Дочка, поставь чашку и для отца тоже, каким-то непривычным голосом сказала мама, едва шевеля губами, и это усилило мою тревогу.
Джигит сделал попытку как-то ослабить напряжение и спросил:
Как у вас с торговлей, удачен ли нынешний год?
Однако мама, которая только что была так разговорчива, в ответ не проронила ни слова. Она не спускала глаз с двери.
Но вот за дверью что-то с грохотом обрушилось. Мама задрожала. У меня тоже по всему телу пробежал холодок, сердце начало колотиться. Голова моя склонялась сама собой, как у человека, приговорённого к казни, готового принять суровую кару. Джигит тоже покрылся красными пятнами. В комнату, словно метеор, ворвался отец. В испуге все повскакивали с места. Он остановился, будто в замешательстве. Все молчали. Повисла долгая пауза. За это время я, казалось, постарела. Наконец, отец негромко и как-то неуверенно сказал:
Ассаляму алейкум!..
Все вздохнули с облегчением: Аллах миловал!
Вагалейкум ассалам! отвечал джигит и протянул руку.
Здесь твоя чашка, старик, здесь! сказала мама, указывая на место во главе стола.
Я, решив, что отец простил меня, что джигит ему понравился, стала смотреть на него с улыбкой. Взгляды наши встретились.
Ты чему радуешься? сказал он мне. Думаешь, хорошее дело сотворила?
Мама поспешила отвлечь его:
Пей чай, пока не остыл.
Снова установилась тишина.
Заговорил джигит:
Простите, сказал он, в Оренбурге я проездом. В театре места с вашими сыном и дочерью случайно оказались рядом, и мы разговорились. Вот и решил я зайти к вам и засвидетельствовать своё почтение
Отец не нашёлся, что сказать.
Спасибо, спасибо, сказала мама. Для гостей дверь наша всегда открыта. Гость наш доктор, объяснила она отцу. В Туркестане, оказывается, нашли какой-то камень, который помогает от всех хворей. Они везут его, сказала она, пытаясь вовлечь отца в разговор.
Отец единым духом проглотил свой чай и резко протянул чашку мне, отчего она чуть не опрокинулась. Я наполнила чашку. Отец заговорил, и голос его звучал глухо.
Что ж, хорошо. Выходит, такому учёному человеку дозволено в театре сбивать девушек с пути? Учителя ваши этому вас учат?
Да ведь не было такого, старый! вступилась мама.
Руки мои задрожали. Я не успела вовремя закрыть краник самовара и обварила пальцы. Джигит снова покрылся пятнами.
Я живу среди русских начал было он, желая оправдать своё желание сблизиться с мусульманской семьёй, но отец не дал ему договорить.
Живёшь среди русских, так и живи! Мало, что ли, у них баб?.. Потаскухи перевелись, что ли?.. А уж коли ты мусульманин, так нечего мусульманских девушек совращать
Простите джигит снова сделал попытку вступить в разговор.
Отец опять перебил его и понёс настоящий бред! А под конец заявил:
Да ещё среди бела дня без всякого стыда в дом заявился! Этакое позорище!
Почему бы мусульманину не прийти в дом к мусульманам? сказала мама, пытаясь смягчить слова отца. Разве все мы не дети одних прародителей?
Отец начал орать, теряя контроль над собой. Джигит не раз пытался объяснить что-то, отец не слушал его. Мне стало жаль доктора. Было стыдно за отца Чтобы как-то помочь гостю, спросила:
Вам налить ещё?
Спасибо, спасибо, сказал он, поклонившись.
Отец побелел от злости. Рука, в которой он держал чашку, дрожала. Глаза мои наполнились слезами. Джигит прошептал молитву, провёл ладонями по лицу и встал.
Спасибо за гостеприимство. Я побеспокоил вас, прошу прощения!
Отец не ожидал этого.
Садись, выпей ещё! сказал он неуверенно.
Спасибо я не имел за душой ничего дурного. Жить среди русских я вынужден. К вам пришёл оттого, что соскучился по нашей жизни. Это было ребячеством, простите! И повернулся к двери.
Я застыла на месте, встать не было сил. Взгляды наши встретились. Я так много хотела сказать ему глазами, хотела извиниться. Из глаз моих покатились слёзы. Увидев это, отец закричал:
Иди в свою комнату!
