Только попробуй, Джек Форрест! предупредила я.
Он усмехнулся, однако снежок бросил на землю.
Я за Моникой, а ты к Нельсону беги, сказала я.
Это лишнее, Морин. Глянь-ка вон туда.
И впрямь, к нам спешили Нельсон и Моника, причем на Нельсоне был только дырявый джемпер. Джек молча скрылся за дверью и вскоре вынес свое старое пальтишко, а заодно и ломоть хлеба с повидлом.
Я завтракал, произнес Нельсон, впрочем, без уверенности.
А кто говорит, что не завтракал? Зато я второй сэндвич не осилил, а мама очень не любит, когда еда остается. Давай выручай.
Ладно, друг, сказал Нельсон. Спасибо.
«Ладно»? Как бы не так! Никаким «ладно» тут и не пахло, а спрашивать было нельзя, это-то я понимала. Почему Нельсонова мама выпустила его без пальто? Почему Джек принес ему хлеб с повидлом? У меня в животе заныло совсем как от папиных чудачеств.
Нет, все-таки по-другому. О папе я давно привыкла тревожиться, не то что о Нельсоне. Случайно я перехватила Джеков взгляд, хотела улыбнуться и не смогла. Мне показалось даже, что и Джек тщетно старается выдавить улыбку.
Раз мы идем кататься, значит, нам нужны санки, заявила Моника. У кого они есть?
Я побежала обратно в дом. Папа сидел в кухне и чистил башмаки.
Ты чего вернулась, Морин? Я думал, ты давно катаешься с горки!
А кататься-то и не на чем, папа!
Погоди-ка, милая, дай подумать. И папа заскреб голову.
Не забывай про маргарин, папа.
Спасибо, родная.
Я все ждала. Вдруг папа улыбнулся:
Давай, Морин, я сниму колеса с нашей коляски? Еще послужит старушка, не находишь?
Нахожу, папочка.
Я поспешила на улицу обрадовать остальных. Бренда расплылась в улыбке:
Моя колясочка! Она будет скрипеть, как раньше?
Нет, без колес не будет.
Помню я вашу развалюху, сёстры ОКоннелл, фыркнула Моника. От ее скрипа у меня зубы ныли.
Бывало, за полдюжины миль ее слыхать, скрипучку старую!
Мы уселись на заборе и ждали, пока папа справится с коляской.
Обожаю снег, сказал Нельсон. После снегопада кажется, что ночью пришли маляры, обмакнули кисти в белую известку и все вокруг обновили.
Мы так и уставились на Нельсона. Раньше он подобным образом не выражался.
Ты прямо как поэт, сказала Моника, а Нельсон покраснел и принялся чесать в затылке. Мы невольно рассмеялись.
Наконец появился папа с коляской. Колес на ней уже не было.
Ну, как вам новые санки?
Вы отлично придумали и сделали, мистер ОКоннелл, выдал Джек. Теперь никому из ребят за нами не угнаться.
Папа так и просиял. В этот миг я чувствовала что-то очень похожее на гордость. Наша компания двинулась к холмам, но я все оглядывалась, потому что папа словно в землю врос у калитки. Может, позвать его? Он бы с радостью согласился; да он только и ждет приглашения! И так каждый раз, когда мы с Брендой уходим: папа ждет, я разрываюсь, но все-таки не зову его. Вот и теперь я посмотрела вслед друзьям. Моника вела Бренду за ручку вдруг она поскользнется? Джек с Нельсоном тащили импровизированные санки. Все правильно: это мои друзья, мое место рядом с ними, и папа тут лишний. Не беда: завтра мы снова пойдем в Саут-Даунс, только своей семьей я, Бренда и папа. От этой мысли мне полегчало, и я бросилась догонять ребят.
Ах, как в тот день сияло солнце! Как искрились под снегом холмы словно были усыпаны миллионами хрустальных осколков! Я остановилась и долго втягивала носом холодный воздух. От этого защекотало в горле, я закашлялась. Здорово, думала я, в такой день быть с друзьями. Вон они бегают в догонялки, вон Бренда затеяла игру: набирает полные ладошки снега, швыряет вверх. Снежинки медленно падают, Бренда словно в сверкающем облаке. И тут мои мысли перекинулись на папу. Жаль, что он не со мной. Пусть бы он был рядом, держал бы меня за руку, пусть бы тоже весь пропитался волшебной белизной холмов, сохранил бы в памяти этот день, единственный и неповторимый, а значит, тоже волшебный. Пусть бы распробовал, как я, тишину на вкус, пусть бы она проникла ему в самое сердце. Может, если бы папа надышался безмятежностью, в его душе настали бы мир и покой?
