Женщина вдруг всхлипнула, принялась утирать слёзы.
Вот тебе на, вот и скажи ей тёплое словечко! засмеялся профессор. Сразу нагрянула такая оттепель Не годится!
Не знаю, как благодарить вас за то, что вылечили Да ещё путёвка А вон для Марьи Митрофановны выхлопотали через горсовет квартиру
Хватит, хватит! Абузар Гиреевич взял с тумбочки книгу. Такташ?.. Это кто читает? Асия, что ли?
Не стану же я читать стихи, смеясь сквозь слёзы, ответила Карима.
Асию профессор встретил в коридоре, где она о чём-то живо разговаривала с Салахом Саматовым. Профессор прошёл мимо, только погрозил пальцем своей любимице.
Магира-ханум повела профессора к новому больному. Этот странный человек ни минуты не может побыть без врача или без сестры. Если долго не появляются поднимает скандал, грозит пожаловаться Тютееву и ещё кому-то «выше»: дескать, если с ним что-нибудь случится, несдобровать всем врачам, да и больницу прикроют.
Не обращайте на него внимания, сказал профессор.
Как же не обращать? Вчера Тютеев сделал мне выговор по телефону: «Вы не всегда внимательны к больным. Надо понимать, кто в первую очередь нуждается во внимании».
Если позвонит ещё раз, скажите ему, чтобы обратился ко мне, а сами не вдавайтесь в объяснения, ответил Тагиров. Где ваш привередливый больной?
Зашли в палату. Профессор начал со своего неизменного «здравствуйте».
Ханзафаров Мустаким Максутович, пятьдесят пять лет, служащий, привычно докладывала Магира-ханум. С пятьдесят девятого года страдает гипертонией. Сердечный приступ начался на работе. В больнице четвёртый день, приступ не повторялся. Дважды произведена электрокардиограмма.
Теперь сами расскажите о себе, обратился Абузар Гиреевич к больному.
Прежде всего я должен сказать, товарищ профессор, что, несмотря на неоднократные мои требования, даже протесты
О жалобах после. Расскажите, что вас беспокоит.
Со здоровьем у меня очень плохо, товарищ профессор, заныл Ханзафаров. Однако в истории болезни теперешняя моя должность
Мы не собираемся принимать вас на работу, должность не имеет значения.
Как не имеет значения, если я номенклатурный работник?
У нас ко всем одинаковое отношение. Однако вы, как я вижу, страдаете административной болезнью. Профессор собрался подняться с места.
Как это административной?! воскликнул Ханзафаров. Всё время давит и колет сердце Ещё в обкоме закололо
Вы что, немного поволновались на работе?
Если бы немного, у меня и ус не дрогнул бы, товарищ профессор. А то и вспомнить страшно
Тогда не вспоминайте. Вас отправили в больницу прямо с работы?
Что вы, товарищ профессор! Разве можно в партийном учреждении выставлять напоказ свою немощь! Я пришёл домой и говорю жене: «Ну, над моим отделом гроза собирается. Может быть, пока не прояснится, съездить куда-нибудь на курорт? Ты ведь знаешь, какое у меня сердце». А она говорит: «Тебе в дороге хуже будет. Я знаю твою мнительность». Надо сказать, жена у меня очень грамотна в медицине, даже врачи не могут её переспорить. После её слов в сердце у меня сразу закололо, ещё сильнее, чем в обкоме. Ночью проснулся совсем не могу дышать, всю грудь заложило Жена к телефону. Слышу, кричит: «Скорей, очень опасное положение!» Я, конечно, тоже того растревожился
Профессор рассмотрел ленты электрокардиограммы. На одной из них он дольше задержал внимание. Ханзафаров лежал неподвижно, наблюдая за лицом Абузара Гиреевича. И вот душа у него ушла в пятки. Ему казалось, что лицо профессора темнеет, значит, на плёнке черным-черно. У Ханзафарова задрожали губы.
Профессор, неужто он самый?!
Тагиров мельком глянул на него и подумал: «Где я слышал этот клокочущий голос?»
Откиньте одеяло, сказал профессор, прилаживая к ушам фонендоскоп. Он со всей внимательностью прослушал больного. Затем обратился к Магире-ханум: Sanus![8] Если боли не прекратятся, можно сделать новокаиновый блок. А вам, Мустаким
Максутович, торопливо подсказал больной.
нет оснований тревожиться за своё сердце. Если хотите скорее поправиться, лежите спокойно. Не забывайте, что здесь больница, рядом с вами лежат другие больные. Их тоже надо уважать, не тревожить. У вас что, очень беспокойная работа?
