Витек кивнул Мане.
И они ушли.
А Маня осталась.
И тупо уставилась через дверной проем на «мужика». Ее начало мутить.
Она грузно опустилась, проще говоря, осела на стоящий в первой комнате, допотопный, шаткий деревянный стул тот заскрипел под ней, выдав сложную руладу.
Посидев минут пять, осторожно встала подлый стул опять хрустнул и протяжно пропел, по не менее скрипучему полу, вошла в комнату, где лежал «мужик». Неуверенно приблизилась к железной кровати и стала рассматривать его с близкого расстояния.
Тот не шевелился. Глаза закрыты.
Муть внутри усилилась и стала подниматься вверх. По шее тоненькой струйкой потек пот. Сердце бухало.
Паника.
«Только бы не помер!.. Только бы не маньяк, не отморозок, не бандит, а просто просто человек, у которого несчастье, и Так ведь тоже бывает, Господи, ведь да?!..
Что мне теперь с ним делать?!!!
Зачем я в это влезла? Ну зачем, а?!
Куда его девать?!!!»
Резкая трель мобильника больно ударила по итак уже натянутым до предела нервам. Сильно вздрогнув и сглотнув слюну, Маня достала телефон из кармана сарафана и машинально, даже не взглянув на экран, нажала кнопку.
Мань, затараторили в трубке, это Вера. Ну, как вы там, а? Толик сказал мужик твой совсем плох. И в больницу не хочет.
Что? не сразу нашлась Маня.
Мань
Да. выдавила наконец из себя Маня. Не хочет.
Ой, все они такие! затарахтела Верка. Как упрутся не свернешь. Не переживай, Мань. Я сейчас деда своего к вам пришлю. Он врач. Ну, на пенсии давно, конечно. Но все равно хороший врач, хирургом был. Людей, Мань, резал налево и направо!.. Представляешь? глупо захихикала Верка.
От неловкости поняла Маня. Она молчала.
Чего-нибудь да посоветуетНу, там чтоКак твоего лечить в домашних условиях, опять хихикнула Верка.
Мир не без добрых людей. Верка, с которой Маня была знакома меньше месяца, оказалась славной. Хорошей. И главное тактичной и деликатной. Подхихикивала от смущения, боясь показаться навязчивой, но настойчиво предлагала помощь. Верка вообще хотела дружить и плотно общаться по-соседски.
А Маня не хотела. Не потому, что была дешевой снобкой или человеконенавистницей, а просто потому что не могла. Ей было неудобно перед доброй Веркой, но она всячески увиливала.
Не могла и все.
Не могла ни с кем дружить и тусоваться уже где-то около года с тех самых пор. Она тогда обрубила все концы. Общалась лишь иногда с Татьяной, своей любимой, единственной оставленной при себе подругой, и то нечасто.
Татьяна, с которой они давно вместе работали в редакции, все про нее знала. Она очень ей тогда помогла, и продолжала помогать все время как могла. Да что там даже «дача» вот эта, например, домик-развалюха с участком, были Танины, и идея насчет лета здесь была ее же, она сама Мане предложила.
Татьяна все понимала.
Она изредка позванивала Мане строго по делу, без всяких там «как дела?» и т. д. и т. п. А еще они иногда общались в сети но тоже, строго по работе.
К тому же развалюха эта была Тане без надобности, она сюда практически никогда и не ездила, у мужа ее была другая, классная дача-коттедж, и гораздо ближе, совсем недалеко от Москвы.
Соседка Верка была сильно беременной, «на сносях». И торчала здесь, в своем «родовом гнезде», на свежем воздухе, со своим большим животом в ожидании «часа икс», который должен был наступить месяца через два. Она была отсюда родом, то есть., конечно, не она, а ее предки, бабушка с дедушкой, вернее даже, прабабушка с прадедушкой как и Татьянины, кстати. Толик, Веркин муж, работающий в какой-то мебельной фирме, мелькал туда-сюда, из Москвы и обратно. А 7-летнюю дочь свою они отправили в Болгарию, на море, в лагерь. Верке было скучно и нудно, и уже тяжело, муторно. Все это она моментально поведала Мане, и все это было очень мило, но Маню интересовало мало. Если честно совсем не интересовало.
Чужая жизнь.
Наверное, она, Маня, стала равнодушной Скорее, апатичной. Безразличной. Короче, Мане было все равно, скучно и даже слегка раздражало, когда к ней навязывались с общением.