Вспомнилась череда других снежных дней, когда папа брал нас гулять на взморье меня за ручку вел, Бренду катил в скрипучей коляске. Мы повисали на ограждении пирса и смотрели, как море накатывает на песок, захватывая и уволакивая за собой целые пласты снега, и как возвращает их на берег изъеденными, серо-желтыми. То ли дело здесь, среди холмов!.. Тоска по папе, до сих пор тупая и смутная, внезапно пронзила меня ледяным холодом. Честное слово, даже воздух, вдыхаемый мною, и тот был теплее. Да что ж это такое? Я тоскую по папе всегда и если он рядом, и если его нет. Ни черта не поймешь, совсем как про Святую Троицу.
Я побежала к ребятам. Мы улеглись прямо на снег и сквозь ветви, отяжеленные снегом, стали глядеть в небо.
Потом вскочили и давай кататься с горки. Коляска всех разом не вмещала, приходилось соблюдать очередь. У некоторых детей были настоящие санки, только мы никому не завидовали, потому что лучше нас никто не веселился. Снег летел нам в лица, наши пальцы сжимали бортики коляски, и она мчалась по склону под оглушительный, восторженный визг пассажира и зрителей. Скоро наши пальтишки и шапки стали одинакового белого цвета, но небесам этого показалось мало они выдали новую порцию снежинок, точнее, снежных хлопьев, и побелели даже наши ресницы. Я перехватила взгляд Джека, мы улыбнулись друг другу лишь этих улыбок и недоставало мне для полного счастья. На холмах мы были до темноты растягивали этот восхитительный день, даром что у каждого из нас зуб на зуб не попадал от холода. Наконец, уже в Качельном тупике, мы попрощались с Нельсоном и Моникой и втроем пошли домой, еле волоча старую коляску.
Глава пятнадцатая
До Рождества оставалось всего два дня. Папа повел нас с Брендой в Саут-Даунс, и вернулись мы с охапками омелы и остролиста. Снег растаял, склоны холмов сделались неприглядными, мы шлепали по грязи, оскальзывались. Но я-то видела эти холмы во всем блеске зимней славы, такими их и запомнила.
Темно-зеленым остролистом с алыми ягодами мама украсила каминную полку, а над каждой из дверей повесила по пучку омелы и наш дом стал очень нарядным. Ради праздника мама даже зажгла огонь в камине, и мы быстро согрелись. Папа приделал к коляске колеса, и мы с Брендой весь день ходили по пятам за угольщиком. Подпрыгнет тележка на булыжнике кусочек угля и выпадет. Тут не зевай хватай добычу. На ровной дороге тележка не подпрыгивала, и ребята нарочно подбрасывали деревяшки да камни, чтобы разжиться угольком. А какая бывала толкотня, целые баталии разыгрывались за каждый драгоценный кусок угля. Угольщик бранился, но едва ли всерьез он ведь знал, что мы все из чертовски бедных семей. Зато мы в благодарность приберегали для него пирожки с яблоками и корицей.
На рождественские подарки у нас с Брендой денег, понятно, не было. На помощь пришли дядя Джон и тетя Мардж пустили нас помогать на рынке, а ведь там в канун Рождества знай успевай поворачиваться. Люди не скаредничают, не экономят, а, наоборот, готовы тратить: покупают провизию, и кое-кто даже, украсив себе голову блестящей канителью, тащит домой и настоящую рождественскую елку. С наступлением сумерек на рыночной площади появился хор, и мы паковали апельсины, яблоки и бананы под первые строчки известного хорала: «Ночь тиха, ночь свята, озарилась высота». Воистину так, умиленно думала я и всей душой желала, чтобы празднику не было конца. На рынке мы оставались, пока совсем не стемнело. Тогда дядя Джон сказал, что пора закругляться, и мы помогли ему сложить на тележку непроданное, а тетя Мардж дала нам по два шиллинга целое состояние для каждой из нас.
И вот мы с Брендой шагаем по Вестерн-роуд, жмурясь на витрины в них горят лампочки, сверкает золотая и серебряная канитель, отсветы падают на мокрую мостовую, и кажется, что блеска вдвое больше, чем есть на самом деле. Так мы дошли до универмага «Уэйдз» самого шикарного во всем городе. Разумеется, ни единой вещи и даже вещицы мы в этом универмаге купить не смогли бы, поэтому мы прижались носами к витрине и долго любовались куклами в платьях и шляпках из розового атласа, кукольными домиками с миниатюрными, но совсем всамделишными столиками и диванчиками. Блестели рамами новенькие велосипеды, таращились глазами-пуговицами чудесные плюшевые медвежата. Ну и что за беда, если ни одним из этих сокровищ нам не обладать? Мы просто посмотрим это уже само по себе отличное развлечение. Мимо нас, прямиком к массивным дверям, прошествовала семья: отец и мать вели за обе руки девочку ровесницу Бренды. На ней было синее бархатное пальтишко, на кудрях ловко сидела синяя фетровая шляпка. Заметив нас, девочка высунула язык.
