Сяду на трон, венчаюсь на царство,
Дили-дили-дон-дон.
Ох корона не шапка и не лекарство
20
Что было дальше, Велиал?
5. Правила боя.
Первый набежавший на них враг выглядел сумасшедшим: безумные глаза, едва не вылезающие из орбит, изогнутый в крике рот, вытянутые вперед крючковатые пальцы на тощих ободранных в локтях руках.
Они еще не успели отойти от лужи, возле которой был краткий привал, поэтому никто не ожидал увидеть незнакомца, настроенного весьма агрессивно.
Все поочередно расступились, уворачиваясь, как в игре в «ляпы», а Мортен ловко подбил врага под ноги. Тот потерял равновесие и упал, досадливо взвыв. Конечно, он сразу же попытался встать, изрыгая самые нелитературные проклятия, но Охвен ему не позволил. Навалившись сзади на спину, старый викинг сломал ему шею.
Клик, сказала шея.
Бульк, ответила грязь, куда тело немедленно было выброшено.
Люди переглянулись между собой. Илейка почесал в затылке: быстро у них тут дела решаются.
Это одиночка, пояснил Мортен. Такие есть, но таких немного. Они, как правило, против нас.
Охвен объяснил, мол одиночки при жизни очень-очень одинокие люди. Все у них было, но всего они лишились, влюбленные в себя самого, подвластные только своей гордыне. Может, по молодости это еще и ничего. Но по старости они превращаются в обозленных на весь мир, и, соответственно, на всех людей вокруг. Все виноваты, что им так хреново. Их грызет изнутри злоба.
Вот, пожалуйста, что мы и имеем, добавил Мортен и указал пальцем на зловонную лужу. Та немедленно булькнула пузырем из сероводорода.
Но эта душа, хоть и не на нашей стороне, но не в стае, закончил Охвен. Согласитесь, один на один драться всегда легче.
Или все на одного, усмехнулся Макс.
Это в тебе мусор говорит, обратился к нему Тойво, впрочем, совсем беззлобно. Мундир твой к этому располагает.
Макс скорбно вздохнул. Скрывать ему, менту-ренегату, было нечего.
Подождите, заметил Илейка. Если есть враг-одиночка, значит, есть и враги в стае?
Несомненно, вздохнул Охвен. И с ними со всеми мы воюем. Все местное общество разделено на две части. Думаю, неровные части. Их больше, нас меньше. Но мы пока держимся.
Это они с нами воюют, возразил Мортен.
Все здесь не без греха. Всем воздается по заслугам. Но те, кто по жизни был не совсем хорошим человеком, или даже совсем нехорошим человеком, таковым остается и в загробном, так сказать, мире. Во искупление, как говорится. Однако что-то искупление не очень очевидно. Некоторые принимают страдания, как должное. Но есть и такие, для которых важно не то, что он мучается, но и чтобы рядом мучились. Тогда им кайф.
А вы знаете, по какому признаку происходит такое разделение? поинтересовался Макс. Он вспомнил, как в его реальности, где был конец света и вновь оживление, люди разнились друг от друга по профессиональному признаку. Как метко заметил Шурик, а его поддержал Ванька: «менты, связисты и таксисты вот восставшее зло
21
Мент это, понятное дело, тот, кто каратель, будь хоть прокурор, хоть санитарный инспектор. Связист это тот, кто пытается втюхать что-то, чего он не делал. Типа оператора мобильной связи, либо захудалый или, напротив, успешный, юрист. Таксист это тот, кто пытается получить все, не делая при этом лишних телодвижений. Таксист, как таковой, халдей в ресторане, да любой из обслуживающего персонала.
Охвен хотел, было, что-то ответить, но его опередил Илейка.
Все люди, с которыми мне довелось встречаться, были со своими тараканами в голове, сказал он. Никто не без греха, конечно. Однако одни люди умеют прощать других людей, а другие прощать не умеют. Вот и разделение.
Ну, а если по долгу службы прощать не положено? спросил Тойво.
Значит, служба не та, ответил Илейка. Нормальный человек на нее и не сунется.
