Это хорошо, сказал он. Нравится тебе?
Еще бы.
Это хорошо.
А у вас как дела?
Да как обычно. Унни дома сидит, а я только что с работы вернулся. Сейчас ужинать будем. Но я рад тебя слышать.
Передавай Унни привет!
Хорошо, передам. Пока.
Пока.
К тому времени когда я вышел из школы и двинулся домой, дождь уже начал стихать, но пока я шел, волосы у меня намокли. Зайдя в ванную, я вытер их полотенцем, повесил куртку, включил обогреватель и поставил возле него обувь, пожарил картошку, лук и порезанную сардельку, съел все это в гостиной, одновременно просматривая вчерашнюю газету, затем завалился в кровать и спустя несколько минут уснул, словно завернувшись в уютный стук капель по стеклу.
Разбудил меня звонок в дверь. Встав, я пошел открывать и увидел, что мало того что дождь закончился, так еще и небо над деревней голубое.
Это пришел Нильс Эрик.
Чуть растопырив локти, он ссутулился, поджал губы и выпучил глаза.
Это тут вечеринка? проскрипел он стариковским голосом.
А то! сказал я. Тут. Входи!
Он не двинулся с места.
А есть тут есть тут барышни помоложе? спросил он.
Помоложе это сколько?
Лет тринадцати?
А как же! Да входи уже! Холодина такая! Повернувшись к нему спиной, я ушел в дом. Достал из холодильника бутылку белого вина и откупорил ее.
Белое будешь? крикнул я ему.
Мое вино должно быть красным, как кровь юной девицы! пропищал он из коридора.
Вот ужас-то, ответил я.
Нильс Эрик с бутылкой красного вошел на кухню и поставил вино возле раковины. Я протянул ему штопор.
На Нильсе Эрике была синяя футболка «Поко Локо», черный кожаный галстук и красные хлопчатые брюки.
По крайней мере, ему по фиг впечатление, которое он произведет на окружающих, подумал я и улыбнулся. Видимо, это важная черта его личности что ему плевать на чужое мнение.
Красочный у тебя нарядец, надо сказать, заметил я.
Шанс упускать нельзя, ответил он. А я слышал, здесь, на севере, если хочешь очаровать женщину, одеваться полагается именно так.
Прямо вот так? В красное с синим?
Именно!
Он зажал между коленей бутылку и с хлопком вытащил пробку.
Волшебный звук! воскликнул он.
Я только в душ по-быстрому сгоняю, ладно? спросил я.
Он кивнул:
Разумеется. Я пока музыку послушаю, хорошо?
Конечно.
В вежливости нам с тобой не откажешь, рассмеялся он.
Я прошел в ванную, торопливо разделся, пустил воду и залез под душ, потер под мышками и между ног, потом ступни, откинул голову и намочил волосы, после чего выключил воду, вытерся, слегка уложил волосы гелем и, обернув вокруг бедер полотенце, прошел в гостиную, мимо Нильса Эрика, который, демонстративно закрыв глаза, сидел на диване и слушал Дэвида Силвиана, и юркнул в спальню, где натянул свежие трусы и носки, белую рубашку и черные брюки. Застегнув рубашку, я завязал черный галстук-боло и вернулся в гостиную.
А мне говорили, что если хочешь очаровать местных девчонок, начал он, то как раз вот так одеваться не надо. Только не белая рубашка, не боло с орлом и не черные брюки.
С остроумным ответом я не нашелся.
Ха-ха, сказал я, налил себе бокал белого вина и залпом выпил его.
У него был вкус летних ночей, танцующей толпы на дискотеке, расставленных по столам ведерок со льдом, блестящих глаз, обнаженных загорелых рук.
Меня пробрала дрожь.
Нечасто пьешь? спросил Нильс Эрик.
Я насмешливо посмотрел на него и опять наполнил бокал.
Ты нового Криса Айзека слышал? спросил я.
Он покачал головой. Я подошел к проигрывателю и поставил пластинку.
Он отличный! заверил я.
Некоторое время мы сидели молча.
Я скрутил самокрутку и закурил.
Ты прочел мой рассказ? спросил я.
Он кивнул. Я встал и чуть убавил громкость.
Я сейчас перед выходом его прочел. Знаешь, Карл Уве, хороший у тебя рассказ получился.
Думаешь?
Да. Рассказано живо. Но больше мне сказать особо нечего я не литератор и не писатель.
А было что-то, что тебе больше всего понравилось?
