Злость как вспыхнула, так куда-то и подевалась. Может быть, дело в том, что она всю жизнь считала, что отец ей что-то должен, должен заботиться о ней, любить, защищать, а если этого нет, то и до свидания. А сама-то, разве она сама ничего не была ему должна? Сколько раз ты позвонила ему за те полгода, когда решила, что у него рак? Десять раз, так? Ох, перестань обманывать себя! Ты позвонила ему ровно четыре раза, один из которых он не взял трубку. Общая протяженность остальных трех разговоров составила в лучшем случае минут шесть. Или около того. Шесть минут за последние полгода вот и все общение папы с любящей дочкой, единственной, оставшейся в живых. А теперь папа умер, причем умер странно, и осталась одна дочка. И тебе предстоит жить с этим всю жизнь. Всю оставшуюся жизнь предстоит жить с мыслью о проклятых шести минутах.
Она посмотрела в зеркало заднего вида и спросила:
Ян, хотите в туалет? Хотите сока?
А ведь ты даже не взяла им в машину воды, не говоря уж о бутербродах. Будь Лорик в строю, она навертела бы им с собой такие торбы, что можно было продержаться неделю на необитаемом острове. Впрочем, будь Лорик в строю, заднее сиденье сейчас бы пустовало.
Да, мам, давай остановимся.
Сын всегда принимал такие решения, четкие и быстрые не по возрасту. И принимал обычно за себя и за сестру. Ева только очнулась от дремы, хлопала пушистыми ресницами и терла глаза.
Далеко еще? спросила она у брата.
Сейчас будем останавливаться.
Дотерпите до Корсуня? Там на выезде есть приличное место, обернулась к ним Саша.
А это далеко?
Километров пятнадцать.
Да, хорошо. Потерпим.
В этом ресторане они часто останавливались семьей выпить кофе. Еще в те времена, когда отец строил дом, и особенно в последний год, когда они все пятеро только и делали, что путешествовали из Киева в Смелу и обратно. Когда были живы мама и мальчики.
Мама и мальчики. Она давно забыла их лица.
В попытках обрести самообладание пятнадцать километров пролетели, как одно мгновение, несмотря на паршивую дорогу. Она увидела, как из-за поворота вынырнула башня ветряка, стилизованная под старину. Здание давно не обновляли, обшитый досками фасад ресторана облез, лопасти мельницы прохудились. В башне располагались самые дорогие номера мотеля, другие, попроще, занимали длинное строение, похожее на большой амбар, а к мотелю прилагался ресторан с неплохой кухней. Комплекс так и назывался, «Старый ветряк», и находился как раз посередине между Киевом и Смелой, ближайшим к дому городком.
Она зарулила на парковку перед открытой площадкой ресторана. По плетеной изгороди вился виноград, на мощеной плиткой площадке стояли зонтики с выцветшей рекламой пива «Рогань». Под зонтиками одиноко приютились два пластиковых столика сезон только начался. Зато они были накрыты белыми скатертями, которые шевелил бодрый ветерок.
Саша взяла с переднего сиденья сумочку, хлопнула дверцей и стала ждать, пока вылезут близнецы. Ян справился первый и теперь стоял, засунув руки в карманы, с независимым видом оглядываясь по сторонам. Парковку и летнюю террасу разделял фонтан в виде бетонного ананаса. Он не работал. На дне чаши после зимы скопилась грязь: пустые сигаретные пачки, целлофановые пакеты и прочий мусор. «Старый ветряк» остался почти таким же, каким был двадцать лет назад. С той лишь разницей, что тогда фонтан работал. Ева еще копалась, хныча, что у нее затекли ноги. Наконец, и она выбралась из машины. Саша нажала брелок, и ауди с готовностью ответила коротким щелчком. Ян опередил всех и уселся за один из столиков.
А за тот сесть не хочешь? спросила Саша.
На другом столике скатерть была чище, не стояло грязной пепельницы, и он понравился ей больше.
Не хочу, ответил Ян и посмотрел матери в глаза.
Саша отвела взгляд и уселась рядом.
