Дуги золочёные, да в цветах, Цокает языком Пономарёнок, провожая жадным взглядом проехавшую тройку, А лошади какие? Никак не меньше двух рублёв Солдатёнок заплатил!
Во коломенские зарабатывают-то! Восхитился Ванька Лешаков, морща лоб и складывая пальцы, это за день-то никак не меньше шешнадцати рублёв! Живут же!
Живут, Соглашаюся с ним, Глянь-ко! На волосок же разъехались, а!? Вот кучера-то какие? Мастера!
Вздымая копытами снежную пыль, мчатся мимо гуляющей публики тройки лошадей, проезжая иногда на волосок не только друг от дружки, но и от людёв. Жутко! И весело. Снег на лицах и одёжке, а визгу-то! Девки с бабами визжат, ну да известно ндравится им это! В охотку-то, оно чего и не поголосить-то?!
А бывает, что и мужики от неожиданности вильнёт кто из кучеров санями нарочито, и ух! Прыгает в сторону человек, ругается. Весело!
Ну и задевает когда, так на то и масленица. Что за праздник такой, когда покалеченных нет? То-то!
Айда на горы! Говорю дружкам, Здеся мы только смотреть могём, слюни пускаючи, а там и сами повеселимся.
А и айда! Соглашается Понамарёнок за всю честную компанию.
Ничё себе! Задираю голову так, что мало шапка с головы не сваливается. Экая громадина!
Балаганщики[31] в этом году поленилися, Ванька нарочито хмурит брови, но вижу врёт! Москвичи, они такие, любят прихвастнуть. Всё-то у них самое-самое!
Ты сам меньше был в те года, а не балаганы больше!
И то! Смеётся Ванька беззлобно.
Погуляем сперва, Спрашивает Дрын, или сразу полезем?
Сразу!
У меня ажно зудит, так с горки скатнуться хочется. Высоченная! У нас в деревне, чтобы построить таку, всему люду работать надо неделю без продыха. Больше пяти сажен[32] высотой да где-то на полста в длину вытянулася. Ух и разогнаться-то можно!
И вторая напротив. Чтобы когда съехал, так сразу ко второй сзаду подъехал, и кругаля давать не нужно, значица. Сразу наверх заходить можно!
Постояли в очереди со всеми. Чуть не единственное время в году, когда господа не чинятся, все за ровню идут. Вона, даже гимназисты в фирменных шинелках не пытаются вперёд пройти. А уж они задаваки известные, любят носы вверх задирать!
Хотя и я б, наверное, задирал бы, если бы родители из богатых да благородных были. Сытые, одетые, выученные. Эх!
Пока думалось о всяком-разном, нам уж наверх подниматься нужно. Ступени дощатые, перильца резные по сторонам. Богато! Чисто терем ледяной, даже башенки изо льда с зубцами есть. Крепость!
Наверх когда заползли, меня ажно качнуло, в оградку вцепился. Высотища! Тот-кто-внутри проснулся прям вот кстати, а не как обычно. И опять картинка будто откуда-то сверху на землю гляжу, и высота больше, чем с самой высоченной колокольни. А потом Тот-кто-внутри прыгает и весело ему! Падает, а потом раз! И летит по небу как пёрышко.
Первый раз как съехали, я и не запомнил почти Тот-кто-внутри за меня скатился. А потом и ништо, сам. Весело!
Своих-то салазок у меня нет, ну так я не один такой. Вдвоём, но ить ишшо веселей! Ух! Ажно дух захватывает, пока вниз летишь. Друг в дружку вцепляемся, и орём дурниной.
А ишшо бесплатно! Оно ить по всякому бывает когда сами жители строят, так свои бесплатно скатываются, чужие шалишь! Плати! У нас балаганщики расстаралися, они своё иначе отобьют.
Идите отседова, господин хороший, Уговаривает тоскливо пожилой городовой подвыпившего господина в богатой шубе, законом запрещено то, выпимшим на высоту лазать. Выпил коли, так понизу ходи!
А я желаю! Хорохорится господин, размахивая тростью. Важнющий небось! Шуба-то бобровая, не абы что. Тысячная!
Ён из господ, С тоскливой неприязнью сказал Дрын, уговаривают! Был бы из простых, так в морду только ткнул бы. Отца вот так в морду ткнули, да и затыкали опосля сапогами, а ён просто мимо шёл, пошатываясь. Домой, а не вот так вот, обчеству мешаючи.
Дёрнув плечами, ён замолк. Что праздник-то портить? Вестимо есть господа и есть простой люд. И в законах то прописано, что по-разному всех судят и наказание разное за одно и то ж отвешивают. Так было и так завсегда будет!