Охвен переглянулся с Мортеном, но ничего не сказал. Возразить на это было нельзя. Может, у каждого из них была своя версия разделения, но то, что определил ливонец, пожалуй, включала в себя все прочие частности.
Коли человек умеет прощать он добр. Он может каяться и искупить свои грехи. Или пытаться искупить их, страдая и мучаясь от ранее содеянного.
Если человек не умеет прощать это не человек. Это государственный винтик, черт бы его побрал.
Так куда нам идти? спросил Илейка.
Думаю, к соратникам, единомышленникам, товарищам по несчастью, близким по духу, начал Охвен, подбирая определения.
Братьям по разуму, добавил Макс.
Идти предстояло от камня к камню, стараясь избегать тех, на которых величественно в позе горгулий восседали единоплеменники сгинувшего Велиала. Морды у всех у них были страшные, но с этим можно было смириться: не все твари Господа должны быть эталонами красоты и изящества.
Все это воинство, обитавшее в этих местах, являлось бесами. И раньше они таковыми были, и далее они таковыми останутся. Работа у них такая, бесовская над грешниками надзирать. Ну, истязать их, мучить, глумиться. Чтоб, стало быть, никто из умерших не чувствовал себя, как у Христа за пазухой.
Иной раз по особым случаям на Землю они выбирались. Искушением людей занимались, совращением с пути истинного.
Но теперь все реже и реже. Уже как бы без них народ начал искушаться и совращаться. А некоторые достигли в этом совершенства.
Бесы кручинились, иерархия у них со времен первой и последующей войны ангелов была строгая, роптать не позволялось. Но и сравнивать было с чем. И грустить о былых земных проказах тоже не возбранялось.
Несмотря на то, что хода времени в этих местах не было никакого, все прошлое и будущее было настоящим, постепенно вытравились из грешников великаны, коих в дочеловеческие эпохи было много. Даже Адам, прародитель людей, сгинул напрочь, будто его стерли из истории. Иной раз еще некоторым счастливцам удавалось встретить Иисуса, печального в своих думах, что, вероятно, было проекцией давних событий, но последующий Иисус ушел, говорят, в поисках Господа.
Вообще, Господа искали все. И Архангелы Михаил и Гавриил, и прочее ангельское воинство, и бесы, и главный над ними Баал, или Вельзевул. А также искали его любимого ученика Люцефера. Но все было тщетно. И от того, и от другого след, как шептались между собой бесы, простыл.
Да еще междоусобная война разразилась: одни мертвецы мочили других мертвецов. Что характерно с особой жестокостью. И вроде дело было плюнуть и растереть, но вспыхнуло и разрослось.
Как известно, бесы питаются человеческими душами. Жрут их поедом, кусок за куском, тщательно пережевывая своими акульими зубами и громогласно рыгая после этого. Казалось бы, в сложившейся ситуации ешь и причмокивай. Однако всегда существовало одно ограничение: бес сам не может замочить ни одну, даже самую захудалую душенку. Ему нужно это душу поднести на блюдечке в готовом для использования виде. И сделать это должны другие души. Ну, замочить и на блюдечко выложить.
Особо ценились в таких случаях самоубийцы всегда находилась гневная душа, которая ломала шею несчастному суициднику. Потом шли душегубы те, которые губили свое посмертное житие, лишая жизней приближенных к ним по воле случая людей в Земном бытии.
Бес, когда, конечно, не рвет крючьями и не жжет огнем Геенны огненной доступного ему грешника, не дурак пожрать. Жертвы его пыток имеют обыкновение оклематься достаточно резво, особенно когда тот на обеде. А пищу ему доставляли по щелчку когтистого пальца. Самоубийцу или душегуба, ну или вконец отчаявшегося типа.
Все равно смерти нет. Сожранная бесом душа восстает из грязи где-то в неведомых далях. И там ее тоже могут сожрать. Так до посинения, пока не окажется, вдруг, что искупилась душа через страдание. А, искупившись, начинает сама поставлять бесам пищу.
