовать лечить новыми средствами, или
«Отдал бы я её хирургу, если бы она была моей дочерью?» спросил профессор у своей совести. И не смог ответить.
На следующее утро он позвонил Чалдаеву. Тот обещал зайти.
Магира-ханум встретила его у входа в терапевтическое отделение. Чалдаев ниже среднего роста да к тому же сутулится, со стороны он выглядит совсем маленьким. Кончик носа у него кругленький, как лесной орешек. Этот нос-орешек и лучистые морщинки под глазами придают его лицу необычайно простодушное выражение. Характер у него спокойный, хоть потолок рухни, Чалдаев не вздрогнет.
В кабинете Абузар Гиреевич рассказал ему про Асию, показал результаты анализов, снимки, сообщил мнение Янгуры, поделился своими соображениями.
По правде говоря, признался он, мне не хочется отдавать Асию в руки хирурга. Возможно, я постарел, становлюсь консерватором, как выражаются мои критики. Скажите мне, не скрывая, Гаделькарим, своё мнение.
Я тоже в данном случае не спешил бы с операцией, коротко ответил Чалдаев.
Я думаю лечить её гормонами и новейшими антибиотиками, поделился профессор своим намерением.
Чалдаев полностью согласился с этим мнением.
Тогда так, Абузар Гиреевич обернулся к Магире-ханум, Асию оставляем на лечение. Начнём с гормонов, а дальше видно будет.
9
Несмотря на то, что Гульшагида поклялась себе не ходить больше на Федосеевскую дамбу, сегодня её снова потянуло туда. Поймёт ли кто-нибудь, что творится у неё на душе? Не назовут ли её легкомысленной мечтательницей? Возможно, найдутся и такие благоразумные люди, которые скажут: не ищи, мол, золота там, где и олова нет, какая уж тут любовь, и посоветуют забыть давнее увлечение да посмотреть внимательней вокруг себя: не может быть, чтоб на Мансуре весь свет сошёлся клином, чтоб всё небо заслонил один Мансур? Но что делать, если так оно и есть? Не нарочно же она придумала себе такую любовь. Видно, такова её судьба. Если бы рассказать, как она себя сдерживает, осуждает, как она сурова и беспощадна к себе, как мучается, никто не поверил бы. Но, оказывается, любящее сердце способно остаться верным прежнему чувству, хоть на огне жги это сердце, хоть в омут бросай.
Разумеется, Федосеевская дамба и на этот раз ничем не порадовала её. И всё же ей стало несколько легче, словно в тумане, окутавшем её душу, появился какой-то просвет. Наверно, сердце похоже на реку: прежде чем успокоиться, должно перекипеть.
Дома её ожидал срочный вызов в больницу.
А в больнице она узнала, что у Асии с вечера начался приступ. Возле её койки сидел профессор, держал руку девушки, лежавшей с закрытыми глазами и беспрестанно бредившей. Тут же находилась и Магира-ханум.
Гульшагида в нерешительности стояла в дверях палаты. Профессор кивком головы подозвал её. Гульшагида молча поздоровалась с ним, внимательно посмотрела на Асию, положила руку ей на горячий лоб. Девушка медленно подняла ресницы. Во взгляде её не было укоризны, только мольба. Что это? Беспредельное доверие врачам или покорность судьбе?
Скоро тебе будет легче, потерпи, родная, успокаивал профессор. Он осторожно поднялся с места, дал необходимые наставления Магире-ханум. Затем обратился к Гульшагиде: У меня к вам будет поручение.
Они вышли из палаты.
Что случилось, Абузар Гиреевич? с тревогой спросила Гульшагида. Ещё вчера ей было хорошо.
Я опасался этого приступа, задумчиво сказал профессор. Каждому больному помогает только своё лекарство, и его надо найти. Организм Асии не принимает гормоны и антибиотики.
Тогда что же нам делать? даже растерялась Гульшагида.