А беременная Верка проявляла такт и особенно не надоедала, но все же была активная и заставила Маню обменяться телефонами, хоть и жила через два дома. «На всякий случай», как она выразилась.
Как в воду глядела.
Дед уже вышел, Мань. Встречай. Ну все, пока, вдруг заторопилась Верка, если что звони.
Спасибо, Вер, растерянно проговорила Маня в трубку, но та уже отключилась.
На веранду бодро вступил Веркин дед. В руках он держал потрепанную медицинскую сумку-чемоданчик.
Маня, я к вам!..
Я Мы залепетала Маня с потерянным видом.
Понятно, сказал дед-хирург. Не волнуйся, дочка. Я полжизни в «Бурденко» отработал в хирургии давай-ка посмотрим
Говоря это, он оперативно осмотрел лицо «больного», глаза, приподняв веко, затем залез рукой и что-то пощупал сзади, на шее.
Как зовут-то мужа? спросил дед, что-то ощупывая за ушами.
Маня начала открывать и закрывать рот:
Я я Его
«Муж» внезапно приоткрыл, с явным усилием, глаза, и просипел, почти беззвучно:
Алексей я. Оставь ее растерялась совсем. Ты мне, отец, лучше скажи, как мне
И не договорил глаза закрылись. Отрубился.
Понятно, снова произнес дед.
Секунду в задумчивости смотрел на «больного».
Ты кем работаешь, дочка? К медицине имеешь какое-нибудь отношение? спросил он у Мани.
Нет, я я редактор, корректор в смысле, в издательстве и я
Ясно. Так, велел дед Мане. Раздевай его.
Маню кинуло в жар.
Что? прошептала она. Что?!..
Я буду придерживать и поворачивать, а ты раздевай.
Как? Совсем?!..
Совсем. Надо осмотреть. Прощупать. Быстро, дочка. Время дорого.
Не будучи ни врачом, ни медсестрой, очень далекая от медицины в принципе, Маня начала багроветь. Втянув от ужаса голову в плечи, уже напрочь не понимая, что происходит и плохо соображая, что делает, она, под руководством деда, раздела «мужика».
Совсем.
То есть, вообще.
После осмотра дед открыл свою сумку, достал какие-то плотные бинты и туго перетянул «больному» небольшую, но глубокую, острую рану высоко на ноге, покопавшись еще в сумке, достал одноразовый шприц с иглой, какое-то лекарство и сделал укол.
Красная как свекла, Маня примостилась за столом напротив деда-хирурга, глядя на него остановившимися, бессмысленными глазами.
Это дед велел ей сесть за стол, когда все закончилось, сел сам и начал давать рекомендации.
Так, дочка. Я завтра уезжаю. В санаторий, в Светлогорск, на Балтику. Так что жаль, но помочь вам больше не смогу.
Маня молчала, отчаянно тараща глаза.
Дед крякнул.
Возьми себя в руки, девка! Ты все можешь сделать сама. Я тебе подробно и поэтапно расскажу. Бери бумагу и записывай. Или в компьютер свой, улыбнулся дед, кивнув в сторону Маниного Notebookа. Тот элегантно помещался на облезлом шатком столике у окна с короткими тюлевыми занавесочками, и смотрелся несколько дико на фоне окружающего допотопного «деревенского» быта. Впрочем, сейчас у многих так, особенно летом, в сельской местности, на старых дачах, и никто уже не удивляется этой «встрече веков», все привыкли.
Маня суетливо метнулась за бумагой и ручкой, и опять села напротив деда с видом примерной, но впавшей от ужаса в полный ступор, ученицы на экзамене.
Алексей твой в больницу не захотел, неожиданно ухмыльнулся дед. И я его понимаю. Я б может тоже не захотел на его месте. Все зависит от обстоятельств, дочка, туманно объяснил он.
Лицо «хирурга» вновь растянулось в ухмылке.
Помяли его сильно и умело. Профессионально, словом. Специфически, как-то странно выразился дед, заговорив характерным «врачебным» тоном.
Кровь то приливала к лицу, то отливала Маня слушала, преданно, почти не мигая уставившись на деда как на спасителя своего спасителя в последней надежде, что вдруг он сейчас сделает что-нибудь такое, вынесет вердикт, и все решиться само собой, бредовая ситуация «рассосется» и закончится. Маня наконец проснется, и дурной сон в лице незнакомого полумертвого «мужика», почему-то лежащего у нее в смежной комнате на кровати рассеется «как дым, как утренний туман».