В общем, как говорил солдат Иван Чонкин: круговорот дерьма в природе
22
Порядка в ходе этих искупительных процедур не было никакого. Был хаос. Следует уточнить: был первозданный хаос. Кто определял степень искупления души, и куда она после этого девалась сказать не мог никто. Вероятно, попадала на новый уровень, где можно сидеть на облаках и музицировать на арфе. Однако ангелы, а тем, более, Архангелы, предпочитали об этом помалкивать.
Никто из них в глаза не видел Апостола Петра, со связкой на поясе из одного серебряного и одного золотого ключей. Может быть, где-то он конечно и был, но сам решил не обозначать себя. Хватит ему расспросов о петухе
23
Вот таковы были бесы.
Но не таковы были души.
У душ возникло новоприобретенное свойство, видимо вросшее еще при бренном бытии в саму суть естества. Хочешь, чтобы тебе стало хорошо пусть другим будет плохо. Сволочи, как известно, быстрее находят друг друга и охотнее сбиваются в кучи.
Таковых изначально здесь мочили, таковыми питались бесы. Теперь таковые мочат других, типа праведников и вступивших на путь исправления, и ими потчуют бесов. Нечисть рыло воротит, но есть их приходится. Право слово, не с голоду же мучиться!
Сволочи, изначально бессовестные, даже не пытаются покаяться. Они, словно бы, к чему-то готовятся. Интуитивно, бессмысленно, но целенаправленно. Это тревожит бесов. Это тревожит случившихся поблизости ангелов. Это тревожит всех.
Поэтому все ищут Господа. Поэтому также все ищут Люцифера.
И не могут найти.
Кампания из трех человек и пары душ пока никого не искала. Разве что ответы на невысказанные вопросы, да кто же ответит-то? Разве что вон та маленькая фигура, несмотря на жесточайшую жару, кутающаяся в свой потрепанный саван.
Охвен никак не мог сосредоточиться и рассказать, как им всем нужно вести себя, что делать, чтобы избежать участи быть разорванным в клочья каким-нибудь подвернувшимся бесом. Им-то с Мортеном ладно, оклемаются, разве что плохо будет, коли удавят их, как кутят. Ну, вылезут они из грязи, но второй раз такого чуда ожидать не стоит. Чудом было то, что они встретились товарищи по несчастью, сложившие свои головы на берегу реки Олонка в один и тот же день.
Давай с личностью переговорим, сказал он, указывая на личность в саване.
Ого, удивился Тойво. Действительно, личность!
Когда-то невысокий человек с тонким длинным горбатым носом, острым подбородком и чуть выпяченной нижней губой не претерпел никаких изменений. Никто, кроме Антикайнена, его не узнавал. Одни не читали «Божественной комедии» по причине своего существования еще задолго до ее написания, другой не читал ввиду своей ограниченности. Этим человеком, понятное дело, был Макс.
Его оправданием служил тот факт, что в его бытность прокуратура Санкт-Петербурга по жалобе чеченских общественников из города Гудермес закрыла клуб любителей чтения и изучения «Божественной комедии», расположенный на Мойке 17. Ну, а позднее архистратег исторических, литературных, кинематографических и театральных запретов Медынский
24
Тем не менее прочитать «Божественную комедию» можно было вполне легко, да Макс до нее, несмотря на свое увлечение чтением с младых ногтей, не дорос. Стыд, конечно, и позор.
Я приветствую тебя, сказал Охвен личности. Слово «здравствуйте» здесь в обиходе не существовало. Да и не здоровался тут никто и не с кем.
Хеллоу, ответила личность.
Позвольте, расстроился Тойво, выдвинувшись вперед. Неужели я обознался. Вы ведь и есть тот, про которого я думаю?
Ну, по внешнему облику, если не брать в расчет, конечно, картину маслом, где меня изобразили плешивым и с бородой, то это должен быть, безусловно, я.
Братцы, обрадовался Антикайнен. Перед нами стоит не кто иной, как Данте Алигьери, автор бессмертной «Божественной комедии».
