Одна из главных мыслей, которую снова и снова слышат студенты-медики во время курса педиатрии: дети это не просто маленькие взрослые.
Вот почему вокруг нас бегало множество людей, искавших внутривенные катетеры, достаточно тонкие для того, чтобы пройти в детские вены. Непосредственно перед операцией мы помещаем голову пациента в так называемую скобу своего рода средневековый зажим, который должен удерживать голову на месте. Скобы для детей отличаются от тех, что используются для взрослых. Так что с лечением девочки в нашей больнице были сопряжены реальные проблемы.
Я выбрил голову бедного ребенка. Эпидуральная гематома это кровотечение, возникающее между черепом и твердой наружной оболочкой, покрывающей мозг. Причина, по которой эта травма так опасна, кровь скапливается очень быстро, все сильнее и сильнее сдавливая височную долю мозга. При этом зрачок глаза становится неподвижным и расширенным, и этот симптом уже начал проявляться, когда мы укладывали девочку на операционном столе. Она определенно умирала.
Мы выполнили достаточно простую процедуру вскрыли череп и удалили эпидуральную гематому. А когда закончили, зашили кожу. Некоторое время мы обсуждали, стоит ли будить девочку, или лучше под наркозом перевезти в Детскую.
Нет, наконец решил Тони. Будите ее. С ней все в порядке.
Он извлек дыхательную трубку, девочка посмотрела на меня и произнесла:
Извините, пожалуйста.
Потом мы привели ее родителей в коридор операционной, что всегда делают в детских больницах, но никогда во взрослых. Они явно понимали, насколько их дочь была близка к смерти. Оба были очень напуганы. Они бросились к дочери, когда увидели, что та уже не спит. Я объяснил, что именно мы сделали и что будет дальше.
Мама девочки обняла меня, а следом и папа. Мама сказала:
Спасибо. Спасибо.
Меня настолько переполняли эмоции, что сейчас трудно вспомнить, было ли что-то еще. Потом скорая увезла их в Детскую.
В этот день я кое-что узнал о том, что значит брать на себя ответственность. В день, когда штатный врач не участвовал в работе. То было мое испытание. Что случилось бы, если бы я сказал Стивену: «Нет, отправляй ее в Детскую»? Что случилось бы, если бы я сказал доктору Коху: «Да, мы наверняка благополучно довезем ее до Детской?» Это было мое бремя сказать: «Знаю, что мы не работаем с детьми, но мы должны это сделать».
Не сомневаюсь: если бы я сказал что-то другое, девочка умерла бы.
Тот день сильно повлиял на меня еще и из-за той любви, что я испытывал к дочери, которой было лишь шесть месяцев от роду. Думая о том, как много она значила для меня, я не мог смириться с возможностью плохого исхода для родителей маленькой пациентки. И еще долгое время я думал: даже если я не совершу больше ничего значимого в своей жизни того, что я сделал, уже достаточно.
2
Член семьи. Лиза Дель Гадес
Современный большой город может быть очень холодным и безликим местом. Люди заняты собственными делами и не создают крепких связей друг с другом. Семейный врач не обязан быть вашим лучшим другом для того, чтобы обеспечить вам наилучшую медицинскую помощь. Лиза дель Гадес немного другая. Она ведет семейную практику не из маленького офиса в торговом центре, а из главной городской больницы Торонто. И все же временами она очень сближается со своими пациентами.
Вот две истории, и обе о раке. Одна произошла, когда я работала первый или второй год. Один из моих пациентов был замечательным человеком из тех, кто приходит, и все вокруг начинают улыбаться, у всех вокруг поднимается настроение. Он уходит, и все говорят: «Ух ты, это был прямо глоток свежего воздуха. Не знаю, почему мне так хорошо, но это так». Исключительно замечательный человек. Однажды он появился вскоре после того, как у него диагностировали первичный диабет. Он, как всегда, был в приподнятом настроении. Он сказал:
Я это переживу. Я намерен сбросить вес и сделаю все, что от меня требуется.
Примерно через три месяца пришла его жена, тоже моя пациентка.
Знаю, вы хотели, чтобы он похудел, но это уже смешно. Он сбросил довольно много килограммов, но думаю, что уже чересчур. Он плохо выглядит.
Я спросила:
Почему бы вам не отправить его сюда, и мы посмотрим, как у него дела. Может, он делает что-то не совсем правильно. Скажите, чтобы заглянул ко мне.
Итак, он пришел, и мы поговорили о его диабете. Но потом, уже под конец визита, он добавил:
Кстати, я что-то не очень хорошо глотаю. В последние дни давлюсь едой.
Я подумала: возможно, рефлюкс, обычная изжога.
Я назначила ему антациды, но порекомендовала также сделать рентген пищеварительного тракта. Когда я получила результаты, снимок показал шестисантиметровую опухоль между пищеводом и желудком. Рак. Неоперабельный рак. Я позвонила пациенту и сказала:
Вам нужно прийти. Мы должны обсудить результаты рентгеновского обследования. И приведите с собой жену и еще кого-нибудь, кто может быть вам нужен.
Он пришел в тот же день с женой и сыном. Я не могла подобрать слов, чтобы сообщить ему диагноз. Я безудержно рыдала. Два или три раза мне пришлось выйти из кабинета. Я вела себя именно так, как во время учебы в медицинской школе советуют ни в коем случае себя не вести. Наконец я собралась и сказала, что рентгенограмма выглядит нехорошо, но я направлю его к специалистам, чтобы узнать, что они могут сделать. Ему не было и шестидесяти.
Он был раздавлен. Жена была раздавлена. Их сын тоже. Тогда я впервые увидела их сына. Он учился в университете и вскоре понял, что не в состоянии сосредоточиться на занятиях. Он попросил меня написать письмо администрации университета, подтверждающее, что ему необходим перерыв до конца семестра. Я согласилась. Пару раз ко мне приходила и жена. Для нее ситуация была по-настоящему тяжелой.
Через месяц или два пациент оказался в больнице той самой, где я работала. Жена пришла ко мне со словами:
Он хочет вас видеть. Хочет что-то вам сказать. Он будет очень признателен, если вы сможете заглянуть, чтобы повидаться с ним.
Он попросил остальных выйти, и я закрыла дверь. Он начал:
Я больше не могу так обходиться с семьей. Скажите, что мне сделать, чтобы уснуть сегодня вечером и не проснуться завтрашним утром.
Я была потрясена. В те времена врачебная помощь в смерти была незаконной. Неосуществимой. Я спросила:
Почему вы этого хотите?
Мой сын должен вернуться к учебе, а жене нужно жить дальше. Сейчас я лишь тяжкое бремя для них. Я просто хочу принять горсть таблеток и умереть, чтобы они могли жить собственной жизнью.
Мы говорили долго. Помню, я сказала:
Как, по-вашему, что предпочла бы ваша семья? Думаете, сын предпочел бы сидеть в аудитории университета, слушая скучную лекцию? У него будет еще целая жизнь для того, чтобы выслушивать лекции. А ваша жена? Чего бы она хотела? Я знаю, что она очень активно участвует в жизни общества и часто работает волонтером, но неужели вы думаете, что она предпочла бы быть где-то еще, а не с вами? Разве она не хотела бы провести с вами каждое из последних драгоценных мгновений?
Помню, я сказала:
Ваш сын вернется к учебе. Пропустить год, когда ему двадцать, невеликое изменение в общем порядке вещей. И все дела вашей жены тоже могут подождать. Но сейчас она хочет каждый драгоценный миг, что еще остался, провести с вами. Она хочет помогать вам в повседневных делах. Я уверена, что она не хочет заниматься чем-то другим. Никто из них не пожалеет о том, что был с вами в это время. Что может быть важнее?
Ничто из того, чему меня учили, не подготовило меня к подобному разговору, но было еще кое-что. Мой брат покинул нас, когда мне было восемнадцать. Инсульт. Он умер всего через шесть дней, перенеся за это время пару операций, и я помню, как мне хотелось упиваться каждым мигом рядом с ним.
Я хотела быть с ним. Я не хотела оказаться где-то еще. Я хотела сидеть у его постели, и думаю, что если бы я в то время была в другом месте, то ужасно сожалела бы сейчас. Поэтому то, что я сказала пациенту, скорее всего, исходило из моего собственного опыта.
Это отозвалось в нем. Его жена пришла ко мне примерно через неделю и сказала:
О чем бы вы ни говорили с моим мужем, это полностью его изменило. Он пишет мемуары и совершенно по-другому смотрит на вещи. Сейчас он хочет жить. Он созвал всю семью. Он хочет повидаться со всеми. С каждым другом. С каждым родственником. Он хочет поговорить со всеми и хочет, чтобы все его навещали.
Он умер четыре месяца спустя. Вскоре после этого я встречалась с его родными и продолжаю с ними общаться. На днях я видела его невестку. Я знакома с его внучкой. Благодаря тому, что я стала частью их жизни в столь сложное время, и благодаря всем этим трудным разговорам между нами возникла особая связь. Я до сих пор очень близка с этой семьей и во многом стала частью ее. Я ощущаю себя членом семьи, вроде племянницы или дочери.
Вторая история еще об одной семье, с которой я познакомилась на заре своей профессиональной деятельности. У родителей моих пациентов было четверо детей: дочки-близняшки и два сына помладше.
У матери семейства диагностировали меланому. Она прекрасно справилась с ней, но позже у одной и дочерей в возрасте около двадцати нашли очень редкий вид рака. Во всей Северной Америке им ежегодно заболевает всего около сорока человек, так что он невероятно редок. Мать по всему миру искала людей, которые специализируются на исследованиях этого заболевания. Она связывалась с ними, желая убедиться, что все делает правильно, что ее дочь получает наилучшее лечение.
Какое-то время два или три года дочь чувствовала себя хорошо. Потом примерно в течение двух месяцев у матери диагностировали еще один рак, а у дочери произошел рецидив. Очевидно, то было очень трудное время для всей семьи. Особенно для одного из сыновей. Он не мог этого вынести. Да и отец справлялся не слишком хорошо. Встречаясь с ними, я старалась поддерживать их. Мать одолела свою болезнь; состояние дочери то ухудшалось, то улучшалось, пока наконец не стабилизировалось. Но однажды мать внезапно потеряла сознание. Ее привезли в больницу, а дочери поднялись ко мне в кабинет.
Что-то случилось с мамой. Она без сознания и находится в реанимации.
Я спустилась, и действительно: ее подключили к системе жизнеобеспечения. У женщины было массивное кровоизлияние в мозг. Коллеги показали мне снимки, и я увидела, что ее мозг сместился в спинномозговой канал. Не было ни единого шанса, что она сможет дышать без системы жизнеобеспечения.
Врач отделения неотложной помощи сообщил родным:
Мы можем поддерживать в ней жизнь, пока вы не решите, что делать.
Мы с ее семьей долго обсуждали возможные варианты. Мы говорили о том, что стоит отпустить ее, и вскоре решение было принято. После этого я покинула палату, и женщину отключили от системы жизнеобеспечения. Вероятно, смерть наступила довольно быстро.
Я сидела в отделении неотложной помощи, дожидаясь, пока мне не скажут, что все кончено. Потом я вернулась и весь вечер провела с семьей, помогая справиться с горем. И снова я почувствовала себя членом семьи. У больной дочери дела тоже шли нехорошо, и она последовала за матерью где-то через полтора года. С того времени прошло пять или шесть лет, но мне до сих пор кажется, будто я потеряла двух членов семьи.
Я продолжаю видеться с отцом, второй дочерью и одним из сыновей, который все еще живет в нашем городе, и это все равно что встречаться с родными.
Мне кажется, что у меня есть навык вести сложные разговоры и быть рядом с людьми ради них самих. Это даже не трудно. Все происходит само собой. Мне в самом деле хорошо, когда я с ними.
Вот почему я врач. В обоих случаях я не просто лечила пациента. Я лечила всю семью и поддерживала их в сложные времена. Мне казалось, что я часть семьи, и я до сих пор чувствую себя членом семьи.
3
Меняя дух времени. Лоренс Клотц
Если вы мужчина определенного возраста или вторая половинка этого мужчины, вам почти наверняка знакомы буквы ПСА. И вы знаете, что, если врач видит в анализе крови слишком высокие значения ПСА, с вами будут говорить о раке. Но сегодня этот разговор сильно отличается от беседы, которую с вами провели бы еще не так давно. Сейчас все гораздо проще. Во многом благодаря Лоренсу Клотцу хирургу-онкоурологу, работающему в больнице Саннибрук в Торонто.
ПСА сокращение от «простатспецифический антиген». Это белок, который называется так потому, что его вырабатывают только клетки простаты и никакого другого органа. Все клетки простаты синтезируют ПСА, даже здоровые, но в гораздо больших количествах он попадает в кровь из раковых клеток простаты раз в десять больше, чем из здоровых. В 19701980-х годах измерение ПСА стало скрининговым методом для выявления рака простаты. Вы делали анализ крови для измерения уровня ПСА. Если он оказывался повышен, пациенту говорили, что у него велик риск рака простаты.
Идея была великолепной, но появились две проблемы. Прежде всего, ПСА синтезируется и в раковых клетках простаты, и в здоровых, так что у людей с увеличенной простатой тоже нередко находили повышенный уровень ПСА. Таким образом, этот скрининговый тест мог давать ложноположительные результаты.
Вторая и более серьезная проблема состоит в том, что низкозлокачественный рак простаты в норме развивается с возрастом. По мере того как мужчина становится старше, вероятность того, что у него рак простаты, возрастает.
В любой группе шестидесятипятилетних мужчин около двух третей имеют тот или иной рак простаты.
Но риск умереть в течение оставшейся жизни именно от этого заболевания составляет около трех процентов. Имеется огромная диспропорция между теми, у кого есть небольшие участки злокачественных изменений в простате, и теми, кто на самом деле умирает от этой болезни разница в двадцать-тридцать раз. Однако в конце 1980-х использование ПСА в качестве скринингового теста вызывало большой энтузиазм. Если уровень ПСА был повышен, делали биопсию, которая часто показывала эти небольшие участки низкорискового рака. Почти всем этим мужчинам назначали агрессивное лечение.
Позвольте подчеркнуть, что я хирург-уролог. За свою карьеру я провел около двух тысяч радикальных простатэктомий. Таким образом, я не терапевтический нигилист (так называют тех, кто верит, что делать операцию нет смысла). Хирургия великолепное средство для определенных пациентов тех, чьей жизни угрожает рак. К сожалению, лечение рака простаты совсем не то же самое, что аппендэктомия. Когда вам удаляют аппендикс, вы выздоравливаете и становитесь таким же, как прежде. Радикальное лечение рака простаты влечет за совой долговременные последствия и снижает качество жизни. Оно может привести к эректильной дисфункции и потере контроля над мочеиспусканием. Кроме того, облучение влияет на прямую кишку.
Еще одно, что вы должны понимать: смерть, которую вы предотвращаете операцией или облучением это не смерть, которая наступила бы в течение года или двух. До нее еще лет десять-пятнадцать. Средний пациент, умирающий от рака простаты, довольно стар. Ему в любом случае остается не так много лет.
Когда ПСА-скрининг начали делать в Канаде, рак диагностировали у неожиданно большого числа пациентов. Рост заболеваемости оказался впечатляющим огромный скачок. Высокий уровень ПСА у пациентов мог отмечаться из-за увеличенной простаты или из-за того, что у них и впрямь был рак. Им делали биопсию. И если обнаруживали низкорисковый рак, то девяносто пять процентов таких пациентов лечили радикально прибегали и к операции, и к лучевой терапии. Неудивительно, что они страдали от побочных эффектов. В результате начало возрастать беспокойство по поводу гипердиагностики и чрезмерного лечения. В то время было известно или, по крайней мере, многие полагали, что у некоторых из пациентов болезнь вялотекущая то есть опухоль росла медленно и не метастазировала. Она увеличивалась так медленно, что не могла создать каких-либо настоящих проблем. Но способа консервативного лечения этих пациентов не существовало.