Тогда, будь добр, убери отсюда пепельницу.
Ева, не успев присесть, встала и молча переставила пепельницу на другой столик. Ян даже не шелохнулся. Из стеклянной двери вышла официантка в дешевенькой вышиванке, положила перед Сашей меню и строго спросила:
Сразу заказывать что-нибудь будете?
Один эспрессо и два сока, пожалуйста.
Девушка спрятала руки за спину и деловито кивнула.
Сок какой?
Мне апельсиновый, ответил Ян.
И мне, согласилась Ева.
Слава Богу, подумала Саша, что девушка ее не узнала. Она всегда пряталась за темные очки, и в городе, передвигаясь на машине, научилась как можно меньше сталкиваться с незнакомыми людьми. Видимо, девушка не поклонница шоу «На Говерле». Таких людей немного, но они иногда встречаются. Говерла самая высокая гора в Украине, 2061 метр над уровнем моря, по мировым меркам крохотулька, но какой открывается обзор! Прекрасный обзор на все самые свежие и актуальные сплетни в стране. «На Говерле» качественное, профессиональное, крепко сбитое шоу с качественной и профессиональной ведущей, у которой вчера умер отец.
Девушка принесла заказ очень быстро. За стеклянной дверью мелькнули два любопытных женских лица. Наверное, в «Старом ветряке» кто-то все-таки смотрит телевизор. Ян и Ева быстро расправились с соком и стали бегать друг за другом вокруг неработающего фонтана. Саша неторопливо пила свой кофе, вкусный, как всегда, и наблюдала за детьми. Хорошо, что телефон молчал. Куда катится мир, если самой приятной вещью во всем говенном бардаке, творящимся вокруг, было молчание телефона! Молодец, Ритка, так держать.
Когда вчера ей позвонили насчет отца, она сразу вызвала Риту Бойко, своего секретаря. Без лишних сантиментов сообщила ей новости и попросила прикрыть на несколько дней, пока она не разберется с похоронами и всем прочим. На это время Александрой Качур станет Маргарита Бойко, и желательно, чтобы об этом узнало как можно меньше народа. Они уже проделывали такой трюк пару раз, когда Саше требовалось время на личные дела, и все проходило, как по маслу. На новость Рита отреагировала стойко, как и на подавляющее большинство новостей. Стойкость и преданность были ее главными качествами, и Саша это ценила. Они хорошо понимали друг друга, и сознательно не пресекали ту грань, за которой служебные отношения превращаются в личные. На деньги Саша никогда не скупилась и секретарша это ценила. Еще бы не ценить, если мужиков у Ритки отродясь не водилось, зато водились больная мать и младший брат-оболтус.
Тем же вечером она включила переадресацию и теперь все звонки шли на секретаршу, а у нее остался экстренный номер, который знали только три человека на всем белом свете: она сама, Рита и Лорик. Но Лорик оказалась вне игры и теперь связь с внешним миром осуществлялась исключительно через Риту. Саша была уверена, что та выполнит возложенную на нее задачу, будет прикрывать до последнего и позвонит лишь тогда, когда ситуация зайдет в край. А это означало свободу, пусть непрошенную и купленную слишком дорогой ценой. Вчера они накидали список действий, которые Рите необходимо будет предпринять, чтобы никто не заметил Сашиного отсутствия. А сегодня она уже вовсю воюет, и пока телефон молчит. Отличное молчание, надо сказать; никаких переговоров, срочных решений, сплетен, никакой болтовни.
И отчего люди так любят сплетни? Порой ей казалось, что они только их и любят. Конечно, «На Говерле» отличное шоу, кто бы спорил, ведь это ее детище. Ей удалось сделать то, что редко кому удается: рассказывать о пошлятине без всякой пошлости. Она могла превратить сплетни о знаменитостях в репортаж из другого, более светлого мира, в котором живут небожители, но небожители родные и знакомые. Ведь включая телевизор, домохозяйки на кухне и их мужья на диване, вооруженные пивом, не хотят видеть себе подобных. Нельзя наслаждаться балетом, и при этом помнить, что все балерины какают. Собственно, она не пересказывала им сплетни, она погружала их в бесплатную мечту. «На Говерле» мечта, упакованная в такую вкусную обертку, что остаться равнодушным просто невозможно. Хорошее шоу, правда, хорошее, что тут скрывать. Ради таких шоу люди и смотрят телевизор.
А чего стоил их совместный проект, когда в качестве гостя Александра Качур пригласила в шоу «На Говерле» своего новоиспеченного мужа, звезду телеэфира, прозорливого и смелого новостного обозревателя Влада Волгина? Как классно они смотрелись вдвоем, молодые, красивые, стильные, зубастые! Как остроумно играли словами, как подтрунивали друг над другом, с какой трогательной откровенностью позволяли зрителям заглянуть в замочную скважину своей личной жизни Зрители были в восторге, какое там, зрители писали кипятком, и рейтинги зашкаливали.
При мысли о Волгине недобрая ухмылка искривила ее губы. Ева, прервав беготню вокруг фонтана, взглянула на мать и остановилась в недоумении, но Саша быстро справилась с лицом. Ева успокоилась и побежала дальше. Кофе остыл, но это уже не имело значения. Ей расхотелось его пить.
Зрителям не нужно знать, с какими жалкими, придурковатыми, невыносимыми, зацикленными на себе невротами ей приходится иметь дело каждый день. Сколько усилий надо приложить, чтобы тот бред, который они несут, казался легкой, остроумной, занимательной болтовней. А с некоторых пор она стала замечать, с какой пугающей неотвратимостью сама превращается в зацикленную на себе невротичку. Нет, бывают, конечно, счастливые моменты, когда удается поговорить с нормальным человеком и получить от работы хоть какое-то удовольствие, но это исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правила.
Глава 2
Дорогой все дальше и дальше
Из телевизионного шоу «На Говерле», вышедшего в эфир на канале Интер 11 августа 202 года.
Ведущая:
Как вам кажется, многое ли изменилось в нашей стране за последние четыре года?
Гость, известный писатель и общественный деятель Анатолий Огневич:
Знаете, Сашенька, мне всегда казался любопытным один факт. Кажется, у нас в стране в последние годы вечно происходит что-то такое сверхзначимое. А оглянись чуть пошире разве за последние триста лет существенно что-то изменилось?
Ведущая:
Где-то я готова с вами согласиться. Но все же грустно отрицать потенциальные возможности нашей нации, как вы думаете?
Анатолий Огневич:
Рискую навлечь на себя гнев вашей аудитории, и, возможно, справедливый гнев, Сашенька, но мне много лет. Я воспитывался еще в те времена, когда в стране, в которой мы все жили, любили говорить: «У нас великое прошлое! У нас великое будущее!» Сейчас воспоминания об этой стране раздражают, но тогда меня интересовало другое: а что же твориться с настоящим? С ним-то что не так? Если у нас такое великое прошлое и, как утверждают, великое будущее, отчего же в настоящем все так плохо?
От еды близнецы отказались. Саша расплатилась по счету, и они сели в машину. Она чувствовала, как из-за стекол их провожают жадные взгляды и была рада поскорее убраться отсюда. Ауди плавно вырулила с парковки и вернулась на трассу Киев-Днепро. Предстояло преодолеть еще сто двадцать километров.
После остановки немного полегчало. Саша полностью сосредоточилась на дороге. Дети вели себя смирно, в основном молчали, только попросили сделать в машине потеплее. Саша переключила климат контроль на двадцать три градуса. Телефон тоже молчал, но она нет-нет, а поглядывала на него, по привычке ожидая, что он вот-вот зазвонит. Ауди послушно преодолевала километр за километром. Скоро Балаклея.
Солнце спряталось за набежавшими облаками и больше не преследовало Ауди. Поля и холмы перестали сверкать изумрудной зеленью и затаились в ожидании перемен. Поднялся боковой ветер, пока не сильный, но уже чувствительный.
Вот и Балаклея. Пролетели указатель с названием. Просто село, достаточно большое, но далеко не город. Три продуктовых магазина, салон по продаже прицепов (салон, конечно, громко сказано, скорее, просто стоянка, где громоздилось несколько разнокалиберных прицепов), кафешка средней паршивости, рассчитанная на дальнобойщиков, одна неполная средняя школа, с тремя десятками учеников, один детский садик. За селом Балаклея девятнадцать лет назад все и произошло.
Они ехали из Киева, мама и мальчики. В то лето мальчики окончили школу, поступали в университет и отправились с мамой подавать документы. К тому времени они уже переехали в новый дом и Саша с отцом остались наводить порядок. Только-только перебрались, всего с неделю. Еще не до конца перевезли вещи, но уже жили. Саше предстояло последние два класса доучиваться в Смеле, и новая школа ей резко не нравилась. Пусть это и известная на всю область гимназия, все равно полный отстой. В Киеве остались подружки и один молодой человек, из ее же школы, только на год старше, с которым готово было завязаться подобие отношений, первых в ее жизни. А тут пришлось бросить все и переселиться в эту дыру под названием «новый дом». Она завидовала братьям, которым уже не придется ходить в эту кошмарную провинциальную гимназию. Родители, конечно, уверяли, что она контактный человек, прекрасно адаптируется в новой среде и скоро найдет новых друзей. Они говорили, что по сравнению с Киевом в новой жизни будет масса преимуществ, но верилось с трудом. Правда, оставался последний аргумент и он действительно имел право на существование: это всего на два года, а потом она тоже уедет учиться. Вот это действительно утешало, хотя два года казались сроком немалым.
Балаклея промелькнула быстро. Саша нарушила правила дорожного движения и не сбавила скорость в населенном пункте. Она хотела скорее проехать то самое место. Место, где случилась авария.
Иногда она ловила себя на мысли, что мало что помнит из той поры. Образы остались, ощущения тоже, а вот лица как-то размылись, стерлись из памяти. Так странно, прошло почти двадцать лет, как они погибли. Прожита целая жизнь, сама она выросла, выучилась, сама придумала себе работу, добилась такого успеха, о котором другие могут только мечтать, два раза была замужем, родила близнецов, но до сих пор старается вычеркнуть это место из жизни. Как говорит психолог, это из-за того, что травма оказалась слишком глубока, болезненна и оставила неизгладимый отпечаток, с которым, впрочем, можно и нужно бороться.
Саша подумала, что теперь не укажет точное место, где фура всмятку раздавила мамину машинку, красный фордик «фокус». А раньше оно ей даже снилось, во сне она гуляла там, и могла бы сориентироваться на местности в любой момент, хоть ночью, хоть днем. Когда Балаклея осталась позади, она почувствовала облегчение.
Небо нахмурилось еще больше, боковой ветер усилился, и солнечное утро сменилось на предгрозовое ожидание. В мае нет ничего устойчивого. Вообще в мире нет ничего устойчивого. Сегодня ты жив и полон надежд, а завтра лежишь, превратившись в кровавое месиво в сплюснутой консервной банке, и то, что от тебя осталось, вырезают автогеном. Вот так-то.
Мам, хочется пить.
Ева положила ей на плечи свои худенькие лапки.
До Смелы осталось совсем ничего. Оттуда до дома еще минут двадцать. Потерпите или будем останавливаться?
Саше не хотелось останавливаться, хотелось уже поскорее приехать. Хотелось оказаться лицом к лицу с тем, что ждет их в том доме, ведь ожидание казни хуже самой казни.
Потерпим, вздохнула Ева, положив подбородок на спинку Сашиного кресла.
Ева, уберись, ты меня отвлекаешь.
Ей не удалось скрыть раздражения, и дочь послушно вернулась на свое место. Хорошая, послушная девочка. На самом деле, о такой дочери можно только мечтать. Она и сама была такой же послушной, хорошей девочкой. Только у бедняжки Евы нет такой чудесной мамы, какая была у нее самой первые пятнадцать лет жизни.