Не знаю, есть ли на свете работа беспокойней, чем моя! сразу воодушевился Ханзафаров. Хозчасть! Целый день висишь на проводе. Как только терпит телефонная трубка
Теперь профессор вспомнил: в тот день, когда он отказывался класть в больницу мать Султанмуратовой, вот этот клокочущий голос убеждал его, даже грозил.
Вы курите? спросил профессор.
Одну «алтынчеч» и одного «шурале»[9] в день, не больше.
Диляфруз, обратился профессор к сестре, «Шурале» и «Алтынчеч», сколько найдётся в тумбочке, в мусорный ящик. А как насчёт вина? обратился он к больному.
В меру, товарищ профессор.
Диляфруз, откройте-ка тумбочку и посмотрите. Не может быть, чтобы хозчасть не позаботилась о запасах.
И действительно, Диляфруз извлекла из тумбочки с десяток пачек папирос и бутылку коньяка.
Профессор крепко отчитал Ханзафарова за нарушение больничного режима и предупредил, что, если ещё обнаружит хоть капельку спиртного, его немедленно выпишут из больницы.
Вот так, Мустаким, закончил профессор уже по-дружески, отныне не курить ни одной папироски, не пить ни капли коньяку.
Навсегда?
Да, навсегда!
Последние удовольствия отнимаете, профессор! Что же останется? Лучше уж умереть.
Вот я и вина не пью, и не курю. А умирать не собираюсь, да ещё вас лечу.
Когда профессор собрался уходить, у Ханзафарова опять задрожали губы.
Абузар Гиреевич, болит ведь! сказал он умоляюще. Вы уж, пожалуйста, прикажите им, кивнул он на стоящих в стороне врачей и сестёр, пусть не оставляют меня одного. Или же разрешите дежурить жене. А то по ночам меня мучает страх.
Простите. Не верю в ваши страхи. Вы же из камня вытесаны.
Откуда вы знаете меня?! удивился польщённый Ханзафаров. Ко мне ведь большие учёные ходят со всякими просьбами. Да и то не всегда получают, что просят.
А я-то не знал! усмехнулся профессор в усы. Мне всего-то нужно три-четыре листа кровельного железа. Каждую неделю мастер ремонтирует крышу и всякий раз уносит поллитровку, а крыша не перестаёт течь.
Жулик! возмутился Ханзафаров. Я пришлю вам своего Юзмухаммеда[10].
Пожалуйста, не надо! взмолился профессор. Кровельщик, который к нам ходит, тоже Мухаммед. Если придут сто Мухаммедов, совсем разорят А жене вашей дежурить здесь я запрещаю категорически. Во всём остальном поступайте, как скажет она, но когда дело касается медицины, лучше её не слушать. Если бы посоветовались не с женой, а с врачом, вы бы сейчас гуляли на курорте.
Позже, когда вернулись в кабинет, профессор вот что сказал Магире-ханум о Чиберкеевой и Ханзафарове:
Чиберкеева типичная ипохондричка![11] На беду свою, попала к «футболистам». К сожалению, у нас ещё встречаются врачи, которые гоняют больных от одного к другому, как футбольный мяч. Видели, сколько бумажек набрала Чиберкеева? Это ведь ужасно! И вот она требует лечения не настоящей болезни, а той самой, что указана в бумажках. Поди в них разберись. Болезнь её, безусловно, началась после какой-то душевной травмы. Но Чиберкеева почему-то скрывает это. Пока давайте ей только успокоительные средства. Но она ещё достаточно помучает нас. Это не Асия. Асия в сравнении с ней золото. Конечно, я имею в виду характер.
Профессор был прав, Чиберкеева пережила большое горе. Два года назад у неё умер муж. Через год после этого она встретила давно знакомого человека, который нравился ей в юности. Он приехал в командировку из Москвы. Вспоминая прошлое, они гуляли по саду, сидели в ресторане, затем очутились в гостинице. Через некоторое время Чиберкеева начала думать, что беременна, и очень боялась, как бы не догадались об этом домашние и товарищи по работе. Расстроенная, она побежала к врачу. Тот подтвердил беременность. Женщина решила сделать аборт. Но специалист, к которому она обратилась, отправил её домой, заверив, что беременности нет. В полной растерянности Чиберкеева помчалась к третьему врачу. Побывав таким образом у нескольких специалистов и перестав верить кому бы то ни было, она добилась приёма у известного в городе профессора. Превосходный знаток своего дела, но человек резкий, он, осмотрев Чиберкееву, заявил:
Много видел я на своём веку дур, но такой, как вы, ещё не встречал. Идите домой и не обращайтесь больше к врачам. Вы не беременны.
Чиберкеева постепенно успокоилась, но через некоторое время впала в новую тревогу. Случайно она прослушала лекцию «Опухоли у женщин». Лектор слишком подробно перечислял симптомы грозной болезни. Чиберкеева слушала ни жива ни мертва. На следующий день накупила популярных брошюр о раке и начала выискивать у себя соответствующие симптомы. Что только не приходило в её охваченную тревогой голову Она опять кинулась к врачам, говорила о своей болезни так, как написано в книгах. Если бы и в этот раз ей встретился врач с твёрдым характером и отругал бы её, возможно, на этом бы дело и кончилось. К сожалению, она действительно попала, как выразился профессор, к «футболистам» и в конце концов легла на больничную койку.
Зачатки этой же болезни есть и у Ханзафарова, продолжал профессор, только он не придумывает себе болезнь, а преувеличивает ту, которая у него есть. Как только снимем у него спазмы сосудов, он быстро поправится. А чтобы лечить психику Ханзафарова, следовало бы перевести его в палату к Николаю Максимовичу. Это ироничный, я бы даже сказал язвительный человек. Спесивцы вроде Ханзафарова больше всего боятся насмешки. Не сильно травмирующая насмешка была бы в данном случае лучшим лекарством для Ханзафарова.
Тогда давайте переведём больного с «красной чалмой» в другую палату, а на его место положим Ханзафарова, предложила Магира-ханум.
Нет, этого нельзя делать, Магира-ханум. «Красная чалма» может обидеться. Подождём, когда он выпишется.
* * *
Вечером, подавая профессору ужин, Фатихаттай, по обыкновению, принялась жаловаться на холод в доме, подозревая, что опять где-то неладно с крышей, возможно и с потолком. Профессор вспомнил про ханзафаровского Юзмухаммеда, со смехом рассказал об этом Фатихаттай.
Эх, Абузар, Абузар, вздохнула Фатихаттай, сущее дитя ты в жизненных делах. Разве можно было отказываться, если заболевший начальник в благодарность врачу набивается прислать своего мастера! Вон, погляди-ка, стена-то опять мокрая, ткнёшь пальцем штукатурка сыплется. От вечной сырости и сам бываешь нездоров, и Мадина, бедняжка, часто болеет, и у меня в груди колет. А потом эти распроклятые батареи Тепла нет, а течёт из них, как из озера. Утром прихожу с базара ведро переполнено, на полу целая лужа. Соседи внизу подняли скандал.
Завтра зайду в домоуправление и скажу, чтобы Мухаммеда прислали, сказал смущённый профессор.
Что хорошего ждать от этого пьяницы? Только скалкой по голове стукнуть.
А разве лучше будет, если придут сто Мухаммедов? засмеялся профессор. Одной скалкой тут не отделаешься.
Если бы этот начальник оказался действительно порядочным человеком, я бы и слушать не стала тебя. Сама сумела бы потолковать с ним, не сдавалась Фатихаттай.
Лицо у профессора стало серьёзным.
Нет, Фатихаттай, не открывай дверь, если даже и заявится этот «Сто Мухаммедов». Моё слово твёрдое.
Не приказывай мне, пожалуйста! вскипела Фатихаттай. Я тебе не врач и не сестра. Фатихаттай вольный казак.
Абузар Гиреевич от души рассмеялся.
Ничего смешного, сурово отпарировала Фатихаттай. На днях Мадина послала меня по делу к Янгуре. Как вошла к нему в квартиру, чуть не ослепла. Какая мебель! Не то что у нас развалина на развалине, у него всё новенькое, полированное, всё сверкает, как зеркало. На такую мебель, думаю, и пыль-то не садится, а сядет так только опахнуть. А нашу пока протрёшь, пока выскребешь пыль из резьбы без рук останешься. А книги у них все в застеклённых шкафах. А какие абажуры! Не позеленевшие, с разбитой головкой, как у нас Скажи, когда мы покупали эту люстру? Тогда и Мансура ещё не было на свете Стекло, наверно, уже сгнило
Стекло, Фатихаттай, не сгниёт и в тысячу лет.