Я пыталась встать, однако ноги не слушались меня. Встать не удалось.
Дверь закрылась, джигит исчез. Слёзы продолжали ручьём бежать из глаз. Мама заплакала в голос. Отец был похож на сбесившегося зверя орал что-то, метался по комнате, понося меня. Я не слушала его, голова была занята своими мыслями. Ужасно обидно было за джигита, незаслуженно униженного и посрамлённого. Я чувствовала вину перед ним и во всём корила себя.
Тот день был очень тяжёлым. В доме воцарилась тишина, никто ни с кем не разговаривал.
После вечернего намаза я долго читала Коран и немного успокоилась. На другой день легче не стало. Пришло приглашение на девичий праздник в дом свата Шамси. Маме очень хотелось отправить меня туда, и отец, вроде, подобрел немного. Но я отвечать на приглашение не стала. Почему-то никого не хотелось ни видеть, ни слышать. Ночь провела в бреду, вся извелась. Джигит снился мне то плачущим, то смеющимся, то танцующим в обнимку с русскими женщинами, но он неизменно тянулся ко мне, искал меня. Утром я не могла пить чай, в обед не могла есть. И мама, и отец уговаривали поесть, мне было очень грустно, я расплакалась и ушла к себе. Запершись, я проплакала очень долго. Мама пыталась утешить, но ничего не помогало. Мне вдруг мучительно захотелось видеть моего джигита. Теперь никакие силы не могли бы остановить меня Я стала лихорадочно искать возможности. Решила позвонить по телефону. Готова была даже пойти к нему в номер, однако не знала ни адреса, ни улицы. Какая-то колдовская сила тащила меня из дома.
У меня болит голова, сказала я маме. Можно, я прокачусь на лошади?
Поезжай, дочка, поезжай, откликнулась мама.
Я отправилась с криворуким и хромым Зарифом, который служил у нас кучером, сторожем и водовозом. Поехали на улицу, где больше всего русских номеров. Я внимательно смотрела по сторонам. Потом свернули на большую людную улицу. Я и тут сосредоточенно разглядывала прохожих, стараясь не пропустить никого. Но всё было напрасно. Неудача расстроила меня. Я ругала себя за то, что не догадалась узнать его адрес. Повернули назад, поехали по длинной улице. Издали возле продавца газет увидела похожего человека и велела гнать лошадь к нему. Чем ближе подъезжали, тем более похожим становился человек. Но вблизи увидела, что это русский парень. Я была так раздосадована, что готова была выпрыгнуть из повозки и толкнуть незнакомца. Безнадёжность лишала сил. Чтобы собраться с мыслями, велела ехать в район Каргалы.
Кучер извёлся, слушая мои капризы, и начал ворчать. Но я всё же настояла на своём. И что вы думаете, на одном из перекрёстков я увидела своего джигита, который медленно шагал мне навстречу! Я узнала его издали и стала разглядывать. Он шёл, опустив голову в глубокой задумчивости. Мне казалось, что он думает обо мне. Поровнявшись, я позвала его. Повозка моя была закрытая, поэтому он не сразу понял, откуда голос, и стал озираться по сторонам. Я засмеялась. На лице его, в глазах появилось изумление. Он подошёл.
Садитесь же, давайте прокатимся! предложила я.
Поехали. Поскольку хлопоты мои увенчались успехом, настроение сразу поднялось. Джигит был несколько растерян и не знал, что сказать.
Мне очень хотелось видеть вас, заговорила я. Но, к сожалению, не знала ни вашего адреса, ни номера телефона. Я очень виновата перед вами. Вы не ругайте меня за поведение отца, он же человек прошлого, всё меряет на свой аршин. Он унизил, опозорил вас, извините
Слова мои, по-видимому, были неожиданностью для него, он не нашёлся, что сказать. Я поняла, как глубока была его обида, и заговорила снова:
Знаете, поведение отца заставило меня страдать. Я понимаю, как вам тяжело, и чувствую себя ужасно, потому что явилась причиной вашего унижения. Мне очень плохо. Уж вы, пожалуйста, простите!
Я с мольбой подняла на него глаза и увидела, что он слушает с большим волнением: взгляд напряжён и было в нём столько горечи, что мне стало не по себе. Не говоря ни слова, он дрожащими руками взял мои ладони и поднёс к губам. Он целовал их, и мягкая, тёплая волна разливалась по моему телу, успокаивая. Внезапно на руки мне упали слезинки. В душе всё перевернулось. Я задрожала. Почувствовав это, а может быть, устыдившись своего порыва, он отпустил мои ладони. Глаза его за стёклами очков, казалось, рассыпали лучи.
Просить прощения в этом случае должны не вы, а я, сказал он. Это я грубо вторгся в вашу жизнь и нарушил покой. Я стал причиной непонимания, возникшего между вами и вашим отцом. Простите меня!
Слова были сказаны от чистого сердца, и это успокоило меня.
Значит, вы больше не сердитесь? обрадовалась я.
Да, с этими покончено. Я и не думал сердиться на вас, и права у меня такого нет. Но встреча эта стала для меня открытием. Я увидел, какой вы человек, как глубоко умеете чувствовать. Я преклоняю голову перед вами. Теперь мне будет очень тяжело уехать. Хотя бы издали я должен чувствовать, что на свете есть вы. Без этого я уже не смогу жить.
Как, вы уезжаете?! вскричала я, забывшись.
Да.
Уезжаете насовсем, чтобы никогда больше не вернуться?!
Он промолчал. Во мне вдруг, как в детстве, заговорило желание крикнуть: «Я хочу с тобой!» Плакать, умолять Но я обязана была помнить о своём девичьем достоинстве
И когда? спросила я упавшим голосом.
Завтра! сказал он.
Мы замолчали. Я первая нарушила тишину вопросом:
Но почему так скоро?
Так получилось. Комиссия наша приняла решение. Я сегодня весь день с сожалением думал о том, что не смогу видеть вас. Несколько раз звонил, но попадал в какой-то магазин. Был и возле вашего дома. Придумывал всякие хитрости, чтобы увидеть вас, готов был даже позвонить в дверь. Но мне не хотелось подвергать вас новым испытаниям. Если бы уехал, не простившись, я был бы очень несчастен.
Я тоже рассказала, как мечтала о встрече, что вот уже два часа кружу по городу в надежде увидеть его. Эти признания сблизили нас окончательно. Упала последняя завеса, разделявшая нас. Мы перестали стесняться, совсем как родные, и говорили, говорили, забыв обо всём на свете, чувствуя себя на седьмом небе Но грубая действительности разрушила иллюзию, вторгшись голосом хромого кучера:
Поедем домой, мне воду возить пора.
Меня будто молотком по голове ударили. Какой позор! Этому уроду, видите ли, воду возить приспичило! Я представила себе окутанный дымом поезд, уносящий моего джигита, и мне стало плохо. Он тоже побледнел и проговорил с трудом:
Неужели это конец?!
Нет! крикнула я, но тут же вспомнила отца и, чтобы унять страх, повторила: Нет!
Джигит, не говоря ни слова, пожал мне руку, губы наши слились.
Служба закончится через три месяца, сказал он. Как только получу бумагу, первым делом примчусь сюда. Верю, что ты останешься такой же.
Верь, верь! воскликнула я.
Мы обменялись адресами, поклялись друг другу в верности, даже если много долгих дней придётся быть в разлуке. Джигит дал хромому серебряный рубль, и тот замолчал.
Я ехала домой, погрузившись в думы. Было такое ощущение, словно я забыла сказать что-то, чего-то не сделала. Наконец, вспомнила: я же ничего не взяла у него на память. И сама ничего не дала. Я твёрдо решила завтра утром пойти на вокзал к поезду и оставить ему на память подарок. Тут же на ум пришло другое. Я велела остановиться возле дома Сахибы-эби, известной у нас кулинарки. Хромой поворчал, но всё же остановился.
В Тозтубе бедная родственница выходит замуж, сказала я женщине, хочу послать ей чак-чак. Завтра поезд уходит туда в семь пятнадцать вечера. Не приготовишь ли?
Яйца теперь дорогие, и масло, и мёд в цене, запричитала старушка.
А сколько надо? спросила я, но она продолжала причитать, не называя сумму.
Я дала ей двадцать пять рублей. Увидев в сумочке деньги, она сказала:
А нет ли ещё?
Я добавила десятку и, получив обещание, ушла.
Уже во дворе дома благостное настроение моё улетучилось. Всю ночь ворочалась, не могла уснуть. Утром встала с ощущением недомогания. Мама заметила это:
Что с тобой, дочка?..
Она и хромого расспрашивала, заподозрив что-то.
Когда время приблизилось, я снова попросила у мамы разрешения покататься.
Езжай уж, ты ведь не затеваешь ничего дурного? сказала она.
Надев на палец кольцо подарок отца, который он привёз с Макарьевской ярмарки, я отправилась к старой Сахибе. Чак-чак оказался на редкость удачным. Воздушное тесто не пропиталось маслом, мёд не потемнел. Бабуля постаралась и выложила даже из цветных леденцов моё имя: «Нафиса». Я была очень довольна.
До отправления поезда оставалась четверть часа. Я вышла на платформу и стала смотреть в окна вагонов первого и второго классов. Вот у открытого окна стоит мой джигит и разговаривает с седобородым русским. Увидев меня, он очень удивился и покраснел. Старик с улыбкой сказал ему что-то, джигит пошёл встречать меня. В коридоре вагона было тесно, ходили люди, и он завёл меня в купе. Я поклонилась русскому старику. Чак-чак положила на стол со словами:
Это вам гостинец в дорогу.
Потом сняла с пальца кольцо с бриллиантом и взглянула на джигита:
Пусть это кольцо напоминает тебе обо мне. Смотри же, не снимай его! сказала я.
Он снова удивился. Не стесняясь старика, стал примерять кольцо. Оно никак не налезало на палец. Тогда я взяла его руку и надела кольцо на мизинец. Мы со стариком засмеялись.
Дай и ты мне что-нибудь на память.
Я не ожидал, что увижу тебя, и ничего не приготовил.
На столе лежала книга.
Это твоя? спросила я.
Моя, сказал он и протянул мне сборник рассказов Тургенева «Первая любовь».
Я снова поклонилась старику и вышла.
Домой вернулась на пять минут раньше отца. Мама, похоже, догадывалась о чём-то. Я была на седьмом небе от счастья. Отец был хмур. Кто-то успел наябедничать ему на меня.
Так началась моя жизнь, полная надежд и сомнений. Получив письма с дороги и из Москвы, успокоилась и стала ждать. В театр, на литературные вечера отец меня не отпускал, на девичьи праздники самой не хотелось, так что я вела жизнь затворницы. Девушка, не пропускавшая раньше ни одного спектакля, перестала появляться на людях. Это породило много сплетен и догадок. Наконец, разлетелся слух, будто Нафиса влюбилась в русского парня. Отец гневался, чувствуя себя оскорблённым, мама очень переживала. Они разговаривали ночами. Горевали, что дочка теперь не сможет устроить свою жизнь.
В это время, к радости родителей, из Орска приехали сваты. Отец с мамой готовы были дать согласие. Я противилась, как могла. Сказала, что замуж не собираюсь, плакала, но родителей это не трогало. Наконец, рассказала отцу, как обстоят дела, и заявила, что ни за кого другого замуж не пойду. Мама была, вроде, на моей стороне, но идти против воли отца не могла. Поэтому надежды на неё не было никакой. Джигита своего я забросала письмами. «Если дела станут совсем плохи, писала я, пошлю телеграмму. Будь готов».
И вот отец сказал:
В следующий понедельник состоится «Праздник радостной вести». Готовьтесь. Я приглашу гостей.
Я помертвела от страха. Хотела возразить и не смогла. Вспомнив о клятве, которую дала джигиту, сказала:
Я не выйду, отец. Делайте со мной что хотите! Не выйду и всё! крикнула я и выбежала из комнаты.
Запершись у себя, долго плакала. Не взирая на уговоры мамы, на брань отца, пошла на почту и отправила подробную телеграмму. С горя я плохо соображала, уж и не знаю, что написала в ней. Начала ждать ответа. Но ни письма, ни ответной телеграммы не было. Я очень беспокоилась, ведь военная служба кончалась только через месяц с небольшим. Что будет, если он не сможет приехать! Я уже теряла всякую надежду, и вдруг в пятницу мне привиделся радостный сон. Я воспряла духом. Напевая, ходила из комнаты в комнату. Увидев это, мама повеселела. Видно, подумала, что я изменила своё решение.