Вполне возможно, завтра она найдет под елкой куклу в розовом атласе. Мне бы денег я бы эту куклу купила для Бренды. И я чуть не силой потащила сестренку прочь от универмага «Уэйдз».
Морин, ты почему сердишься?
А черт его знает!
Мне вовсе не нужна эта дурацкая кукла.
Я остановилась прямо посреди улицы, порывисто обняла худенькие сестренкины плечики.
У тебя, Бренда, на такую куклу гораздо больше прав, чем у этой избалованной задаваки.
Бренда улыбнулась:
Зато у задаваки нет такой сестры. Настоящий подарок это ты, Морин, а не какая-то там игрушка.
Ах, Бренда ОКоннелл, и что бы я только без тебя делала?
Тебе, Морин, без меня быть не грозит. Я с тобой навсегда.
Мы пошли дальше по Вестерн-роуд. Следующим в ряду был универмаг «Уолуортс».
Мой любимый магазин, сказала Бренда.
И мой.
Два шиллинга буквально жгли мне карман, но я знала: нельзя покупать первое, что приглянется. Мы вошли и обомлели. Прямо в главном холле стояла чудесная елка, вся в огнях, а на самой макушке сидел эльф. Бренда шумно вздохнула:
Вот это красотища, да, Морин?
Я улыбнулась.
Ay нас дома будет елка, Морин?
Вряд ли. Но мы ведь украсили дом остролистом и омелой, куда нам еще целое дерево?
Пожалуй. А все-таки это было бы здорово.
Елка стоит много денег.
Ну и не надо нам ее.
Вот и правильно. Какой в ней прок? Подумаешь, ствол да горстка иголок! И вообще, чем бы мы ее украшали? Откуда у нас игрушки?
Верно. На черта она вообще нам сдалась, эта елка?
Чертыхаться нехорошо.
Ты же чертыхаешься.
Я другое дело.
Это еще почему?
Потому что у меня так рот устроен. У тебя ротик совсем не такой.
Хочу рот как твой.
Забудь. Что не дано, то не дано. Могу чертыхаться за двоих, если тебе от этого легче.
Ага, спасибо.
Прилавки ломились от всякой всячины. Была тут елочная канитель, были бумажные фонарики и красная гофрированная бумага, были Деды Морозы из пластика и деревянные солдатики в зеленых и красных мундирчиках.
Прежде всего мы с Брендой купили набор заколок для мамы и упаковку табаку для папы.
Теперь, Бренда, я пройдусь по магазину одна. Встретимся под елкой. Ни с кем не разговаривай и не вздумай выбегать на улицу.
А куклами полюбоваться можно?
Можно. Любуйся на здоровье.
Я отделилась от Бренды, потому что иначе как бы я купила ей подарок? Сюрприза бы не вышло. И к тому же я хотела без помех выбрать подарки Джеку и Нельсону. Магазин был переполнен. Всюду дети с мамами и папами: мамы призывают малышей к порядку, папы дымятся от раздражения и курят, чтобы не вспылить. До прилавка не доберешься, если не будешь работать локтями; теснота, духота, гам и шум словом, настоящий праздник, правильное Рождество. Я подныривала под мышками взрослых, раз даже проскользнула между чьих-то длинных ног и вот оказалась нос к носу с продавцом.
Он был в красном колпаке с опушкой и в шубе будто Дед Мороз, улыбнулся мне и спросил:
Что желаешь, красотулечка?
Мне нужны подарки для моей сестренки Бренды и моего друга Джека.
Уже что-то придумала?
Пока нет.
Он повернулся к полкам:
Как считаешь, твоей сестренке понравится вот это?
В руках у него была заводная деревянная обезьянка она взбиралась по шесту, делала сальто и спускалась обратно.
Еще бы! Бренда будет в восторге. А сколько стоит обезьянка?
Один шиллинг.
Я покачала головой:
Нет, тогда мне не хватит на подарки для Джека и Нельсона.
Извини, милая, ошибочка вышла. Не шиллинг, а всего шесть пенсов. Ну что, берешь?
Беру! улыбнулась я.
Обезьянка была тотчас отправлена в бумажный пакетик.
Счастливого Рождества, деточка, пожелал добряк продавец.
И вам счастливого Рождества!
С подарком Бренде я разобралась, а что же купить Джеку?