Разве только булгарское не гниёт, а о другом не скажу, не сдавалась Фатихаттай. Лет десять тому назад она ездила смотреть развалины древних булгарских поселений и привезла оттуда множество стеклянных осколков. А цветы у Янгуры, продолжала расписывать Фатихаттай, не какие-нибудь фикусы-микусы да пальмы, как у нас, а особые, растущие только под стеклянным колпаком. Не изрежешь, не занозишь руки, когда протираешь такие цветы, да и поливать их не надо
Профессор взглянул на часы.
Ну, всё, Фатихаттай, сеанс окончен. Спасибо за ужин и за лекцию.
На здоровье. Фатихаттай начала собирать посуду, продолжая бормотать: Был бы начальник порядочный, обязательно прислал бы своего Юзмухаммеда
12
Далёкое детство каждому человеку заронило в душу какое-нибудь особенное воспоминание, на крайний случай какое-нибудь любопытное событие или что-то смешное. Эти дорогие сердцу воспоминания долгие годы таятся где-то в закоулках памяти, но однажды, без всякой видимой причины, заставляют человека пробудиться в тихий предрассветный час, вызывают у него сладкие или печальные слёзы. Слёзы эти не жгут сердце, не терзают душу, наоборот, человек начинает ощущать в себе какую-то лёгкость, чистоту. Ничего у него не болит в эти минуты, ничто не беспокоит, словно и нет вообще у него до крайности исстрадавшегося тела есть только душа, плывущая куда-то вдаль. Человек погружается в сладкие и чуть грустные думы, продолжает вспоминать, вспоминать и нет конца-краю этим воспоминаниям. Глаза у человека открыты, в комнате уже совсем светло, но мечтатель ничего не замечает, словно гуляет по какому-то бесконечному прекрасному лугу. Если это происходит в больнице, тяжёлое и тревожное дыхание, стоны больных на соседних койках и слышны ему, и не слышны. В ушах у него другие звуки чьи-то ласковые речи, нежное, как музыка, журчание ручейка
Проснувшись сегодня перед рассветом, Галина Петровна испытывала именно такие ощущения и чувства. Если бы сама она не была врачом, радость, возможно, пришла бы к ней пораньше. Но ведь она хорошо знала серьёзность, даже безнадёжность своей болезни и потому, если ей становилось иногда легче, не спешила радоваться, держала свои чувства в крепкой узде, насколько хватало сил. Для врача не секрет: в больнице, под действием тех или иных лекарств, состояние больного очень заметно улучшается, он уже думает, что вот-вот поправится, встанет на ноги, и тут вдруг болезнь схватит его крепче прежнего, и неотвратимая смерть наконец сделает свое чёрное дело. Кроме того, почти у каждой болезни есть свои скрытые свойства, пока ещё не вполне распознанные медициной. Глядишь, вроде бы наука уже досконально знает природу, тонкости и коварство того или иного недуга и уже открыла средства против всех этих неожиданных поворотов, но всё же случается, что лучшие специалисты-медики оказываются просто бессильными перед той же известной болезнью, потому что она вдруг проявляет себя по-новому.
Врач-практик хорошо знает такие казусы. И не забывает о них, если вдруг сам заболел. И не зря говорят, что лечить больного врача столь же трудно, сколь и легко. Во всяком случае, не сведущие в медицине люди гораздо спокойнее переносят явления тяжёлой болезни, веря во всё, что им скажет врач.
Новый обнадёживающий диагноз профессора Тагирова радостно взволновал Галину Петровну. А потом она почувствовала чудесную силу антибиотиков, и состояние её улучшалось изо дня в день. Сковывавший её душу холодный лёд словно начал таять, и в её груди, где раньше теснились лишь бесконечные тревоги, словно повеяли тёплые вешние ветры, и она затрепетала от радостного ощущения жизни. Уже давно забытые воспоминания снова всколыхнули душу.
В молодости Галина Петровна и не думала, что будет врачом. Ей ни о чём особенно не мечталось. У неё было только два ситцевых платьица, ленточка для кос да дешёвенькие белые тапочки. Что ещё надо шестнадцати-семнадцатилетней деревенской девушке? На столе хлеб, молоко, картошка поешь досыта и радуешься жизни; захочешь побежишь на луг собирать цветы. Белым ромашкам счёту нет Ничто не стесняет её свободу, она как птица на крыльях. Если печёт солнце пусть печёт, идёт дождь пусть идёт, бушует буран пусть себе бушует. Галке не жарко и не холодно, не грустно и нечему особенно радоваться. Заскучает так побежит к подружкам.