Собаки мертвы - Редакция Eksmo Digital (RED)

Элла Войта

Собаки мертвы

Зверь дремлет в сумрачном краю,

Покуда длится день,

Лелея неторопь свою,

Он ждет косую тень.

Но лишь накроет землю ночь,

Пробудится от сна.

Заглянет в окна ночи дочь,

Багровая луна.

Сзывает он свои стада,

Трубя в железный рог.

Грядет полночная страда,

Отброшенных оков.

Зверь знает тайные пути

К любому из сердец,

В тех муках славы не найти,

Любой борьбе конец.

Пой, ангел, песенку свою,

Но приоткрыта дверь.

Гуляйте нищие в раю,

Покуда дремлет зверь.

Глава 1

Путешествие в никуда

Дорога стрелой неслась навстречу. В блеске раннего майского утра гладкая, бодрая, умытая ночным дождиком, она летела в ветровое стекло и уводила прочь от Киева. Дорога отсекала Киев прочь, а вместе с ним все понятное, знакомое и привычное. Впереди маячила сплошная чернота, которая надвигалась неумолимо, приближаясь с каждым километром. Несмотря на умытый блеск, ничего хорошего в этом майском утре не было, ровным счетом ничего, ни единого светлого момента.

Александра Качур вела машину сосредоточенно, плотно сжав губы, стараясь не думать ни о чем, кроме дороги, но получалась плохо. Вернее, не получалось совсем. Мысли разрывали голову, ярились подобно рою пчел, запертому в улье и отчаянно ищущему способ вырваться на свободу. Однако свобода означала полный хаос. Если она позволит мыслям вырваться, то снова погрузится в липкий морок отчаянья, в котором пребывала весь предыдущий день, с того самого момента, когда узнала о смерти отца.

Никакая логика не помогала. Никакие увещевания себя, разумной, не помогали. В это проклятое утро ей не хотелось решительно ничего из того, что она вынуждена была делать. Не хотелось находиться в этой машине, такой любимой еще два дня назад, не хотелось, чтобы на заднем сиденье сидели те, кто там сидел, не хотелось мчаться по блистающей дороге черт знает куда, в глубинку, в самое сердце этой неповоротливой, неуклюжей страны, где ее ждал отцовский дом и ворох проблем.

Пока Киев дышал ей в спину (ведь проехали-то всего ничего), дорога была прекрасной. Но Саша отлично знала, что стоит преодолеть пару десятков километров, как из гладкого четырехполосного шоссе она превратиться в узкую избитую ленту, из последних сил борющуюся за право называться асфальтной. Временами наверняка будут попадаться подлатанные участки, но никаких иллюзий она не питала. Дорога ее ждала ужасная, и не хотелось даже думать о том, какие муки примет на себя нежная подвеска ее шикарной Ауди А6, и какие это принесет финансовые результаты на ближайшем техническом осмотре.

Двести километров по плохой дороге. Двести километров по плохим мыслям. Двести километров с детьми за спиной. Двести километров в никуда.

А там, в конце пути, ее ждет дом. Наверное, именно это и вызывало в ней липкое чувство отчаянья, от которого нет спасения. Дом нависал над ней, как призрак черного человека над писателем, застигнутым разрушительной силой безумия, как монстр из шкафа в ночи над испуганным ребенком, как жертва с кровавой ухмылкой над своим убийцей. Почему-то ей до одурения, до неконтролируемой дрожи в пальцах не хотелось возвращаться в этот дом. В ее родной дом, в дом отца.

Вдруг странная мысль молнией пронеслась в мозгу: дело не в прошлом, вовсе не в нем! Прошлое похоронено навсегда, не из-за него ей не хочется возвращаться в этот дом. Дело в будущем. Что-то ждало их троих там, что-то нехорошее. Что-то затаилось и ждало. Это называется шестым чувством, и оно пронзило ее, как стрела. Внезапно перед глазами замелькали плакаты с красными надписями: «Туда нельзя!», «Разворачивайся!», «Опасность!». И это не бред, не наваждение, это сущая правда, черт возьми! Разве не могут женщины сердцем предвещать беды? Могут, еще как могут. А потом тезис развернулся в нечто еще более странное, еще более чудесатое, как сказала бы Алиса из страны чудес: спастись можно только в одном случае не быть слишком тугой, слишком рафинированной, слишком образованной, не отгонять от себя вопиющий глас. Так выживали праматери в любых, даже самых немыслимых обстоятельствах. Выживали сами и сохраняли детей. Или не выживали, но детей все равно сохраняли, пусть и ценой собственной жизни.

Саша как будто увидела ее наяву, эту праматерь всех цивилизованных красавиц с маникюром и бритыми ногами, замершую перед входом в пещеру с рогатиной наперевес. Спутанные пряди прилипли к потному лбу, закрывают обзор, но зрение сейчас не главное. Главное слух, и она прислушивается, затаив дыхание. Внутренний голос, куда более мощный, чем всё ее не пробудившееся сознание кричит, завывает, не умолкая ни на секунду: «Тигр там, не ходи туда! Саблезубый поджидает тебя! Уноси скорее ноги, пока он не выскочил, найди себе другую пещеру, срочно, прямо сейчас!» О, люди двадцать первого столетия, разве вы не в состоянии прислушаться к тому, что, возможно, является вашим главным оружием, вашим даром и компасом?

Итого, если не отклоняться от темы, ситуация выглядит примерно так: прочь от проклятого дома, прочь от Смелы, прочь навсегда. Если ты не совсем идиотка, не стоит туда соваться.

Странные мысли, но от них не так просто избавиться. Они так быстро и прочно оккупировали голову, что, казалось, жили там всегда. Чего проще повернуть назад? Поверни назад, плевать, что через две сплошных, даже если засечет камера, заплатишь штраф, ничего страшного, просто крутани рулем, сзади никого нет, развернись и дуй на всех парах обратно в город. Не надо туда ехать, в этот дом. Не надо везти туда детей. Все, даже самые неразрешимые проблемы можно решить по телефону. Похоронить можно и по телефону. Даже если нельзя, все равно надо так сделать. Организовать все по телефону. Не ехать, не ехать, не ехать в этот проклятый дом Вдруг сбоку в глаза ударило солнце. Лазоревый купол неба, украшенный по бокам пенными облаками, словно торт розочками, качнулся навстречу, грозя опрокинуться, но потом выправился. Надо было сразу одеть солнцезащитные водительские очки.

Не хватило буквально пары секунд. Если бы еще несколько мгновений мозг пробыл под властью праматеринского озарения, она повернула бы назад. Через две сплошные, нарушая все правила, повернула бы назад, в свою налаженную жизнь, к тому, что казалось ей на тот момент важным и нужным. Но тут с заднего сиденья, разрывая волшебные пелены, послышался недовольный голос:

 Мам, а что мы там будем делать? Это надолго?

И озарение не справилось со своей задачей. Оно дезертировало, сдало завоеванные позиции, и покинуло Сашу Качур, оставив неприятный след, как оставляет осадок несбывшаяся мечта. Прошло полмгновения и она уже с трудом могла вспомнить, что за ерунда только что лезла ей в голову.

 Мы едем хоронить дедушку, Ян. Неужели это непонятно?

Она с трудом подавила раздражение. В последнее время ей все сложнее становилось справляться с ним. То ли тон сына, вроде бы невинный, но в то же время вызывающий, то ли сами слова будили в ней желание наорать на него, приструнить, сделать так, чтобы он перестал буравить ее этим наглым взглядом. Пусть он всего лишь девятилетний ребенок, но сколько можно задавать идиотские вопросы! Действительно, что мы там будем делать? А ничего не будем! Пролетим Смелу на всех парусах и махнем в Диснейленд, кататься на каруселях. Вот быстренько запихаем дедушку в гроб и, не заезжая домой, рванем во Францию! Повеселимся на славу, целый день проведем на аттракционах, будем хохотать до упаду и объедаться мороженным. Или отправимся куда-нибудь еще дальше, в Америку, там карусели еще круче. Или на край света. Или к черту на куличики. Слезы бросились в глаза жгучей лавой, и стоило большого труда сдержать их. Да у тебя, звезда, того и гляди начнется истерика.

Держи себя в руках. Держи себя в руках.

Ян больше ничего не спросил. Он понял, что она на пределе и не стал совать голову в пекло. Он вообще сообразительный мальчик, подумала Саша, но эта мысль нисколько не обрадовала ее. Не отрывая глаз от дороги, она представила себе, как на заднем сиденье Ян и его сестра переглянулись. Они всегда действуют сообща. Как стая, которой не нужно слов, чтобы понять друг друга. Впрочем, чтобы обменяться информацией, им даже не нужно переглядываться. Она всегда подозревала, что ее дети обладают способностью к телепатии, по крайней мере, в отношении друг друга. В отличии от нее самой, их матери. Мать не была допущена в сокровенную страну детства, она была там лишней. Ей не было места в союзе брата и сестры, там не было места никому.

Эти думы, вовсе не новые, но от этого не менее неприятные, окончательно расстроили ее. Надо держать себя в руках. Сейчас не подходящее время раскисать и начинать жалеть себя. Плохие времена не грядут, они не на пороге они уже настали. Теперь поздно становиться слабой, теперь надо действовать, а сваливать ко всем неприятностям еще и проблему близнецов не имеет смысла. Да, у нее нет достаточного контакта со своими детьми. Она работающая мать, причем работающая не покладая рук, порой круглые сутки. Ну не сложился принц на белом мерседесе, который надежным щитом прикрыл бы ее от невзгод, поселил бы в замке о пяти башнях и позволил заниматься детьми и всем, чем душа пожелает. С принцами в последнее время вообще стало напряженно. Женщины сами оделись в доспехи и решили воевать, но это еще не конец света. Тем более, в ее случае дети не так остро нуждаются в родительской опеке. Во-первых, потому что они близнецы и с самого рождения больше заняты друг другом, чем окружающим миром, а во-вторых, у них есть Лорик. Незаменимый, надежнейший Лорик, который прекрасно справляется и с бытом, и со школой, и со всем на свете.

