Приведу.
И кто ж она?
Аня Деркаченко, ты ее брата знаешь, Петра, работаем вместе.
Добрый парень, знаю, да я и отца их знаю, Семена, правильный мужик, Михаил помолчал. Так говоришь, Анной дивчину зовут, он ухмыльнулся, Вот ведь как бывает сестра Анна и жена Анна. Годков-то ей сколько?
Восемнадцать.
Отец поджал губы, отчего его борода приподнялась.
Мамке твоей тоже осьмнадцать было, когда замуж за меня пошла. Да и Анютке нашей столько же! он засмеялся в усы. Как-то они поладят, а?
Да, поладят, обе неугомонные, познакомились уже, Саша вспомнил, как сестра с Аней сухо поздоровались при встрече, но отцу решил об этом не рассказывать, и спросил, переводя разговор:
А с матерью ты как познакомился, а бать?
Всегда общительный, шумный в компании, как только речь заходила о жене, Михаил становился задумчивым и молчал. Почти двадцать лет прошло, а его Анна так и осталась в воспоминаниях молодой и красивой, как на том портрете, что сохранился на память о ней. Случалось, он подолгу вглядывался в ее лицо, то ли мысленно разговаривая с ней, то ли вспоминая только ему известные моменты их жизни.
Обыкновенно, тихо ответил он, ходил на спектакли, где она играла. Раз цветы подарил, она тогда посмотрела на меня как-то по-особенному, сердце у меня и зашлось. В следующий раз мы уже разговорились, ну и отец встал. Спать пошли, время позднее, завтра поутру сети ставить.
Камыш прошелестел им вслед, затем ветер прошуршал травой у крыльца, ударился в закрытую дверь, ослаб в недоумении и, оставив спящий дом, улетел на простор.
Глава 2
Зарницы перемен
Тревожных дней не перечесть.
Судьба тасует их, как карты.
Ей в масть кровавые закаты,
Но в козырях любовь и честь!
Саша торопился домой. Одна только мысль об Аннушке теплой волной согревала сердце. Он купил небольшой букет весенних цветов степных, пахнущих лугом и травами, и представил, как жена поднесет его к лицу, вдыхая нежный аромат.
С такими мыслями Саша прошел всю оставшуюся часть улицы, свернул во двор, где сушились сети, пробежал под веревками с развешанным бельем и, наконец, оказался у крыльца родного дома.
С тех пор, как у них с Анной родился сын, которого они назвали тоже Александром, дом наполнился особой суетой, той беспокойной, но счастливой жизнью, когда все внимание и все заботы домочадцев обращены к ребенку. Шурик рос крепким здоровым мальчиком. Не только родители, но и все тетки и дядьки, и особенно бабушка и деды, с трепетной любовью нянчились с малышом, радуясь его первому слову, его первому шагу, его веселому смеху.
Аннушка, Сашенька, я дома! Саша открыл незапертую дверь и, разуваясь в прихожей, прислушался.
Из комнаты послышался шепот:
Иди, иди, папка пришел!
В проеме двери, обрамленном цветастыми занавесками, появился сын в черных сатиновых трусиках. Он остановился, потупив глазки и засунув пальчик в рот.
Шурик, иди ко мне, мой хороший!
Саша протянул руки, и сынишка весело заверещав, подбежал к нему, падая в распахнутые объятия. Отец подхватил его, подкинул к потолку к великому удовольствию мальчика, и усадил на руку. Подошла Анна. Саша обнял ее за плечи так, что букет оказался у самого лица. Она прикрыла глаза, вдыхая аромат цветов.
Они прожили вместе четыре счастливых года, а нежность отношений ничуть не угасла. До тех пор, пока Аня не забеременела, они купались в своей любви, погружаясь в нее, как в реку: безудержно, с восторгом, с пылкой страстью. Красивая молодая пара была украшением компании друзей, с которыми они проводили свободное время. Аннушка прекрасно пела и играла на гитаре, Саша не уступал ей и подыгрывал на мандолине. Частенько по вечерам молодежь собиралась на берегу Буга около их маленького дома, чтобы поговорить о жизни, попеть песни, пожарить рыбу, что парни ловили вместе с отцом Саши, почти не отходя от дома, прямо в камышовой заводи у берега.
