В другой комнате шьют, значит. Две швейные машинки стоят, богачество! Я когда впервые их увидал, ажно залип. Мастер потом смеялси, что слюни капали, но то ён смеётся просто! А я просто механизмы люблю и интересуюся. Ндравится!
А, спальня ещё хозяйская и кухня. Жить можно! Да и Марья хучь и дура-баба, а хозяйка справная. Мишка с Сашкой по хозяйству ей помогают, значица, но токмо помогают, а не тянут на своём хребту!
Мундир шьём, Гордо сообщил Сашка, стоящий у стола с мелом в руках, я вот помогаю. Поручицкий!
Здоровски! Зависть, оно конечно грех, но вот ей-ей, я повыше вскарабкаюся! Пусть я и прислужник всего-то, хоть в учениках и числюся, но Тот-который-внутри ажно девять классов оканчивал! В гимназии восемь лет учатся всего, и это ещё не все, многие и раньше учиться перестают.
А тут девять! Потом ишшо училище, профессионально-техническое. Шутка ли! Анжинером наверное был, покудова попаданцем не стал и память не повредили супостаты. То-то меня к машинерии всякой тянет!
Ставь чайник, Приказал мастер Сашке, глянув на висящие над печкой ходики, да баранки доставай!
Рассказываю, значица, да чаёк из блюдца попиваю. С сахаром, по-господски! Ну и вежество соблюдая, конечно. Не хрущу сахарок-то, как белка орехи, а скромно. А то ить в другой раз и не пришласят!
Сходу? Переспросила Марья, призадумавшись, С порога орать почала?
Агась!
А я те говорила! Оживилась Жжёнова, обращаясь супругу, что на рынке ея облаяли! Хучь у неё и хайло здоровое да вонючее, ан нашлась и на неё управа.
Как и все бабы, Марья любила почесать языком, но муж ейные опытный, даром что старше почитай на десять годков! Знай, кивает себе да помалкивает. Но от дружков знаю уже, что и по столу кулаком стукнуть могёт, а то и вожжами приложиться. Момент понимает.
Убили! Как есть убили! Раздалось со двора и мы прильнули к окнам. Прасковья Леонидовна, простоволосая, визжала во дворе.
Тиатра! Восторженно сказал Мишка, А это что у ей под глазом? Никак ссадина?
Да ну, Возразил Пашка, с такого-то расстояния рази увидишь?
Дмитрий Палыч за супружницей не выскочил, и визг её скоро стал таким победительным.
А чтоб тебя, ирода, разорвало!
Она крестится с силой, вбивая пальцы в плоть до синцов.
Господи! Накажи его! Все обиды мои зачти ему! И глаза открой
Тьфу ты, Господи, Сплюнул Федул Иванович, никак она верх берёт!
Глянув на меня, пробормотал что-то, переглянулся с супружницей и сказал:
У нас сегодня переночуешь, на кухне. А то она ить в таком состоянии забьёт тебя до полусмерти, прости Господи! Завтра с утра явишься как ни в чём ни бывало, ясно?
Ясно, дядинька Федул Иваныч!
А сейчас с глаз моих, все трое! И чтоб до самого вечору не появлялись! Всё едино работа у вас не пойдёт. Моя-то дурища уж побежала любопытствовать, и почнёт сейчас носиться туды-сюды безголовой курицей. Нам-то с Антипом и то нервенно будет, а вас и вовсе издёргает. Ишшо напортачите чего. Ступайте!
Хороший у вас мастер! Хвалю его, ссыпаясь по лестнице, пока Прасковья Леонидовна окружена любопытствующими бабами.
А как же! Дрын надувает грудь колесом и выглядывает из дверей, Побежали!
Он умный, страсть! Чуть погодя говорит Мишка, когда перестали бежать, Ну, чем займёмся?
Айдайте с Авдеевскими подерёмся! Предлагаю я.
Мы ж с ними не враждуем, Хмурит лоб Сашка Дрын.
А мы и без вражды! Мне на днях снилося новая ухватка, и аж распирает, как опробовать хочу, Чисто из антиресу!
А и пошли!
Ничо! Хозяйка за севодня и за ночь подостынет малость, с утра и бить почти не станет! Так, за волосья рази только потаскает. Хуже токмо, что завтрева без еды сидеть. Вот это да, тяжко.
А хозяин, ён не злой! Сгоряча рази только колодкой кинет, иль за волосья, да об стол. А так чтобы бить, нет такого!
Но то завтра!