« Не так», Ворохнулся Тот-кто-внутри, «не так будет!»
Идите уж, Вмешалася тощего вида барышня бледная така физия и противная, будто уксус заместо чая и кваса пьёт, не стоит показывать плебсу дурной пример.
И очёчками на цепочке так зырк-зырк!
И то правда, Господин аж протрезвел, прошу прощения, сударыня, Поклонился барышне почтительно и ушёл, пошатываясь. Прям сквозь толпу. И попробуй, не расступись!
Я тута, за углом подожду, Останавливаюсь, не идючи во двор, Затащите салазки-то, да и назад.
Хозяева-то, небось не дома сидят, в масленицу-то, Удивился Дрын.
Да ну!
Дёргаю плечом. Не хотца пояснять, что ажно с души воротит, когда к хозяевам возвращаюсь. Баба егойная попервой измывалася надо мной, а мастер сквозь глядел, не замечаючи. А теперича и вовсе настропалила, проклевала темечко-то. Зверем теперь глядит, и всё не угодишь-то ему. Хучь и нету их сейчас дома-то, ан всё едино тошнотики к горлу подкатывают, даже во двор заходить не хотца.
Мы мигом, жди!
И правда, дружки мои быстро обернулися.
На реке нас уже ждали мужики.
И где ходите-то? Заворчали мужики, Никак других застрельщиков искать в другом разе?
Уже, Отвечаю за нас с Дрыном, разминаясь.
Не те нынче бойцы, Слышу краем уха ворчанье одного из стариков-зрителей, не те! Вот раньше-то, лет тридцать ишшо назад, по две тыщщи с кажной стороны собиралося здеся. А теперь что? Тьфу! Полиция им запретила, бояться они полицию-то!
Три-четыре сотни бойцов, да рази этого много? Вторил старику не менее древний закомец, Да и те через час разбегаются. Мы, бывалоча, не останавливались, до самой слободы чужой.
А то и заскакивали, Захихикал первый, помнишь?!
Как не помнить-то!
Как дело начало подходить к сумеркам, так и вышли на лёд. Дразниться сперва, как и положено. Тот-кто-внутри много обидных дразнилок знает, но я лаяться попусту не люблю, помалкиваю.
Рукавицы стряхнул с ладоней, похлопал одна об одну без свинчатки, значица. Руки показал. А было уже подрался за ради знакомства с мальчишками соседскими, когда к хозяину попал, так они попервой обижалися. Дескать, свинчатку прячу. А то сам худой, а бью ну чисто лошадь копытом!
Супротивники уж знают, только лаються неуверенно. Опасаются, значица. Но вот завелась гармония и заорали частушки.
Снег утоптанный, хорошо Выставив левую руку, иду шибко навстречу противнику, а тот уже бежит на меня. Кулак правый назад заведён, рот раззвявлен на! Только зубы клацнули, да жопу о снег охлаждать принялся.
Дрын со своим сцепился, охаживают друг дружку. Тьфу ты! Забыл ужо, чему учил я его! Как был балбес, так и остался! Горячий, чисто самовар.
Ан нельзя помогать-то, сам на сам драчки-то, как уговорено.
Ну, кто ишшо смелый! Подзуживаю супротивников.
Я тя Начал долговязый Санька Фролов, замахиваясь из-за плеча.
А я что, жать буду! Прыгнул вперёд, да сразу вниз ушёл, уклоняяся. И кулаком в пузень, прямо в душу! Закашлялся только, руки к пузу прижал. И на ещё по чапельнику, только юшка брызнула. Сидит!
Стою, значица, скучаю. Годки мои при деле все, руками махают, а я как столб! Нельзя помогать-то, эхма Сашка Дрын наконец со своим разобрался, ну оно и вовремя, теперича ребят постарше черёд. Я с ними просился-то, ан не пустили. Говорят, не положено!
В другой раз и не зовите! Говорю недовольно атаману, вернувшися назад, Что за драка такая? Сунешь раз в морду, и закончился!
Га-га-га! Пролетело над толпой. Насмешил мужиков, значица.
Закончились! Икал со смеху пожилой лавочник, утирая слёзы, Ишь какой!
Ну так я только раззадорился, дяденька, а они всё жопкой снег топить! А мне што теперя? Только завёлося, кулаки-то чешутся!
Га-га-га!
Хлопая по плечам, нас отвели на самолучшие места. Хорошо драчку-то начали, значица. А потом ишшо и народ взвеселили. Ух, какие они задорные-то на лёд выскакивали.
Посадим бурсаков снег жопами топить! Заорал кто-то из взрослых.