Он покачал головой.
Нет, ничего особенного. Там весь текст ровный и красивый. И гармонично все.
Хорошо, сказал я. А как тебе финал? По сравнению с остальным текстом?
Финал сильный.
Я как раз так и хотел, понимаешь, сказал я, чтобы неожиданно получилось, вот это с отцом.
Да, так и вышло.
Он наполнил свой бокал. Губы у Нильса Эрика уже покраснели от вина.
А ты, кстати, читал «Битлз»[22]? спросил он.
Ясное дело, читал, сказал я, это мой любимый роман. Я и писать решил после того, как прочитал его. Его и еще «Белые негры» Амбьёрнсена.
Я так и думал, кивнул он.
Правда? Что, похоже получилось?
Ага, похоже.
Прямо слишком похоже?
Он улыбнулся:
Нет, не сказал бы. Но что именно они вдохновили тебя на то, чтобы написать этот рассказ, заметно.
А про кровь как тебе? Примерно в середине, там, где все в настоящем времени?
А я, по-моему, и не заметил.
Вообще-то мне самому этот фрагмент больше всего нравится. Там про то, как он смотрит на Гордона и видит кровь, и артерии, и плоть, и жилы. И повествование получается такое насыщенное.
Нильс Эрик кивнул и улыбнулся.
А потом снова повисла тишина.
Писать оказалось проще, чем я думал, сказал я, это мой первый рассказ. Раньше я статьи для газет писал и прочее такое. Поэтому я сюда и приехал хотел попробовать книгу написать. Сел, начал и все, ничего страшного. Никакой магии.
Ясно, ответил он, ты и дальше собираешься этим заниматься?
Да, я только в этом смысл и вижу. Хочу на каждых выходных по одному рассказу писать. Ты, кстати, читал Хемингуэя?
Разумеется. Как же без него.
Вот и у меня чуть похоже. Сразу к делу. Просто и ясно. И по существу.
Да.
Я снова налил вина и выпил его.
Ты не думал, как оно все было бы, если бы ты попал в другую школу? спросил я.
В смысле?
Ну, ты же попал в Хофьорд совершенно случайно. Мог бы попасть еще куда-нибудь. А там бы и люди были другие, и события не такие, как здесь.
И, самое главное, сейчас не мы, а двое других красавцев сидели тут, слушали вино и пили Криса Айзека. Или наоборот. Винили пилы и пилили винил. Нет, все переврал. Или перервал? Все шиворот навыворот! Нет, выворот за шиворот! Короче, полный винегрет! Он расхохотался. Выпьем, Карл Уве, и спасибо судьбе за то, что тут сидишь именно ты, а не кто-нибудь еще!
Мы подняли бокалы.
Хотя, будь тут еще кто-нибудь, я, пожалуй, и ему то же самое сказал бы, а?
В дверь позвонили.
Это, похоже, Тур Эйнар. Я встал.
Когда я открыл дверь, он стоял, повернувшись ко мне спиной, и оглядывал окрестности. Горные склоны окутывал сероватый августовский свет, казалось, совершенно иного происхождения, чем тот, что струился с неба, потому что небо было синее и блестящее, словно металл.
Здоро́во! сказал я.
Тур Эйнар нарочито медленно повернулся ко мне. Мол, вот он я, и времени у меня вагон.
Привет, сказал он, можно к тебе?
Естественно, заходи.
И он зашел, двигаясь с продуманной обстоятельностью, которую я отметил в нем в тот самый момент, когда с ним познакомился. И любое свое движение он сопровождал улыбкой. Он поднял руку и поздоровался с Нильсом Эриком.
О чем перетираете? спросил он.
Нильс Эрик улыбнулся.
Перетираем про рыбу, ответил он.
Про рыбу и кисок, сказал я.
Соленая рыба и свежие киски или свежая рыба и соленые киски? спросил он.
А растолкуй-ка, в чем соль, подыграл ему я.
Растолкуй соль или растолки соль? Потому что это две большие разницы. Как и рыба с кисками. Впрочем, сходство имеется. И немалое.
Растолкуй соль? повторил я.
От растолкуя слышу! Он расхохотался и, подернув вверх брюки, уселся возле Нильса Эрика.
Ну что? спросил он. Подвели итоги недели?
Как раз подводим, ага, ответил Нильс Эрик.
Похоже, компания отличная складывается, сказал Тур Эйнар.
Ты про учителей? спросил я.
Ага, ответил он. Вообще-то я всех и раньше знал, кроме вас двоих.
Но ты же не местный? уточнил Нильс Эрик.
У меня бабушка тут живет. Я сюда с детства приезжаю на лето и на Рождество.
Ты же и в гимназии тут учился, да? спросил я. В Финнснесе?
Он кивнул.
Ты не знаешь тут одну девчонку ее Ирена зовут? спросил я. Из Хеллевики?
Ирена, ага, он расплылся в улыбке. Не так хорошо, как хотелось бы. А что? Ты ее знаешь?
Знаю это сильно сказано, сказал я, но я ее в автобусе встретил, когда сюда ехал. Мне показалось, она ничего так.
Вы с ней сегодня вечером увидитесь? Такой у тебя план?
Я пожал плечами.
По крайней мере, она тоже прийти собиралась, сказал я.
Когда мы спустя полчаса вышли из квартиры и двинулись вверх по холму, меня переполняла чистая радость, какую обычно приносит белое вино, мысли наталкивались друг на дружку, словно пузырьки, а затем лопались, выпуская на волю спрятанный в них восторг.
Мы сидели у меня в квартире, думал я, замирая от восторга.
Мы коллеги и постепенно становимся друзьями, думал я.
И я написал охрененно крутой рассказ.
Восторг, восторг, восторг.
И этот свет, тускловатый здесь, внизу, среди людей и людских предметов, словно бы сопровождаемый тонко отполированным мраком, который, растворяясь в свете, не одолевал и не вытеснял, а лишь слегка приглушал и смягчал его, такой сверкающе ясный и чистый там, в вышине.
Восторг.
А еще тишина. Шум моря, наши шаги по гравию, какие-то звуки откуда-то издалека стук двери или оклик, и все это в коконе тишины, которая будто вырастала из земли и окутывала нас чем-то, что я хоть и не называл изначальным, но ощущал именно так, вспоминая тишину в Сёрбёвоге и летние ночи моего детства, тишину над фьордом у подножия огромной, полускрытой в тумане горы Лихестен. Эту же тишину я, захмелевший, ощущал и здесь, шагая в гору вместе с моими новыми друзьями, и хотя ни тишина, ни свет вокруг не были для меня главными, настроение они создавали.
Восторг.
Восемнадцать лет, иду на вечеринку.
Вот там она живет, Тур Эйнар показал на дом, мимо которого я проходил несколько дней назад.
Большой дом, сказал Нильс Эрик.
Да, она с парнем живет, добавил Тур Эйнар, его зовут Видар, и он рыбак.
А кем еще ему быть? пробормотал я, остановившись возле двери и протянув руку к звонку.
Просто открывай и входи, скомандовал Тур Эйнар, мы же в Северной Норвегии!
Я распахнул дверь и вошел в дом. Откуда-то сверху доносились голоса и музыка. Над лестницей висели клубы табачного дыма. Мы молча разулись и поднялись на второй этаж. Двери там не было, прямо располагалась кухня, слева гостиная, а дальше направо видимо, спальня.
В гостиной сидела компания человек десять, они болтали и смеялись. Сидели они впритирку, за столом, уставленным бутылками, стаканами и пепельницами и заваленным сигаретными пачками, все коренастые, у многих усы, возраст, судя по виду, от двадцати до сорока.
А вот и учителя подтянулись, сказал один.
Сейчас на второй год оставят, подал голос другой.
Все рассмеялись.
Привет, народ, сказал Тур Эйнар.
Привет, сказал Нильс Эрик.
Хеге, единственная женщина среди присутствующих, встала и, взяв возле окна пару стульев, поставила их к столу.
Садитесь, ребят, пригласила она, если бокалы нужны, возьмите на кухне.
Я прошел на кухню и, разглядывая горный склон, в который утыкалось кухонное окно, сделал себе коктейль из водки с апельсиновым соком, а потом, остановившись на миг на пороге, посмотрел на сидящих за столом. Они казались мне колдунами, с разноцветным зельем в бокалах водкой, смешанной с компотом, соком, спрайтом или колой, с пачками, откуда они беспрестанно доставали табак и крутили самокрутки; усатые, с темными глазами и множеством историй. И вот эти колдуны раз в год собираются сюда со всех концов света, чтобы раскрыть свою чуждую природу перед такими же, как они.
Вот только на самом деле все обстояло наоборот. Это они были нормой, а я исключением, учителем среди рыбаков. Тогда что я тут вообще делаю? Не лучше ли мне было остаться дома и писать, а не тащиться сюда?
Зря я один отправился на кухню. За это время Нильс Эрик и Тур Эйнар уже обменялись с остальными гостями приветственными фразами и теперь как ни в чем не бывало сидели среди рыбаков, и я бы так мог просто затаился в тени коллег, спрятался бы между ними.
Я сделал глоток и вошел в гостиную.
А вот и наш писатель! сказал один из них, и я тотчас же узнал Реми, заходившего ко мне в первый день.
Привет, Реми! Я протянул ему руку.
Да ты, небось, на такие курсы ходил, где учат имена запоминать, да? Он ухватил мою руку и затряс ее таким манером, какой не употреблялся годов с пятидесятых.
Ты первый рыбак, с которым я познакомился, сострил я, ясное дело, я запомнил твое имя.
Он рассмеялся. Я порадовался, что перед выходом выпил, на трезвую голову я бы просто молча стоял перед ним.
Писатель? переспросила Хеге.
Да, этот чувак книжку пишет. Я собственными глазами видал!
А я не знала, проговорила она, у тебя правда такое увлечение?
Я уселся и, с полувиноватой улыбкой кивнув, достал из кармана рубашки пачку табака.
Следующий час я не говорил ничего. Скручивал себе сигареты, курил, пил, улыбался, когда улыбались остальные, и смеялся, когда смеялись они. Смотрел на Нильса Эрика тот порядком нагрузился и тем не менее поддерживал общий шутливый тон, хотя сам и был другим, было в нем нечто легкое, присущее уроженцу Эстланна[23], отчего он все время оставался чужим. Не то чтобы они отвергали его, совсем нет, однако его шутки имели принципиально иную природу и словно разоблачали его. Он играл словами, а остальные нет, он примеривал различные роли, корчил рожи, повышал и понижал голос, а они так не делали. Смеялся он это вдруг поразило меня возбужденно, почти истерично, и этим тоже от них отличался.
Тур Эйнар был им ближе, был с ними на одной волне и болтал по-свойски, но и он не относился к их числу, это я понял, он находился рядом, но не среди них, и напоминал скорее фольклориста, знающего материал достаточно хорошо, чтобы с удовольствием его имитировать. Возможно, именно в этом удовольствии и заключалось отличие ему атмосфера нравилась, а для них была естественной? И они никогда не задумывались, нравится она им или нет?
Смеясь, Тур Эйнар хлопал себя по ляжкам прежде я видел такое только в кино, а разговаривая, иногда потирал ладони о штаны.
Разогрев как они называли эти посиделки представлял собой не беседу. Здесь не обсуждались ни политика, ни женщины, ни музыка, ни футбол. Они только и делали, что рассказывали всякие истории. Одна история перетекала в другую, гости разражались смехом, и участниками сюжетов, которые они, как и полагается волшебникам, словно вытаскивали из шляпы, были уроженцы этой деревни, и та, несмотря на свои скромные размеры, похоже, представляла собой бездонный колодец происшествий. Был здесь рыбак лет шестидесяти, всю жизнь страдавший морской болезнью, которому достаточно было запрыгнуть на свою шхуну, чтобы его начало мутить. А одна компания дружков, удачно завершив сезон, сняла номер люкс в Тромсё и просадила там немерено денег. Про некоего Франка, пухляша с детским лицом, говорили, будто он прожег двадцать тысяч, и до меня лишь спустя некоторое время дошло, что он в буквальном смысле их спалил в огне. Еще один, как утверждалось, наложил в штаны в лифте, и тут я тоже не сразу понял, что он так напился, что обгадился. По разговору выходило, что именно так оно и было. В частности, тот же Франк пил так, что проснуться в собственном дерьме для него вообще было обычным делом. Его матери той самой пожилой учительнице домоводства из нашей школы тоже приходилось нелегко, потому что Франк все еще жил с ней. Истории, рассказанные Хеге, были непохожими на эти, но не менее странными, например, про одну ее подружку, которая так боялась экзаменов, что ее пришлось отвести в лес и ударить по голове битой, чтобы появилась уважительная причина не явиться на экзамен. Я смотрел на нее и недоумевал: она что, издевается? Нет, вроде, не похоже. Она перехватила мой взгляд и широко улыбнулась, но потом будто прищурилась и чуть наморщила нос, опять улыбнулась и отвела взгляд. Что это означает? Это что-то вроде подмигивания? Или это значит, что мне не следует верить всему услышанному?