Глава 8
Такой сладкоголосый-то, Упоённо рассказывала взопревшая от долгой ходьбы Прасковья Леонидовна, поминутно утирая красное потное лицо концом цветастого плата, ну чисто соловей! Молоденький совсем батюшка, а глаза такие умственные сразу видно, святой жизни человек и мудёр! Я опосля службы подошла на исповедь, так веришь ли, такая чистая-чистая таперича, будто душенька в бане побывала!
Где, говоришь? Полюбопытствовала жадно соседка, супружница жестянщика Анкудина Лукича. Справная баба, всё при ей, и хозяйка справная. Один только грех любопытна, страсть!
На Варварках! Охотно откликнулась хозяйка, отдуваясь, Не ближний свет, вестимо, аж все ноженьки стёрла, пока дошла.
Ишь ты! Качнула головой тётка Дормидонтиха, И не лень тебе?
Душенька дороже! Я как исповедалась батюшке, что в гневе срываюсь, бываючи, на ангелочков своих, кровиночек, так и полегшало!
«Чёртова ханжа!» Пробурчал Тот-кто-внутри, пока вожуся во дворе, отчищая снег и посыпая дорожки золой.
Хмыкаю, соглашаяся, да видно вслух, так что бабы повернулися. Побуровив меня взглядом недолго, Леонидовна вспомнила, что она из церквы и пока ещё така, просветлённая.
Святой человек!
Меня попервой такие вот словеса тиатрой казалися, представлением ярмарочным. Ну стервь как есть, чистой воды, без омману! Как брульянт, только наоборот. Сварливая, злобная, ленивая!
Тот-кто-внутри ишшо много епитетов подбрасыват, но совсем уж гадские, даже в мыслях слова такие произносить не хочется. Кажется, будто опосля таких словес изнутри со щёлоком вымыться надобно.
Ён, Кто-внутри, тот ишшо затейник! Как начнёт мысленно ругаться, так ажно ухи в трубочки сворачиваются. Стыдно, страсть! А картинки препохабные показыват, чтобы это люстрировать словеса свои непотребные. В ином разе такое покажет, что кажется, будто мозги вот-вот закипят, ну рази может такое быть? Ан может, оказывается!
Я вот думаю, что разным богам мы молимся-то. Мой Боженька добрый и понимающий, ну чисто дедушка, которово у меня нет. Только что живёт далеко так, что и не дозовёшься и не допишешься. Но любит! Издали, но любит. Отдал, значица, внуков своих на землю учиться всякому жизненному, и вздыхает только. По всякому ж мы жизню проживаем, иные и глупо совсем.
Ан всё равно учёба, пущай и мастер неласковый, да и ученик бестолковый. Не век же при себе держать, в вату завёрнутым?
Прасковья же Леонидовна и тётка моя, они другому Богу молятся, так вот. Злому какому-то. Тому, который за дразнилки обидные медведей на детей напустил[28].
Может, оттого они неласковые, что и сами злому Богу молятся, а не доброму Боженьке? Я хотел к попу с энтим вопросом подойти, ан передумал. В деревне-то, когда от болести очнулся и беспамятный совсем был, мне за вопросы-то прилетало, и не раз!
В село когда ездили, где церква есть, я тоже ведь батюшке Никодиму вопросы задавал. Когда простые, то оно и ничего, отвечал. А потом Тот-кто-внутри через меня свои вопросы уже задавать решил. Сложные, господские. Я ишшо не знал про него так, мысли всяки-разные в голове всплывали, а где чьи, не разбирал.
Так-то вроде простые, но с подковырками, вот батюшка и осерчал. Мне попервой выговорил, а потом тётке. Воспитывает, дескать, не так. Ну и влетело. Вожжами-то иль ухи крутить она поостереглась по болести моей, но придумала всяко-разное. В наказание, знацича.
Так и здеся. Если хозяйка батюшку хвалит, то это какой-то не такой батюшка. Неправильный. Вся округа знает, кака-така есть Прасковья Леонидовна. Ея душеньку не баньке парить нужно, а как самовар от золы отчищать! Скребсти!
Словеса ласковые, оно конечно да, но толку-то? Приходит когда вот така обласканная с церквы, да и за старое. Только теперича вроде как от грехов отчистилась. Слабенький батюшка-то даром что соловей, ан и дух у не соловьиный-то. Окромя как петь и не умеет ничегошеньки.
Я вот думаю, что не простит её Бог, за мои волосья-то выдранные. Ить виноватой себя не чует, хотя вчера вот совсем впусте на меня-то накинулась! Грех ея передо мной, а не перед Богом. Ан не повинилася передо мной значица, и не простил я грех тот. Остался на душеньке висеть, так-то!
С привычками ея такими я и вовсе плешивым стать могу, ишшо до того, как усы под носом расти почнут. Мало что не клоками выдирает, а иногда и с кровью, волосья-то. И норовит, сволота такая, с висков, где вовсе уж болюче.
Поговорили бабы, и разошлись, значица. Теперя и мне надоть, пока
Хозяйка зовёт! Высунулся из дверей Лёшка, тут же прячась обратно от стылого с сыростью ветра. Ну и вообче. Чтоб я, стал быть, на него не взъелся. Знает ужо, что не по сердцу мне работа така поганая.
Вот же же! Чуть в сердцах ногой сито с золой не опрокинул. Не успел!
Прасковья Леонидовна обленилася до крайности, и манеру завела ну таку противну! Придёт когда с церквы иль ещё откуда, где долго на ногах стояла, и зовёт меня чтоб я ноги ей мыл, значица. Не мущщинское дело, совсем не мущщинское!
Не матушка она мне, не сродственница кака и не болящая. Так бы оно и понятно. Неприятственно, но понятно. Чтой-то за родной кровью не походить, значица? А тут тьфу!
Пошевеливайся! Подстегнула она меня словесами, рассевшись тяжко на лавке. Хорошо хоть, рассупонилось, скинула одёжку верхнюю.
Сейчас, Прасковья Леонидовна, Спешу уже к печке, на ей чугунки с водой завсегда стоят на всяко-разные нужды хозяйственные. Знаю уж, что делать надо!
Шайку липовую ей под ноги, да воды налить тёплой. Потом валенки с ног и дальше, значица.
Хозяйка, пошевелив отёкшими белыми ногами с шишковатыми пальцами, сунула их в воду. Теперя мыть
Что делать не надобно, я тоже знаю. Не морщиться, хучь ноги у ей и вонючие, как не у всякого мужика. Дмитрий Палыч, когда печку под вечер протапливаем, опорки иной раз и скидывает, босиком ходит-то. Ничего, в омморок от смрада упасть не хоцца. Не цветочками пахнет, вестимо, но и ничего так. Обычный мужицкий запах.
Разминай, разминай как следует! Мну толстые шишковатые ступни, не поднимая головы, учён уже. Взгляд у меня дерзкий, а хозяйка того не любит. И эта мимика! Что мне не по ндраву, всё на лице, будто буковками писано. Крупными, как на вывесках. Потому старики и не любили-то.
Глаза-то я прикрыть могу, да и вообще не пялиться. А морду как отвернёшь-то? Поставят, бывалоча, перед собой, да наругивают за что-то, что я по беспамятству и не понимал-то. Глаза если и опущу, то мимика эта треклятая всё одно выдавала, что я о том говорильщике думаю.
А что хорошего думать-то можно, коли тебя ругают, а ты и не понимаш, за что? То-то! Чисто заноза в глазу такой малец у любого годящего мужика.
Постарше был бы, так в солдаты сдали б, чтоб избавиться. А меня вот в ученье, чтоб только не видеть, значица.
Хватит! Быстро хватаю чистую холстину и вытираю, Посильней, посильней три, пущай кровушка по жилкам пробежится ай! Ирод окаянный, что ж ты жмакаешь до синцов?!
Оплеуха «для порядку», и хозяйка, обув опорки с моей помощью, уходит к себе, переваливаясь уткой. За зиму она ишшо больше раздобрела да отяжелела, хотя и без того чисто квашня рыхлая. А чего ж не раздобреть-то, коль почти всю работу по дому на меня свалила-то?
Подхватив лохань, вынес во двор, да и выплеснул в сторонку. Вернулся, глянул на мастера, а ён сквозь меня глядит. Ну значица, не нужон! Значица, подале сбежать надоть, пока супружница его что-нито не придумала.
Наскоро вытер разбрызганное, пока девчонки хозяйские в лужу-то не влезли и развозюкали, и бегом! Зипун на ходу подпоясываю, шапку на затылок, и вперёд!
Работу-то она, значица, на меня переложила, и от безделья теперь куражится. Сбёг я от работы иль остался, всё едино колотушки достаются.
Коль не сбёг, а по дому работу делаю не так делаю, значица. Тот-кто-внутри добавляет иногда « Не так встал, не так дышишь», ан так и есть!
Сбёг коли, так почему сбёг, лентяй? Из-за тебя ей, барыне, ручки пришлось трудить!
Так я лучше колотушки за безделье получу! На улице-то оно веселей, да и сытней, ей-ей! Я шустёр, и пусть дерзок хучь сто раз, но на улице то не в укор. Там бойким надо быть!
Где по поручению сбегаю, если недалёко, где станцую перед ахвицером, если он с барышней идёт. Повеселю, значица. Давеча вон барышня расспрашивала о всяких глупостях, а потом алтын[29] дала.
Но такое везенье-то нечасто выходит. Охвицеров с барышнями, да чтоб не на извощике мимо проехали, немного. Чаще до извощика бегаю, чтоб всякие мелкие господа лишний раз ноги не били. За такое редко больше дают, чем полкопейки.
С торговками тоже хорошо сбегаешь по поручению, значица, а тебе стюдню дадут. Худо ли, а?! Иль извощик какой вытянет из-под сидушки яблоко, да и даст. И на том спасибочки. А то, бывалоча, пирога кус иль однажды рыбицу копчёную на! С Пономарёноком и Дрыном ажно объелись тогда рыбой-то, в вечор хлёбово хозяйское, не сытное ни разочечка, с трудом влезло. Так-то!
Я чем дальше, тем больше на улицу поглядываю. Сытней там, ей богу! Хозяйка через раз кормит ей-ей, немногим лучше, чем в деревне зимой. Поначалу-то она и ничего, а потом в раж вошла, барыня чисто. Тот-кто-внутри садисткой её называт, бытовой. Слово-то како хорошее к гадким людям прицепили-то зачем? Садист! Скажешь, и будто сад перед глазами встаёт. Сад, садовник, садист Тьфу ты!
Ладно бы колотушек баба вредная выдавала, но хучь кормили бы нормально, иль мастер учил чему полезному. Ясно-понятно тогда было б, почто страдаю. Перетерпеть годочков несколько, да и в люди выйти. Ан хренушки! И зачем тогда терпеть?
Дмитрий Палыч хучь поначалу-то заступался за меня, а сейчас я и думаю зряшно! Супружницу егойную то ишшо больше распалило, ну и пересилила зверь-курица.
Слаб он, мастер-то. Кулаком стукнуть может, и не трусло, а зудёж комарихи своей каждодневный терпеть невмочно. Да и кто я ему? Так, прислужник, за десять рублёв купленный. Для супружницы притом купленный, по ея хотению. Ну и всё, смотрит теперь сквозь меня.
Покуда думки думал, ноги сами принесли к площади. Трубной, значица. Здеся не только и даже не только еду продают, как думал поначалу-то. Эти с краешку-то сидят, но я первые дни как пришибленный был, в городе-то, дальше и не видел да не ходил. Страшно! Народищу-то сколько!
Зверями всякими торгуют. Птицой всякой, даже и бесполезной, собаками, кошками. Весело!
Конка ишшо есть. Вот, подъехала!
Впрягають!
И то правда конка, похожая на дырявый, но красивенный сарай, влекомый двумя лошадёнками, подъехала к Рождественской горке. Мальчишки-форейторы[30], важнющие такие, прицепили к конке свою четвёрку и с гиканьем втащили вагончик-сарайчик в гору и там снова распрягли.
Поглазев немного, потолкался меж людёв. Меня уж многие знают, без опаски относятся. Бывалоча, что и копеечку заработать дадут. Жить можно! Только вот ночевать негде по зиме-то.
Тёплышко придёт, ей-ей сбегу! Хучь в разбойники! Всё лучше, чем ноги хозяйке мыть.
Глава 9
Толкаемся в толпе, не отрываясь покудова друг от дружки, да на людёв смотрим и себя показываем. По малолетству и безденежью больше-то мы здеся и не можем ничего, только что поглазеть.
Гля! Заорал под ухом Дрын восторженно, Солдатенков на санях сидит! Ей-ей он, чтоб мне провалиться! Да никак с Иркой Соболевой?! Она ж ево отшивала, а тут гля, в санях!
Однова живём! Заорал Солдатенков с лепо украшенных саней, надсаживая глотку. Морда краснющая от мороза и вина, сам доволён и щаслив. Как же, перед обчеством показался, да с такой девахою! Не нищий, стал быть, мущщина, да и намеренья самые сурьёзные. В сани коль девка села, то всё сватов ждать. Ну а как иначе-то? Не гулящая ж она!
Эхма! Выдохнул жарко Пономарёнок, Нам бы хоть в складчину разок прокатиться-то!
Завздыхали В складчину даже, то рази что у всей нашей кумпании столько денег-то найдётся, так все и не поместимся-то! Почти полторы дюжины нас в кумпании, ни одни сани таку толпу не вместят, конку рази что нанимать!
Сани нанять на масленицу никак не меньше, чем рупь с полтиной за час, а то и до пяти рублёв, бывает. Но это ого! Всем саням сани должны быть, и лошади чуть не по сто рублёв в цену!