А как запевали все вместе, так голос их поднимался над лиманом, чистыми нотами разливаясь над водой, в которой на закате купалось солнце, не спеша, луч за лучом, окунаясь в реку, пока вся вода не превращалась в позолоченный померанец, черной полосой берега разделенная с таким же небом на горизонте.
Дивлюсь я на небо тай думку гадаю:
Чому я не сокил, чому не литаю,
С чувством выводили парни, а девушки подхватывали звонкими голосами:
Чому мени, Боже, ти крилець не дав?
Я б землю покинув и в небо взлитав!
Глубокий проигрыш гитары спорил с мягкостью голоса мандолины, и песня, на мгновение повиснув над исполнителями, летела вслед за течением Буга в лиман, подхваченная ветром и им же разбитая на тысячи звуков, в конце концов, погружающихся в морскую глубь вместе с солнцем.
С рождением сына душевные посиделки стали реже, а восторженность любви Анны и Александра уступила место более глубокому чувству. Вся нежность родителей перешла к малышу; он связал их крепче страсти. Теперь их было трое. Если после женитьбы Саша впервые сердцем ощутил ответственность за жизнь другого человека, то после рождения сына в нем проснулось первобытное чувство защитника своего клана, своей стаи, своей семьи.
Аня взяла букет.
Батя дома? спросил Саша, передавая ей сына.
Нет, еще не пришел. Анка забегала с подружками, Женя пошел сети проверить, порвалось там что-то, доложила Аня. Ты его не видел?
Нет, Саша скинул рубашку, взял полотенце, я умоюсь, Женьку позову.
Ужинать будем?
Батю подождем.
Саша вышел во двор.
Аня посадила сына на кровать, поставила цветы в банку. Выглянула в распахнутое окно: Саша шумно умывался, разбрызгивая воду и стуча носиком подвесного умывальника, когда подошел брат. Они поздоровались. Издалека раздался зычный голос свекра, окликнувшего сыновей. Аня улыбнулась и решила, что пора накрывать на стол.
С тех пор, как партия призвала страну к коллективизации, а зажиточное трудовое крестьянство объявили врагами народа и рьяно принялись раскулачивать, уничтожая добротные хозяйства, снабжающие города хлебом, маслом, не говоря уже о мясе или сахаре, ужин в семье рабочих стал скудным. Жителей Николаева спасал Бугский Лиман. Все, кто умел ловить рыбу а этому нехитрому делу мальчишки обучались с раннего детства, следуя примеру отцов! ею и питались.
Войтковские, как заядлые рыбаки, ловили и для еды, и для продажи. Но чаще просто обменивали свежую или вяленую рыбу на муку, сахар или какие мелочи, необходимые в хозяйстве. Анна сама пекла хлеб, щедро разбавляя муку отрубями. Те продукты, что удавалось получить по карточкам, она бережно хранила, распределяя их на каждый день так, чтобы хоть как-то разнообразить еду не только для сына, но и для всей семьи.
Ух, хороша ушица! как всегда, хвалил свекор, шумно втягивая вытянутыми в трубочку губами, приправленный горстью пшена горячий суп из карасей.
Сашенька сидел у матери на коленях. Анна выбирала косточки из рыбьего бока и, смешав белое мясо с бульоном, кормила сына.
Давай еще ложечку, за папу, приговаривала она, поднося ложку к его ротику. Саша, как все дети, морщился, отворачивался, но мать настойчиво доводила дело до конца.
Поужинав, мужчины вышли покурить, взяв с собой малыша. Аня принялась за посуду. Стараясь не греметь мисками, она прислушивалась к разговору у крыльца. Поведение мужчин в последнее время ее озадачило. Свекор стал особенно задумчивым. Он подолгу о чем-то разговаривал с сыновьями, но на вопрос Анны, что случилось, Саша отмахивался, переводя разговор на другую тему.
Сейчас со двора доносились обрывки фраз, сказанных в полголоса и оттого непонятных, смех сына и громкие одобряющие возгласы Саши, затеявшего с ним игру в танкистов.
Они двигали выпиленные Сашей деревянные танки навстречу друг другу по ступеньке, сопровождая это соответствующими звуками, и потом таранили, отчего Шурик заливисто смеялся и требовал еще.
Вскоре мальчик утомился, и Аня уложила его спать. Прикрыв дверь в горницу, она вышла на крыльцо, прислонилась к косяку, с удовольствием вдохнула воздух, насыщенный запахами реки. Саша с отцом стояли поодаль и с жаром спорили. Аня хотела было подойти к ним, но остановилась, прислушиваясь. Не очень-то ей хотелось мешать беседе отца и сына.
А я тебе еще тогда говорил: ничего хорошего от этой затеи не жди! И что? Прав оказался, а? вопрошал свекор.
Батя, в Кремле дальше видят, чем мы с тобой здесь вокруг себя, а партия, она за всю страну в ответе, защищался Саша.
Но это только еще больше распаляло отца.
Вот именно в ответе! Только отвечать не торопится! Посмотри, за два года сколько люду померло с голодухи! Люди такое рассказывают Это нас лиман спасает, а в степях, на Кубани что творится, знаешь?
Саша молчал.
Хаты бросают, уходят из сел, так и в том преграды. Вон паспорта ввели. Так ведь городским! А мужик деревенский, как рабом был, так и остался.
Батя, ты со словами-то осторожно! Услышит кто, сам знаешь
Да знаю, отец отвернулся, Санько, ты знаешь что, он положил руку сыну на плечо, ты, когда паспорт1 получать будешь, запишись хохлом.
Как это? удивился Саша. Все ж знают, что поляки мы.
Ну, а ты попробуй, дело говорю. Органы в каждом поляке шпиона видят. Сам знаешь. Им Польша, как оскомина, хоть и договор о дружбе2 подписали, а жить спокойно не дают. Михаил посмотрел в глаза сыну.
В тусклом свете из зашторенного окна, что едва освещал их фигуры, лицо Саши казалось восковым, а глаза блестели. Сердце старого поляка екнуло. За себя он не думал, жизнь прожита так ему казалось! А вот Санька, Женька, Анютка за них душа болела. Он всяко передумал, как детей от беды защитить, одно только на ум пришло оградить от себя самого! Да отдалить подальше, чтобы ничьи поганые руки не дотянулись. И, знаешь, еще что, съезжали бы вы с Анкой отсюда. Чем черт не шутит меня заберут, да и вас прихватят.
Саша опешил.
Батя, я никуда от тебя не поеду, так и знай!
А ты не кипятись! Я тебя не гоню, я дело говорю! Лучше заранее соломки подстелить, чтоб не убиться, когда упадешь. Я вот как рассуждаю: Анютка наша замужем, ее не тронут, думаю. Женька тоже сам со своей семьей. Вроде, как в стороне. Может, пронесет, избежит лиха. А ты о своей семье наперед думать должен! Ты ж у них на крючке, сынку, в самое гнездо осиное попал!..
Аня стояла в дверях не шевелясь. Страх холодными змеями заполз в грудь, обвил сердце. В висках застучала кровь, мешая сосредоточиться. Ей и в голову не могло прийти, что ее Саша честный гражданин, военный, танкист, получивший направление на спецкурсы ОГПУ3, как один из лучших рабочих завода, может быть «на крючке» у органов! И за что? За то, что его отец поляк!
В глубине дома всплакнул Сашенька. Аня очнулась и, повинуясь материнскому инстинкту, побежала к сыну.
Ладно, батя, айда в дом.
Свет в окне погас. Они стояли в темноте под звездным небом. На неспокойной поверхности реки мелькали блики от далеких огней. Отец взял сына за руку.
Погодь, Санько. Вот еще что. Если меня возьмут, тебе от допроса не уйти, Михаил вздохнул так, словно его грудь придавил тяжелый камень.
С тех пор, как на заводе разоблачили преступную группу, поставляющую в Германию сведения о строящихся судах, он жил неспокойно. Группа та была организована еще до Первой Мировой. Руководил агентурной сетью некто Верман, а с завода к нему примкнули инженера Шеффер, Линке, Феоктистов. Михаил не раз видел Шеффера, даже беседовали как-то. Нормальный мужик, грамотный, трудно было представить, что он вредитель. После того, как группу взяли, на заводе пошли повальные аресты. Огпушники забирали всех, кто вызывал малейшие подозрения. На верфях Николаева строили не рыбацкие корабли военные! Потому и поляк был на виду, да еще и такой, что за словом в карман не полезет: правду-матку в лоб!
Ты с ними не спорь, меня не выгораживай! наказал сыну. Ни к чему это. И мне не поможешь, и себя загубишь. Так что, если что прикажут подписать не робей и не ерепенься подписывай! Это я тебе, как отец, говорю!