Личность, которая сразу же сделалась Личностью в глазах тех, кто даже не знал про существование замечательного белого гвельфа
25
Слушайте, вы же здесь не в первый раз, вам все должно быть известно, сказал Тойво. Вы живым сюда спустились, а потом как-то выбрались обратно. Как это удалось?
Данте принял свой обычный облик: задумчивый и, словно бы, потерянный.
Да сам до сих пор удивляюсь, пожал он плечами. Нельзя отсюда просто так выбраться. Если только Творец того не захочет.
Хорошее объяснение. Добавляло оптимизма. Можно было двигать дальше.
Хотя, если подумать, не по своей же воле сюда все они попали. Значит, по той же самой воле эту юдоль скорби можно и покинуть. Правила безнаказанно нарушает лишь тот, кто эти правила и придумывает.
Вот, что я вам скажу, вздохнул Данте. Человеку, если он живой, следует опасаться всего. Душа против него, конечно, слабее, но это не значит, что она менее опасна. Бесы тоже не все одинаковы. Кто-то не станет связываться, а кто-то может открыть настоящую охоту. Если оказались здесь, то не стоит ждать у моря погоды, всегда надо перемещаться. Даже если цель неочевидна. И никогда нельзя терять надежду. Надежды нет только у мертвых. Ферштейн?
Ага, хором сказали люди, а души вздохнули еще тягостней, чем Данте.
Может быть, конечно, это не очень важно, но свое перемещение нужно начать с поиска места, где есть корм и вода. Если вам это интересно, и не прощаясь, личность завернулась в свой саван и ушла в красный сумрак. Постепенно силуэт ее потерялся слился с окрестностями.
Погоди! вскрикнул Тойво, словно что-то вспомнив.
Он побежал в том направлении, куда двинулся Данте, но никого не нашел.
Антикайнен вернулся и только развел руками на вопросительные взгляды товарищей.
Может, он продвинулся, и его здесь больше нет, сказал Мортен.
Или эта была давнишняя его проекция, а сам он уже насиделся на всех облаках и наигрался на всех арфах, обрел свою Беатриче и теперь безмятежен и счастлив, достигнув, наконец, той цели, ради которой, собственно говоря, и родился в свое время на свет.
То ли Охвен это сказал, то ли Илейка это подумал, то ли мне нашептал во сне уставший Велиал.
Я никогда не верил в таинство исповеди. Я не верил в само таинство и в процедуру, как таковую.
На кой черт я должен говорить о своих грехах незнакомому и скучающему попу? Со своими грехами я живу каждый день и каждый день сам себе исповедуюсь. Мне стыдно за свои ошибки, и вовсе необязательно чтобы кто-то, возомнивший себя ближе к Господу, чем я, указывал мне на них.
Ну, а коли вся суть сотворения греха лишь в том, что потом его можно замолить и выбросить из головы, значит, что-то не так в душевном состоянии. Каждый умирает в одиночку, и за грехи каждому воздается индивидуально. Поп рядом на сковороде жариться не будет. Ему своя сковорода уготована.
Страдают несчастные грешники, больно им и нет покоя. Длится такое состояние бесконечно. Нету срока давности.
Но есть черные души, как говорили многие классики, как нашептал мне Велиал.
Человек, раскаявшийся при жизни, обязательно искупится. Воля Господа внезапно выдернет его из Геенны огненной, посадит на облако и даст в руки арфу. Зажигай, чувак. Ну, или чувиха. Ты просветленный.
Но если на смертном одре, когда, вроде бы, можно подвести итог своим деяниям, а в голову лезут лишь заурядные отмазки, типа: не я такой жизнь такая, мне приказали и я сделал ничего личного, все лишь во благо человечества, государства, народа, корешей; тогда кранты. Тогда душа черная.
И нет им прощения, потому что они сами никого не прощали. И нет к ним сострадания, потому что они сами никого не любили, лишь пользовались.
Но вот какая странность, если прислушаться к Велиалу. Черных душ всегда было много, они для бесов самое лакомство, но неизвестно когда они, вдруг, принялись если и не объединяться то группироваться. А, уж собравшись в кучу, идут войной на праведников, словно цель у них появилась изничтожить всех.