Ах, мамаша, ну что вы обманываете себя? Какие там доспехи, какая война? Вон Селиванова у нее и балетная школа, лучшая в городе, между прочим, и муж никудышный, насекомое, хуже любого ребенка, и свекровь лежачая, причем не где-нибудь, а в их же в квартире, и детей трое, а как она со всем управляется? Любо дорого! Своими глазами видела, как они шушукаются со старшей дочкой, подружки не разлей вода. Как-то находит Селиванова время на всех, и все у нее получается. И с младшими возится, и со свекровью уживается. Просто ты хреновая мать. Да, и нечего тут ходить вокруг да около хреновая, если не сказать что похуже. Хотя хуже, наверное, уже некуда.

Впрочем, самобичеванием проблемы не решить и не время сейчас этим заниматься. В конце концов, есть как и Селиванова, так и сотни других (список прилагается, солидный такой), которые даже сидя дома, занимаются не детьми, а исключительно собой, любимыми. Им на собственных детей им так же наплевать, как на волнения в Анголе. Имеет значение, с кем себя сравнивать. В мире вообще все относительно, так что И потом, волновала бы тебя эта проблема, не сломай Лорик ногу? Если бы не пришлось тащить близнецов с собой, разве ты бы думала о них сейчас? Если бы они остались в Киеве под надежным Лориным крылышком, ты бы о них сейчас и не вспоминала. А теперь, помимо тех неприятностей, которые ждут тебя впереди, придется еще заботиться о детях в одиночку. Так что, мамаша, тебе жаль не их, а себя.

Ауди поглощала километр за километром и дорога, согласно ожиданиям, становилась все хуже и хуже. Зато утро разгорелось окончательно. Солнце как из шланга поливало зеленые холмы, насупленные по далеким кромкам лесов. Леса отливали синим, там еще стояла весенняя прохлада. Поля уже проснулись и радостно подставляли солнцу свои упитанные бока, сияющие изумрудным ежиком озимых. Расшалившееся светило неслось вместе с ауди вдоль шоссе, ныряло в темные низины, вызывая переполох в камышах, на ходу окунаясь в свинцовые, еще сонные после зимы речки. Мимо скользили села, принарядившиеся белыми домиками и приведенными в порядок заборами. Кирпичные остановки, сельские магазины с тюлем на окнах, бредущие вдоль шоссе философские коровы. Куры, наделенные свободой, и потому вечно искушающие судьбу, на спринтерской скорости пересекали трассу. Пару раз Саше даже пришлось притормозить, недобрым словом поминая как самих пернатых, так и их беспечных хозяев. Иногда встречались стайки детей с рюкзаками, которые что-то жевали из блестящих оберток. Некоторые даже на ходу не вылезали из своих телефонов. Что ж, с поколением next ситуация везде одинаковая что в селе, что в городе.

Прекрасное майское утро, бегущее рядом солнце, а в машине атмосфера, как в склепе. После вопроса Яна близнецы не произнесли ни слова. Она бросила взгляд в зеркало заднего вида. Дети сидели рядом, касаясь друг друга плечами и переплетя пальцы. Она подозревала, что они переплетали пальцы неосознанно. Единый организм, по нелепой причуде разделенный на два разнополых существа. Ева, похоже, дремала, а Ян пристально следил за дорогой. Неудивительно, что в машине так холодно она сама, не зная зачем, включила климат контроль на восемнадцать градусов.

А еще они едут на похороны. Это тоже теплоты не добавляет.

Все, планка упала, отец был последний. Кроме нее самой из семьи не осталось никого. Сначала мама и мальчики, потом отец. Черт, и что теперь делать с домом? Нет, сейчас думать об этом нет никакой возможности. Это она решит потом, не сегодня и не завтра. Главное побыстрее закончить с делами и вернуться в город. В городе, правда, еще предстоит разбираться с Волгиным. А это значит, придется перетаскивать детей из его квартиры обратно в свою, перевозить вещи, успокаивать Лорика Саша хмыкнула и мотнула головой: теперь проблема грядущего развода виделась ей почти игрушечной. Игрушечной по сравнению с чем? С чем, черт возьми?

Она знала, что рано или поздно отец умрет. Если бы предложили сделать ставку, она поставила бы на «рано». Она была готова к этому. В последний раз, полгода назад, он показался ей больным. Каким-то нервным, дерганным и больным. Она сказала ему, что пора обследоваться. И что он ответил? Как всегда, увел разговор в сторону. Все, что для архитектора Качура входило в разряд неприятностей, отодвигалось в сторону. Подозрение на рак, беспробудное одиночество, запустение любимого творения, и даже собственная дочь все это стало слишком утомительным, а потому перестало для него существовать. Так, по крайней мере, она думала. И глядя в его пустые глаза находила тому подтверждение. Отец последние девятнадцать лет жил в собственном, недоступном ей мире. Какие грезы и воспоминая там царили, она не знала. Внезапно она разозлилась. За последние девятнадцать лет она часто злилась на него, но вчера утром, когда сообщили о его смерти, подумала, что всё наконец позади и злость, и тоска, и ожидание того, что не произойдет никогда. Но, видимо, не так все просто.