Я прошла в отдел, где продавались куклы. Каждая лежала в отдельной коробке, а моя Бренда, затаив дыхание, так и ела их всех глазенками. Я приблизилась сзади и обняла ее.
Вот вырасту, начну зарабатывать и куплю тебе такую куклу.
Честно?
Я же обещала.
Спасибо, Морин.
А сейчас надо выбрать подарок для Джека.
Может, оловянный солдатик подойдет? Джек ведь любит солдатиков.
У него и так уже целая армия, мой солдатик в ней затеряется. А я хочу подарить что-то совсем-совсем особенное.
Носовой платок?
Нет, платок не годится.
И тут я увидела ту самую особенную вещь шкатулку с фотографией Джона Уэйна верхом на коне. Шкатулка была немедленно куплена. У меня осталось еще несколько пенсов, и я точно знала, как с ними поступить. Решительными шагами я направилась в отдел, где продавали нитки для вязания.
Молоденькая продавщица всем своим видом выражала чудовищную усталость.
Дайте мне, пожалуйста, моток шерстяных ниток вон тот, коричневый. Это подарок на Рождество.
Очень странный подарок, прокомментировала продавщица.
И ничуть и не странный, вступилась за меня Бренда.
Если бы мне такое подарили, я бы не обрадовалась.
Это не беда. Потому что нитки я подарю не вам, а кое-кому, кто мне нравится.
Боюсь и вообразить, что ты даришь тем, кто тебе не по вкусу!
Тем не менее девица завернула моток в бумагу и получила с меня последние мои монетки.
Кобыла безмозглая, фыркнула я, едва мы отошли от прилавка.
Кобыла безмозглая, повторила Бренда.
Глава шестнадцатая
Разбудил меня Брендин крик:
Просыпайся, Морин, он здесь уже побывал!
Кто?
Я резко села на постели, принялась тереть глаза.
Толстяк с мешком! Гляди два чулка на кровати оставил! Давай отнесем их к папе и маме в спальню?
Я встала, раздвинула шторы. Оконное стекло затянул иней, и пришлось проскребать дырку, зато, когда я к ней прильнула, мне открылся белый от снега двор. Ух и холодрыга! Я запрыгнула обратно под одеяло, поджала озябшие ноги.
И чего тебе, Бренда, неймется в такую рань?
Сестренка устроилась у меня под боком.
Да ведь утро не простое, а рождественское. Чудо свершилось!
Чудо свершилось, повторила я и обняла Бренду.
А можно мне хоть пощупать свой чулок?
Конечно, можно.
А тебе твой чулок дать? Ты будешь щупать?
Буду.
Бренда вылезла из постельного тепла, дотянулась до чулок. Оба явно скрывали нечто круглое, мягкое. Что бы это могло быть?
Похоже на апельсин, сказала Бренда.
И мне так кажется.
А еще какая-то палочка.
Может, это карандаш?
Наверно. Давай вставать, а, Морин?
Тут в дверь просунулась папина голова.
Нет, вы поглядите они еще валяются! Я думал, вы обе давно внизу!
Мы не хотели будить тебя и маму, объяснила я.
Я давным-давно на ногах. А вам, похоже, и невдомек, что нынче Рождество!
Вдомек, папа, очень даже вдомек, возразила Бренда. Толстяк с мешком ведь уже приходил.
Неужели? Наверное, он считает вас очень-очень хорошими девочками.
А ты как считаешь, папа? спросила Бренда. Хорошие мы или не слишком?
По-моему, самые лучшие в Качельном тупике. А теперь давайте-ка вылезайте из-под одеяла. Я в камине огонь разжег, не замерзнете.
Мы вскочили, схватили каждая свой чулок и побежали вниз по лестнице.
Ну-ка закройте глаза, скомандовал папа.
Мы послушались. Первым моим впечатлением был запах он вдруг ударил в ноздри, такой свежий и смолистый, словно я чудесным образом перенеслась в настоящий лес, в неведомые края. Сердце запрыгало от восторга.
Теперь глаза можно открыть, сказал папа.
Перед нами темнела, благоухала, занимала чуть ли не всю гостиную рождественская елка почти такая же большая, как в универмаге «Уолуортс». А украшали ее папиросные коробки, оклеенные серебряной фольгой. Вот это чудо так чудо!
Бренда залилась слезами. Папа подхватил ее на руки.
Ну что ты! Не время плакать, маленькая моя.
Бренда шумно вздохнула:
Елка она такая такая
Огромная? подсказала мама, входя в гостиную.
Восхитительная, поправила Бренда, а я спросила:
Папа, где ты ее раздобыл?
Это не я, это дядя Джон. Елка последняя оставалась на елочном базаре, никто ее брать не хотел.
И я догадываюсь, по какой причине, съязвила мама.