Ура!
Приплясывая на месте, слежу за боем, глаз не отрывая. Ух, здорово! Стеношников на кажной стороне больше, чем народу у нас в деревне-то, да все мужики здоровые, злые.
Под микитки ему! Ору долговязому Саньке Фролову, сцепившемуся с супротивником, Да!
Слева, слева заходи! Надрывается Дрын, размахивая руками, Да куду ты прёшь, дурень!
Наорались всласть, и уж собралися по домам, но тот купец остановил, гривенник дал.
Повеселил ты меня, малой. Жопкой в снег-то!
Ишь ты! Спасибо, дяденька!
Ступай! Весело отмахнулся тот, обдав запахом блинов и вина, Погуляй на все!
Гривенник-то, оно вроде и немного, на всю нашу кумпанию-то. Ан и другие нашлися, кто нас запомнил, а меня особливо. Ух и наелися тогда! Кто блином угостит, кто сбитнем. А пряников! Чуть пузо не лопнуло, ажно дышать тяжко.
И денюжки надавали, но те мы честно с Дрыном пополам поделили, остальные отказалися.
Не нами заработано, не нам и тратить, Важно, как взрослый, сказал Пономарёнок, От блинов-то, особливо когда торговцы угощают-то, не откажемся. Так, парни? Вот а денюжку-то попрячьте!
Мы опосля, когда уже по домам собрались, денюжку посчитали-то. Два рубля тридцать восемь копеек, деньжищи-то какие! На кажного по рупь шиисят девять. Годки наши за таки деньги по две недели на фабриках, не разгибаясь, а тут просто двум мордам насовал, и на тебе!
* * *
Помер Стёпка-то, Расчёсывая волосы, негромко сказала мать Аксинье, кивнув головой на свою постель.
Мальчик съехал с ситцевых линялых подушек на войлок и лежал там. Рубашонка съехала к шее, обнажив выпуклый синеватый живот, покрытый язвами. Голова чуть набок, ручки почему-то подложены под выгнутую поясницу.
Запечалившись, Аксинья потрогала было закрытые уже глаза умершего и обтёрла пальцы о подол.
Отмучился, Пробормотала она, царствие небесное Гнедка запрячь надоть.
Окстись! Нахмурился Иван Карпыч, не вставая с лавки, Мало что не на вожжах к стропилам подвязанный стоит. Так оттащим, на салазках!
Чуть погодя, покурив, он принёс из сеней белый гробик, струганный ещё с вечера.
В церкву-то, Робея попросила мать.
Неча! Озлившись, Иван Карпыч потушил цигарку о мозолистую ладонь, Чай, нагрешить не успел! Сюда поп не поедет, а подряжать кого лошадь гонять, так чем платить? Вместе и ляжем! С бабкой вместе и прикопаем.
На кладбище Иван Карпыч долго долбил мёрзлую землю, и разрыв могилу матери, сызнова сел курить, не вылезая. Стоя на подгнивших досках, он задевал иногда плечом края ямы, и комья земли ссыпались вниз.
Давай!
Опустив маленький гробик, он мотнул головой и тяжело выкарабкался из могилы. Сапогами и лопатой он принялся толкать землю вниз, и яма быстро заполнилась.
Ну вот, Сказал он задумчиво, Теперя до весны. Весной придём, подправим, коль живы ещё будем.
Глава 10
Дмитрий Палыч нынче не в духе, настроение самое смурное, тяжкое. Сидит хмурый, возится что-то под окошком, а у самого ажно руки трясутся, какая ж там работа!
Великий Пост на дворе, а ён винища вчерась натрескался до полного изумления. Да мало что натрескался, оно с кем из мущщин не бываете-то? Мне пока сиё по малолетству непонятно, но вырасту когда, тожить наверное на винище потянет-то! На винище, табак и девок, как мужицкому полу и положено.
Натрескался ён, да не дома потихохоньку, а в кабак занесло, да к самым отпетым, в «Ад». Кажному известно, что там собираются самые отпетые и отпитые, настоящая «Золотая рота». Те, кто облик человеческий потерял, и давненько притом. Опухшие от пьянства постоянного, вонючие, в лохмотьях вшивых. Тьфу! Сброд как есть, из самых худших.
Возвращался оттедова аки гордый лев, на четырёх ногах, ну и обосцалси ишшо. А может и обосцали смеху ради, то-то сцаниной так несло! Один небось не сможет напрудить столько!
Известное дело, с кем поведёшься. Нашёл же на свою голову, а?! Сидит теперя, работает вроде как. И злой!
Чего ж не понять-то, стыдно! Супружница егойная и так не подарок, а за глупость такую поедом есть будет до конца жизни. И обчество, опять же. Есть такие, кто в «Аду» бывал не раз, но всё шито-крыто. А Дмитрий Палыч запропал сперва на полтора дня, а потом белым днём, обосцаный, на четвереньках.
Ну то оно ладно, бывает. Городские многие пьют до полного изумления, ентим никого здеся и не удивишь. Так, понасмешничали бы до лета, да и забыли б. Но в Великий Пост?! Теперя эта репутация у мастера пострадала.
И в церкву ходить придётся кажный день, грех замаливать. Всю душеньку вымотают за такое! Не знаю, какую уж епитимью[33] придумают, но ужо придумают!
Вожуся у печки и кошуся на него, значица. А то всякое бывало!
Пащенок! Зарычал мастер, Смотрит ещё!
Не глядя, он сцапал со стола сапожную колодку и запустил в меня, еле-еле уворотился! Тяжелая деревяха ударила в печь углом, сколов побелку ажно до самых кирпичей.
Байстрюк! Вызверился мущщина, Уворачивается ещё! А ну-ка!
Дмитрий Палыч повелительно уставился на Лёху, и тот сразу покрылся испариной. Знает ужо! Куда ему противу меня!
Аа соплежуй сцаный! Ругнулся мастер, отвесив Лёшке ладонью по мордасам, отчего тот свалился с табуретки, да и остался на полу, притворяючися.
Ругнувшись так по дурному, что ишшо и сам себя обозвал, Дмитрий Палыч совсем озверел и вскочив, принялся гоняться за мной. Дурных нет! Я и так-то не терплю когда меня лупят, а сейчас он и до смерти забить могёт!
Пащенок! Байстрюк! Мастер дышал тяжко, гоняяся за мной.
Чего тут Выплыла из спальни Прасковья Леонидовна, уткнувшись в меня животом.
Хватай!
Выдираюсь, но куда там! Хозяйка зажала мою голову меж ног, накрыв юбками, из-под которых воняло протухлой селёдкой. Чуйствую, как портки снимают, задницу заголяючи. Быть мне поротому!
Не хочу! Зарычав, зубами вцепился в рыхлую ляжку хозяйки, выдирая мясо. Та завизжала свиньёй и оттолкнула меня. Не видя ничего, я упал на пол и начал лягаться, пытаяся натянуть штаны назад.
Попал! Дмитрий Палыч ажно отлетел назад, и морда вся в кровище! Глазами луп-луп, ажно в кучку у переносья собралися.
Убью! Ору дико, а у самого ажно руки трясутся от злости, Не подходи!
Прасковья Леонидовна упала с испугу, и на жопе сидючи, отползти пытается. И воет!
Лёха голову-то приподнял, смотрит с пола. Глаза таки круглые дивится на меня, значица. Но не встаёт! Что ему в нашу свару-то лезть? Вроде как мастер его оглоушил, хотя тот слабосилок, да ишшо и с похмелья лютаго.
« Нокаут», Ворохнулся Тот-кто-внутри, на мастера глядючи, «прямо в бороду попал, удачно».
Как был, так и выскочил на улицу, только и успел, что ботинки мои подхватить, да зипун. И бегом! Босиком, да снегу тающему! Только под ногами талый снег пополам с грязюкой чвакает.
Опомнился чуть не на самой площади Трубной, босой и с обувкой в руках. Обулся, прыгая на одной ноге, да и задумался о судьбинушке горькой.
К мастеру опосля такого возвращаться мне нельзя, забьёт! Эхма! Столько добра в доме егойном осталось! Валенки почти не протёртые, зипун, что от дедушки остался. А рубаха? Пусть мала, но Пономарёнок обещался расшить её по швам, хучь и лоскутками. Шапка, опять же. Пусть драная сто раз, но не един год носить ишшо можно!
И деньги, куды ж без них? Так-то они у Понамарёнка хранятся, два с полтиной почти рублевика. Но рази теперя вернёшься? Сейчас там мастериха ужо развижалася на весь двор, а там и до полиции дойти может!
Нельзя мне в полицию, никак нельзя, Бормочу вслух и тут же озираюсь опасливо, а ну как услышали? Я же теперя энтот преступник! Токмо и остаётся, что на Хитровку податься!
Закручинился, да и пошёл на Хитровку тут недалече, три версты. Шёл пока, аж ухи зазябли, хотя руками постоянно прикрывал-то. Негоже ишшо застудиться!
Пока дошёл, совсем разнюнился, только сопли на кулак наматывал, да по щекам размазывал. Жалко мне себя!