Темный силуэт отца будто съежился, ощетинившись растрепанной ветром пышной шевелюрой и широкой бородой, как у сказочного старца. Саша резко обнял, прижался к нему, как в детстве, когда обида какая грызла, а словами не сказать. Только тогда он в живот ему лицом закапывался, пряча слезы, а сейчас склонился к плечу, сжав зубы, проглатывая комок, что застрял в горле. В смятении чувств было и желание защитить, заслонить собой родного человека, и самому спрятаться от надвигающейся бури, сметающей на своем пути каждого, кто попадал в ее завихрения.
Прорвемся, сынку, не сумневайся, прорвемся! успокаивал отец, похлопывая его большой узловатой ладонью по спине. Мы с тобой вон как живем, дружно, прорвемся Михаил смолк, промокая слезу крепко сжатым кулаком.
Саша взял себя в руки. Отстранился от отца. В доме тихо спали Анна с сыном его оплот, его крепость, которую он будет охранять всю свою жизнь, стараясь сделать жизнь близких красивой и безоблачной, насколько сможет.
Батя, я на курсах до конца лета буду. Когда смогу, прибегу. А Анка пусть у своих поживет. Мне так спокойней будет, там народу много, если что защитят. Женьке скажу, он за тобой присмотрит
Не надо! Я что ребенок малый, чтоб за мной смотреть! обиделся Михаил.
Ну, ладно, батя, не сердись, не хочешь, не надо, Женька и так сюда каждый день заглядывает, Саша грустно улыбнулся. Да, а паспорт мне не положен, военный я человек. По окончании курсов дадут мандат, направят куда-нибудь. Сейчас чистка идет. Поснимают немало потому нас и призвали, замену готовят.
И пускай отправят куда подальше! обрадовался отец. Там затеряешься, или еще как, и забудут о тебе. Главное, не вспоминай, что ты поляк. Говори мало, с друзьями будь осторожен, не привечай кого ни попадя, с начальством не спорь. Держи свое при себе, он еще много чего хотел наказать сыну, но замолк. Видел: не маленький уже, да и умом господь не обидел.
Усталость от трудного дня дала о себе знать.
Ну, на боковую что ли? Жинка тебя заждалась, или уснула? стараясь замять неприятный осадок от разговора, Михаил пошутил.
Саша только посмотрел на него, улыбаясь одними глазами.
Пусть спит, устает она одна на хозяйстве. И малец беспокойный, без присмотра не оставишь.
Они вошли в дом; стараясь не шуметь, разбрелись по своим углам. Саша быстро скинул одежду, забрался к Ане под теплый бочок. Кровать отозвалась скрипом, словно жалуясь на тяжкую долю. Аня прижалась к мужу, уткнувшись носом в его грудь, обняла и застыла так, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить ту гармонию, которая возникает между двумя любящими людьми, когда их тела сливаются и становятся единым целым.
Свекор еще повозился в своей комнате, повздыхал, повертелся на постели и затих: то ли уснул, то ли задумался, глядя в потолок, который в темноте словно отодвигался все выше и выше, превращаясь в дремлющем сознании в безграничное ночное небо.
Отец оказался прав. Не прошло и месяца, как чудовищная машина смерти слепая, глухая, подминающая под ржавые гусеницы всех, кто оказался на пути засосала его в ненасытное, зловонное брюхо. Саша верил нет, он хотел верить! что это чудовище выплюнет его отца, как кусок непригодной для него пищи, как нечто, что оно не сможет переварить, потому что слопало это без разбора, проглотило впопыхах, просто случайно подцепив его с кем-то еще. Но этого не произошло.
С того момента, когда «черный ворон» высмотрел Михаила Войтковского у заводских ворот и, сложив крылья, камнем упал на него еще живого, еще жаждущего жизни, он больше домой не приходил. Анна сообщила мужу, что отца арестовали. Петр, брат, рассказал.
С тех пор дни и ночи проходили в тревожном ожидании. Саша дисциплинированно ходил на курсы, слушал лектора, который с пылом рассказывал об угрозе молодой Cтране Cоветов, о шпионах, которые только и думают, как бы продать, своровать, оболгать, навредить рабоче-крестьянскому государству, только-только вставшему на ноги и свободно вздохнувшему от сброшенных пут царского беспредела и дворянского произвола.