Ну и ладно. Его дело ему виднее. Тем более, мужик он у тебя здоровый вон кабан какой По почкам, сказал, почти не били. Кости все целы, главное. Локтевой сустав немного Но мы справились сами.
Во время осмотра дед действительно как-то резко дернул и слегка повернул левую, сильно ободранную, с синяками и подтеками, руку «мужика» тот коротко хрипнул и покрылся зеленоватой бледностью.
Все поправимо, если будешь действовать строго по моей схеме. Готова?
Дед серьезно взглянул на размазанную Маню у той никак не получалось «собраться».
Готова, спрашиваю? Тут надо не только писать, но главное понимать, что делаешь. Если твой Алексей тебе дорог, дочка. Ну?
Готова, выдохнула Маня.
Слушай меня внимательно. Пиши. Сходишь на станцию, в аптеку, и купишь
Схватив укатившуюся на край стола ручку, Маня начала записывать.
Все, дочка. Я пошел. Веркин дед встал. Счастливо оставаться. Если что обращайся к Верке. Она тут все знает мы же родом отсюда, и будет здесь до родов, в Москву не поедет. А Толик он туда-сюда мотается, то в Москве, то здесь. Имей ввиду.
Постой, отец, неожиданно раздался хрип с железной кровати. Подойди
Дед подошел к «больному».
Ты в корень зришь, отец, все правильно ухватил, превозмогая боль, сквозь зубы сипел «мужик».
Я пожилой человек, сынок Старик. Да-а-авно не ребенок мне объяснять не нужно. К тому же врач, военный хирург как-никак.
Ты ничего не видел, отец, и никого Короче, ты меня понял, отец идет?
Дед хмыкнул.
Идет, идет Не волнуйся. Сказал же я не ребенок. Мог бы и не просить, усмехнулся дед и направился к двери. Ничего, оклемаешься Ты мужичок по всему крепкий. Ну, а дальше смотри сам, сынок. Счастливо, ребята.
И дед ушел.
А «ребята» остались.
* * *
Так. Надо успокоиться.
Покосившись на бумажки с записями, Маня встала из-за стола.
Все обдумать. И спокойно решить, как жить дальше хотя бы в ближайшее время.
Взглянув в сторону мужика тот лежал неподвижно Маня устроилась перед Notebookом и пошла гулять по интернету.
Во-первых, это отвлекает. И так проще думать.
Посмотрела почту. Ничего.
Вот и славно.
Так. Что мы имеем?
Зачем я в это ввязалась?!
Не знаю.
Вернее, это получилось само собой.
Я не могла его оставить лежать там в этот перелесок редко кто ходит. «Мужик» не мог шевелиться, и за ночь его бы зажрали комары и мошка это точно.
Он не пьянь, не бомж, а непонятно кто.
Избитый кем-то, кого очень боится.
На помощь никого звать не хотел и ей не разрешил. Сказал ищут, узнают добьют.
Значит она, Маня, просто чисто по-человечески, его пожалела и временно приютила.
Просто сделала доброе дело незнакомому человеку. Такое и в современной жизни бывает ну, или должно бывать. Хотя бы иногда.
И что? Ничего уж такого в этом нет ненормального.
Вот даже собак бездомных, подбитых и больных, бодрилась и успокаивала себя Маня, сейчас подбирают, лечат и раздают в хорошие руки. Вся Москва в подобных объявлениях, Маня уже с этим сталкивалась, энтузиастов полно и они неплохо наладили дело. Кстати, Таня, Манина подруга, взяла по такому объявлению очень славную беспородную собачку с подбитой лапкой Фросю.
Маня сама в детстве упорно подбирала собак, особенно больных и особенно зимой, замерзающих на лютом морозе, и приводили или приносила их домой. Но мама не разрешала. А Маня рыдала
Впрочем, об этом лучше всего сейчас не вспоминать и не думать.
У мамы, слава Богу, все хорошо в настоящий момент вернее, уже давно. Она 10 лет назад вышла, наконец, замуж за немолодого поляка, и живет с ним недалеко от Варшавы в маленьком местечке, родила напоследок еще двух детей. И обрела свое счастье, одним словом.
Вот только к Мане окончательно потеряла интерес с тех пор, как вышла замуж и уехала в другую жизнь. Как будто вычеркнула.
Отмотала «назад» и стерла.
Брата и сестру Маня никогда живьем не видела только на фото. Года три назад Маня вдруг получила конверт с семейной фотографией на фоне сельского домика, на обратной стороне была надпись: «Это мы». И все. Ни привета, «ни здравствуй, дочка!», ни «как поживаешь?», ни даже подписи «мама», никакой приписки или письма в конверте, ни звонка ни до, ни после ничего, кроме лаконичного «Это мы».
Они
Ну и ладно. Маня не обижалась давно привыкла.
Так, так так.
Пусть там, в своей Польше, живет да радуется, своей новой жизнью.
Прежняя жизнь, для мамы что-то безрадостное, унылое и неприятное, болезненное.
Потому-то и стерла все.
И Маню заодно.
Маня включила какой-то сериал.
Так. Вернемся к нашим баранам.
Ничего страшного не происходит вроде. Просто завтра я схожу на станцию, в аптеку, и
Ой, таблетку забыла выпить!..
И ржавая проволока опять повернулась и острым концом продрала Маню где-то за грудиной, сжала за горло и вонзилась в правый висок.
Это было как внезапный разряд тока видение-вспышка, удар, боль Мука. Неотступная мука.
Маня кинулась за спасительной капсулой единственно возможный вариант, чтобы жить, вернее, хоть как-то существовать.
А пока запивала таблетку, вздрогнула от неожиданной мысли да так, что чуть не выронила чашку, расплескав из нее половину воды.
Мысль, пронзившая Маню, была странной.
Выходило, что пока она валандалась с этим «мужиком», неумолимо затягиваясь как бы помимо своей воли, как резиновый сапог в топкое болото, в какую-то неправдоподобную, жуткую историю привычная боль не терзала ее, отпустила временно.
Это было странно. И непривычно.
Короткие посиделки на «пеньке», этот «сон наяву», бессмысленное забытье в перелеске, разумеется, не в счет.
Странное ощущение. Такого с Маней с тех самых пор никогда не бывало. Не отпускала ее пытка ни при каких обстоятельствах ни благоприятных, ни стрессовых, вроде сегодняшних.
Никогда.
Ни, когда, пережив «сердечную блокаду» непосредственно сразу после произошедшего, она лежала в «нервной» клинике два раза по два месяца и ей там даже делали, помимо прочего, какой-то «инсулиновый шок», потому что она тогда совсем перестала есть не могла.
Ни, когда пыталась найти спасение в религии, с головой погрузившись в церковную жизнь последнее убежище несчастных, неприкаянных душ.
Не получилось. Хотя Маня была верующим человеком. Но нормально, глубинно верующим без фанатизма и ожесточения.
Дело в том, что Мане казалось, точнее, чувствовалось, что все вся жизнь с ее горестями и плюсами, и даже церковью одно. А то, что ее терзало иное.
Маня, с тех самых пор, видела все как бы со стороны. Все люди, вся жизнь отдельно, по одну сторону. А она, Маня, со своей непоправимой болью отдельно, по другую сторону пропасти. И эту пропасть уже никогда не преодолеть.
Никогда.
Пожизненный приговор. Маня ясно отдавала себе в этом отчет.
И вдруг просто забыла часа на два, внезапно очутившись на другой стороне там, где свет, где все люди и вся, пусть такая разная, жизнь.
Что-то нереальное. Непередаваемое, давно забытое ощущение продолжающейся жизни.
Без обреченности. Без приговора. Без боли. Непереносимой до такой степени, что спасение от нее было только одно простое и ясное.
Доступное каждому, кому невмоготу жить.
Проще говоря, последний ход «ход конем по голове».
А сейчас вроде что-то изменилось или
Нет. Не стоит обольщаться.
Часом раньше, часом позже, но
Все вернулось.
Как и тогда, когда вся эта эпопея с «нервными клиниками» и постоянными «походами в храм» кончилась тем, что Маня просто села на таблетки, очень сильные антидепрессанты швейцарского происхождения, которые привозил или заказывал для нее Вадик, муж все той же Татьяны.
Так и должно быть. «Спасение» вряд ли возможно. Чудес не бывает.
Руки у Мани дрожали, ей захотелось пить. Взяв чашку, она чуть не расплескала воду на клавиатуру.
Маня давно уже не посматривала никакой сериал. Она сидела, остекленело глядя перед собой.
Лекарство потихоньку начало действовать. Маня глубоко вздохнула и вяло пошевелила «мышью».