Будем лечить испытанным методом препаратами салицилата. И, заметив недоумение молодого врача, добавил: Порой мы слишком поспешно отказываемся от проверенных годами методов лечения. Новые лекарства следует применять не потому, что они новые, а только в том случае, если они приносят пользу больному.
Профессор был задумчив, даже печален. Гульшагида начала было расспрашивать его о здоровье, он отмахнулся и принялся объяснять, зачем, собственно, вызвал её. Оказывается, от тёти Аксюши поступила телеграмма. Утром она приедет с Галиной Петровной. Но в одиннадцать у профессора лекция в институте.
Не потрудитесь ли вы с Верой Павловной поехать на вокзал? попросил Абузар Гиреевич. О машине я договорился. Магира-ханум приготовит место для больной.
Я всё сделаю, с готовностью согласилась девушка. Во сколько поезд?
В десять сорок. Седьмой вагон.
Не беспокойтесь, Абузар Гиреевич, привезём.
Пройдясь в задумчивости по коридору, профессор глубоко вздохнул и тихо проговорил:
Вы, Гульшагида, представить не можете, что за человек Галина Петровна, и в каком я долгу перед ней. И добавил проникновенно: Такие люди редко встречаются. Очень редко!
Гульшагида только сейчас поняла всю глубину душевной тревоги профессора и сама забеспокоилась. Её тревога усилилась, как только она впервые увидела на вокзале Галину Петровну. С первого взгляда было заметно, что больная до крайности обессилена. К машине её подвели, а в палату уже внесли на носилках.
Ей приготовили место в небольшой палате, где лежали только четыре человека вместе с Асиёй, состояние которой ухудшилось.
Уложив больную, Гульшагида вышла с Магирой-ханум в коридор, чтоб посоветоваться.
Надо бы немного подготовить Абузара Гиреевича, озабоченно сказала Гульшагида. Больная в очень тяжёлом состоянии, а профессор и без того тревожится за неё. Я встречу его внизу, к часу он должен подъехать.
Магира-ханум посмотрела на часы.
А сейчас уже двадцать минут первого. Больной необходимо как можно скорее заснуть.
Да, да, надо показать её Абузару Гиреевичу спящей. Пусть у него минует первая реакция.
Так и сделали. Гульшагида встретила профессора в вестибюле. Тут же рассказала, что всё сделано, как он просил. Галина Петровна в дороге сильно утомилась. Сейчас, после укола, она заснула. Аксинью Алексеевну, как и распорядился Абузар Гиреевич, отправили к нему на квартиру.
В кабинете профессор долго застёгивал халат, всё получалось, что одна пола длиннее другой. Тогда Гульшагида сама застегнула ему пуговицы.
Спасибо, спасибо! поблагодарил Абузар Гиреевич. Пойдёмте посмотрим.
Гульшагида взяла его под руку, и они поднялись наверх. Профессор остановился в дверях палаты, чтобы издали посмотреть на Галину Петровну. Если бы он раньше не знал её так хорошо, то сейчас вряд ли узнал бы до того она исхудала, пожелтела.
Абузар Гиреевич, пожалуйста Что с вами? растерялась Гульшагида.
Ничего, ничего Вид у неё не очень-то Но я, собственно, ждал худшего.
Гульшагида удивлённо подняла брови. Что может быть хуже?
Идите, Гульшагида, занимайтесь своими делами, распорядился профессор. Спасибо вам. А мне надо собраться с мыслями. Передайте, пожалуйста, Магире-ханум пусть сообщит мне, как только Галина Петровна проснётся.
Оставшись один, профессор долго смотрел в окно кабинета. Мучила одна и та же страшная мысль: неужели это самое?
Отвергнуть уже установленный диагноз во много раз труднее, чем поставить первичный. Это тяжело даже для опытного профессора Тагирова. Мнение другого специалиста давило на его волю, сковывало мысль. Да и на каком основании он должен подвергать сомнению прежний диагноз? Объективные симптомы сильнее личных желаний.
Вошла Магира-ханум и доложила, что Галина Петровна проснулась.
Они немедля направились в палату.
Завидев профессора, Галина Петровна хотела приподняться, но голова бессильно упала на подушку. Из глаз больной брызнули слёзы. Абузар Гиреевич быстрыми, уверенными шагами подошёл к ней, поздоровался, успокоил и сел у изголовья. Взял руку, посчитал пульс. Сердце билось учащённо. Больную явно температурило.
Извините, что побеспокоила вас, чуть слышно проговорила Галина Петровна, покашливая.
И хорошо сделали, что побеспокоили. Не тревожьтесь, Галина Петровна. После дороги вы немного утомились, отдыхайте. А вас, Магира-ханум, повернулся профессор к лечащему врачу, прошу распорядиться, чтобы к утру приготовили томографию лёгких и снимки бронхографии. Я буду завтра ровно в десять утра.
Пожелав больной спокойного отдыха, профессор уже твёрдой походкой вышел из палаты.
Профессора заинтересовал цвет лица Галины Петровны. Если верить первоначальному грозному диагнозу, лицо больной должно было приобрести землистый оттенок. А у Галины Петровны скорее желтизна. И второе, на что обратил внимание профессор, тяжёлый воздух около койки Галины Петровны. Этот специфический признак обычно наблюдается при заболевании бронхов.
Впрочем, всё это лишь внешние показатели, более того они бывают спорными и обманчивыми и ещё не дают основания для окончательного заключения. Но мысль профессора уже заработала в определённом направлении. И он с нетерпением ждал томографических и бронхографических снимков. Только тогда «А почему эти снимки не сделали в Туле? вдруг задал себе новый вопрос профессор. А если такие снимки уже были и не опровергли прежнего диагноза?.. Ах, сколько же всяких «если» и «вдруг» в медицине!»
* * *
Всё чаще тётя Аксюша возвращалась из больницы расстроенной. Однажды Фатихаттай не утерпела и спросила её:
Уж не хуже ли стало Галине Петровне?
Нет, Фатихаттай, Галинушка ничего. Сегодня даже немного разговаривала со мной. Очень она верит Абузару Гиреевичу.
Значит, радоваться надо.
Как тут не радоваться
Радостный человек не хмурится, сказала Фатихаттай, ставя перед тётей Аксюшей горячую губадию[5]. На-ка вот, поешь. Наверно, за день совсем изголодалась. Я, милая, вижу человека насквозь. Лучше уж выкладывай, что тебя тревожит.
Из ума стала выживать, вот и тревожусь, отвечала Аксюша, не притрагиваясь к угощению.
Ну, если уж Фатихаттай привяжется, так и не отстанет, словно репей.
Ты не проведёшь меня, Ксюша! Лучше не таи в себе горе, выкинь, пусть ветер развеет. Может, обидел тебя кто?
По дому соскучилась, наверное, всё ещё уклонялась от признания тётя Аксюша.
Фатихаттай энергично заправила под платок седеющие волосы.
Никуда не денется твой дом! Ешь губадию, пока горячая. Завтра и Галине Петровне отнесёшь.
Спасибо. Зачем так беспокоиться?
Ты ведь даже милостыню собирать не считала за беспокойство!
В войну другие времена были. Я для раненых собирала.
Верно, доброта в тяжёлый час тысяча раз доброта. Однако не скрывай обиды.
Никакой обиды нет у меня, Фатихаттай!
А я говорю тебе есть!
И тётя Аксюша вынуждена была рассказать. Оказывается, в больницу наведывается какой-то человек и всё допытывается, откуда привезли Галину Петровну и кто «устроил» её в больницу, почему держат при ней отдельную няню, за чей счёт питается эта няня, и прочее и прочее.
Тьфу, негодяй! гневно воскликнула Фатихаттай. Абузару-то говорила?
Нет, нет! Зачем его беспокоить? У него и так много хлопот.
Утром, когда тётя Аксюша ушла в больницу, Фатихаттай рассказала всё Абузару Гиреевичу. Профессор побледнел. Вызвал к телефону Алексея Лукича, с негодованием спросил: