Существуют и более тонкие способы принизить религию. Один из них признавать ее важность, но для других людей: живших в прошлом, представителей иных культур, тех, чье эго нуждается в подкреплении. И это тоже не наш подход. Мы будем вести повествование в третьем лице. Поговорим об индуистах, буддистах, конфуцианцах, мусульманах и при этом все время будем называть их «они». Но это лишь фасад а ведь за ним скрывается наша глубочайшая тревога о себе самих. До меня дошло, что главная причина, по которой я вновь и вновь обращаюсь к великим традициям мудрости всего мира, помощь в проблемах, которые сам я не в состоянии преодолеть. Учитывая принципиальное сходство людской природы все мы скорее люди, чем нет, полагаю, именно проблемы привлекли к этой книге и ее читателей.
Мы будем избегать лаже легчайших оттенков покровительственного отношения к религии, в том числе попыток почитать не ее как таковую, а ее плоды ее вклад в искусство, в душевный покой, во внутригрупповую сплоченность. Это книга о религии, которая существует не как тупая привычка, вопреки мнению Уильяма Джеймса, а как острая лихорадка. Она об истинно живой религии. Пробуждаясь к жизни, религия демонстрирует поразительное свойство. Она одерживает верх, и все прочее, даже если не умолкает, то становится тише и довольствуется вторыми ролями.
Живая религия дает человеку самую важную возможность, какую только может предложить жизнь. Она зовет душу к высшему приключению, которое та способна предпринять, предлагает ей пройти по дебрям, по вершинам, по пустыням человеческого духа. Она зовет встретиться с действительностью лицом к лицу, взять под контроль свое «я». Тот, кто отважится услышать этот тайный призыв и последовать ему, вскоре узнают об опасностях и трудностях этого одинокого путешествия.
Наука вносит немалый вклад в не столь значимые потребности, как любил повторять судья Холмс, добавляя, что религия, какими бы малыми ни были ее успехи, по крайней мере работает с тем, что особенно много значит. Когда же одинокий дух успешно одерживает главные победы на этом поприще, он поднимается выше короля или королевы. Он становится искупителем мира. Его влияние простирается на тысячелетия, веками осеняет благословением запутанный ход истории. «Кто они величайшие благодетели живущих поколений человечества? вопрошал Тойнби. Я полагаю, это Конфуций и Лао-цзы, Будда, пророки Израиля и Иудеи, Заратуштра, Иисус, Мухаммед и Сократ»[6].
Его ответу не следует удивляться, ибо подлинная религия есть самый открытый из просветов, через который в человеческую жизнь входят неисчерпаемые энергии космоса. И что же тогда сможет соперничать с ней в той силе, с какой она вдохновляет самые сокровенные созидательные центры жизни? Выходя из них вовне, в мифах и обрядах, она дает символы, которые влекут историю вперед, пока наконец ее сила не растрачивается и для жизни не начинается ожидание нового искупления. Этот возобновляющийся сценарий побуждает даже таких острословов, как Джордж Бернард Шоу, заключить, что религия единственная в мире реальная движущая сила. (Альфред Норт Уайтхед прибавлял к ней науку, то есть доводил число этих сил до двух)[7]. Именно воодушевляющая религия будет предметом наших последующих глав.
3. И, наконец, эта книга реально стремится установить и поддержать связь. Я воспринимаю ее как работу в сфере перевода, попытку не только проникнуть в миры индуистов, буддистов и мусульман, но и навести мостики между этими мирами и миром читателя. Изучение религии может быть сколь угодно теоретическим и академическим, но я старался не упускать из вида актуальность этого материала для проблем, с которыми люди сталкиваются сейчас. «Если вы не в состоянии в общих чертах объяснить любому, чем вы занимаетесь, писал один выдающийся ученый и вместе с тем знаток тонкостей коммуникации, значит, ваша работа ничего не стоит»[8].
Это внимание к коммуникации вновь напоминает нам об отношении этой книги к историческим знаниям, о котором уже упоминалось ранее.
Насколько мне известно, ничто на этих страницах не противоречит историческим свидетельствам и фактам, но если выйти за пределы старания избежать явных неточностей, вопрос не так прост. Я устранял массу исторических подробностей, упрощая текст везде, где они замедляли темп и затеняли суть. Изредка я представлял выводы, которые подразумевались сами собой, и приводил примеры, соответствующие теме, но отсутствующие в самих текстах. Эти вольности могут кое у кого создать впечатление, что данная книга «демонстрирует равнодушие к фактам», однако историческая точность не входит в число ее основных задач.
Религия в первую очередь не вопрос установления фактов, а вопрос смысла. Здесь пригодится сравнение из биохимии. «Несмотря на то что строение молекулы белка мы знаем вплоть до точного расположения ее атомов в трехмерном пространстве, мы не имеем ни малейшего представления о том, по каким правилам она образует свою естественную форму»[9]. Религиозный аналог атомов из биохимии факты, которые история, социология, антропология и текстология группируют вокруг религии. Собрание этих фактов может быть таким же исчерпывающим, как познания биохимиков в области атомной структуры молекул белков, но сами по себе эти факты безжизненны. Косвенным образом, а не напрямую я пытался применить в этих главах «правила», благодаря которым религиозные факты «образуют свою естественную форму». Я старался сделать их живыми с религиозной точки зрения.
Мы отправляемся в путешествие в пространстве, времени и вечности. Места зачастую будут отдаленными, времена давними, основные мысли всецело за пределами пространства и времени. Нам предстоит пользоваться чуждыми словами на санскрите, китайском и арабском языках. Мы попытаемся описать состояния сознания, на которые слова способны лишь намекнуть. Мы прибегнем к логике, чтобы загнать в угол озарения, потешающиеся над нашими попытками. И в конечном счете мы потерпим фиаско; сами обладая иным складом ума, мы никогда не поймем всецело религии, отличающиеся от наших собственных. Но если мы воспримем эти религии всерьез, позорный провал нам не грозит. А для того, чтобы воспринять их всерьез, нам необходимы всего две вещи. Во-первых, нам надо увидеть в приверженцах этих религий мужчин и женщин, которые сталкиваются с проблемами, во многом подобными нашим. И во-вторых, нам надлежит избавить свой разум от всех предубеждений, способных притупить нашу восприимчивость или готовность к новым озарениям. Если мы откажемся от наших предубеждений, касающихся этих религий, если будем рассматривать каждую из них как созданную людьми в стремлении узреть нечто, способное помочь им и придать их жизни смысл, если постараемся непредвзято увидеть то же, что видели эти люди, тогда покров, отделяющий нас от них, может стать прозрачным.
Один великий анатом обычно заканчивал вводную лекцию для начинающих студентов-медиков словами, в равной степени применимыми и к тому, чем собираемся заняться мы. «В этом курсе, говорил он, перед нами будут плоть и кости, клетки и сухожилия, и порой все это может показаться настолько холодным и мертвым, что вас повергнет в ужас. Но ни в коем случае не забывайте: оно живое!»
II. Индуизм
Если бы меня спросили, под каким небом человеческий разум особенно глубоко размышлял над величайшими вопросами жизни и нашел для некоторых из них ответы, заслуживающие внимания даже тех, кто изучал Платона и Канта, я указал бы на Индию. А если бы я сам задался вопросом, из какой литературы мы, воспитанные почти исключительно на мыслях древних греков, римлян и представителей одного из семитских народов, евреев, могли бы почерпнуть поправки наиболее желательные, чтобы сделать нашу внутреннюю жизнь более совершенной, более полноценной и более универсальной, по сути дела поистине человеческой я опять указал бы на Индию.
Макс Мюллер
16 июля 1945 года в обстановке глубокой секретности, далеко в пустыне штата Нью-Мексико произошло событие, которое может оказаться самым важным в ХХ веке. Цепная реакция научных открытий, начавшаяся в Чикагском университете и сосредоточенная на «объекте Y» в Лос-Аламосе, достигла кульминации. Первая атомная бомба, что называется, имела успех.
Никто не сыграл в этом достижении роль более важную, нежели Роберт Оппенгеймер, руководитель Манхэттенского проекта. Очевидец, не сводивший с него глаз тем утром, представил следующий доклад: «Истекали последние секунды, и он все заметнее напрягался. Он едва дышал. Схватился за какой-то поручень, чтобы устоять на ногах Когда комментатор крикнул: Сейчас!, последовала колоссальная вспышка света при низком, раскатистом рокоте взрыва у него на лице отразилось невыразимое облегчение». Так выглядело происходящее со стороны. Но в разуме Оппенгеймера в те моменты, как он вспоминал позднее, вспыхнули, словно молния, две строчки из «Бхагавад-гиты», в которых речь идет от имени Бога.
Глубокий символизм этого случая подходит для вступления к данной главе так же, как жизнь Махатмы Ганди служит для подготовки к рассказу о вере, которую нам предстоит рассмотреть. В эпоху, когда столкновения насилия и мира стали более трагическими, чем когда-либо прежде, в середине нашего века имя Ганди противопоставлялось именам Сталина и Гитлера. Этому человеку, вес которого не превышал сотни фунтов, а все земные сокровища двух долларов, мировое сообщество приписывало такое достижение, как мирный уход Великобритании из Индии. Но гораздо менее широко известен тот факт, что в пределах своего народа Ганди устранил барьер еще менее преодолимый, нежели расовый в Америке. Он переименовал индийскую касту неприкасаемых в «хариджан», «людей Божьих», и возвысил их до положения людей. Тем самым Ганди предложил стратегию ненасильственной борьбы, вдохновившую Мартина Лютера Кинга-младшего, который возглавил подобное движение за гражданские права в США.
Воодушевление и стратегия Ганди подводят нас прямиком к теме этой главы, ибо в «Автобиографии» он писал: «Сила, которой я обладаю для работы в политической сфере, проистекает из моих экспериментов на духовном поприще». На этом духовном поприще, продолжал он, «истина является наивысшим законом, а Бхагавад-гита книга для познания Истины par excellence».
Чего хотят люди
Если бы нам понадобилось взять индуизм в целом с его обширной литературой, замысловатыми обрядами, многочисленными обычаями, процветающим искусством и сжать все это в одну фразу, она бы гласила: ты можешь иметь то, чего хочешь.
Звучит многообещающе, но вместе с тем создает новую проблему. Ибо чего же мы все-таки хотим? Простой ответ дать легко в отличие от хорошего. С этим вопросом Индия живет долгие века, и ответ у нее наготове. Люди, говорит она, хотят четырех вещей.
Для начала они хотят удовольствия. Это естественно. Все мы рождаемся со встроенной способностью реагировать на удовольствие и боль. Если мы пренебрегаем этими сигналами, не отдергиваем руки от горячей плиты или выходим из окон второго этажа, то быстро умираем. Так что же может быть очевиднее стремления следовать зову удовольствий и вверять им свою жизнь?
Будучи наслышанными ибо это у всех на слуху, про аскетизм, таинственность и отрицание ценности жизни, свойственные Индии, мы могли бы ожидать от нее неодобрительного отношения к гедонистам, но это не так. Да, Индия не объявляла удовольствия своим высшим благом, но это еще не значит, что в ней осуждают наслаждения. Тому, кто жаждет удовольствий, Индия по сути дела говорит: так стремись к ним в этом нет ничего плохого; это одна из четырех законных целей жизни. Мир до отказа полон красотой и перегружен чувственными наслаждениями. Более того, выше этого есть миры, где удовольствия усиливаются в миллион раз с каждой ступенью, и эти миры мы тоже познаем в свое время. Как все прочее, гедонизм требует благоразумия. Отнюдь не каждому порыву можно поддаваться безнаказанно. Мелкими сиюминутными целями следует жертвовать ради больших целей в перспективе; порывы, способные нанести вред другим, надлежит гасить во избежание вражды и угрызений совести. Только глупец станет лгать, воровать или мошенничать ради немедленной выгоды или впадать в зависимости. Но до тех пор, пока основные нравственные правила соблюдены, человек вправе стремиться ко всем удовольствиям, к каким пожелает.
Вместо того чтобы осуждать удовольствия, индуистские тексты содержат указания о том, как увеличить их масштабы. Простым людям, которые ищут почти исключительно удовольствий, индуизм представляется чем-то чуть большим, нежели просто образ жизни, способствующий здоровью и процветанию; в то время как на другом конце спектра, для взыскательных, находится тщательно продуманная чувственная эстетика, поражающая своей откровенностью. Если удовольствия именно то, что вам нужно, не подавляйте в себе это желание. Стремитесь к нему грамотно.
Так говорит Индия и она ждет. Ждет, пока не придет время, а оно приходит для каждого, хоть и не для всех в нынешней жизни. Но вдруг становится ясно, что удовольствие далеко не все, чего хочет человек. Каждый в конце концов приходит к этому открытию не потому, что удовольствия греховны, а потому что они слишком банальны, чтобы полностью удовлетворять человеческую природу. Удовольствия преимущественно индивидуальны, а эго слишком мелкий объект для того, чтобы восторгаться им вечно. Сёрен Кьеркегор некоторое время пытался вести то, что он называл «эстетической жизнью», сделав наслаждение ее руководящим принципом, но потерпел полное фиаско, которое описал в «Болезни к смерти». «В бездонном океане удовольствия, писал он в Дневнике, я тщетно выискивал место, чтобы бросить якорь. Я ощущал почти непреодолимую силу, с которой одно удовольствие тянет за собой другое, поддельное воодушевление, которое они способны вызывать, скуку и мучения, которые за ними следовали». Известно, что даже повесы, которым редко приписывают глубокомысленность, приходят к выводу, как недавно сделал один из них, что «во вчерашней роскоши я различил блеск мишуры». Рано или поздно у каждого возникает желание испытать не только море сиюминутных удовольствий, какими бы приятными они ни были.
И когда этот момент наступает, интересы индивида обычно смещаются ко второй из главных жизненных целей к житейскому успеху[10] с тремя его китами: богатством, славой и властью. И эта цель тоже достойна, ею не пренебрегают, ее не осуждают. Более того, удовлетворение от нее длится дольше, так как, в отличие от удовольствий, успех это социальное достижение, и как таковое, оно затрагивает жизнь окружающих. По этой причине он приобретает масштабы и значение, которыми не могут похвалиться удовольствия.
Современная западная аудитория не нуждается в доказательствах этой точки зрения. Англо-американский темперамент не отличается чувственностью. Приезжие из-за границы отмечают, что англоязычное население не особо радуется жизни и не проявляет такой склонности оно слишком занято. Запад влюблен не в чувственность, а в успех, и спорят там не потому, что награда за достижения превосходит награду за чувства, а потому, что у успеха тоже есть свои ограничения и вопрос «чего он стоит?» не сводится к вопросу «сколько он получает?»
Индия признает глубоко укоренившуюся жажду власти, статуса и обладания имуществом. И эти желания не следует недооценивать. Малая толика земного успеха совершенно необходима для обеспечения семьи и ответственного исполнения гражданских обязанностей. Вдобавок к этому минимуму мирские достижения придают чувство собственного достоинства и самоуважение. Но в конечном итоге и у этих наград есть свой срок, поскольку все они заключают в себе ограничения, которые мы рассмотрим подробно: