Несколько мгновений Война не реагирует. Затем поворачивается ко мне, медленно и бесконечно спокойно.
Да? негромко спрашивает он. У тебя уже есть муж, Мириам?
Его голос, эти пугающие глаза По спине пробегает холодок, и я вдруг особенно четко осознаю: Война не человек. Это сверхъестественное существо, убивающее без страха и сожалений.
Нет. Я не смогла бы солгать под прицелом этого взгляда, даже если бы захотела.
Война кивает:
К счастью для тебя. И для него.
И снова этот холодок Никаких сомнений: если бы я была замужем, Всадник, не раздумывая, уничтожил бы моего мужа. Я вздрагиваю. Да он точно демон. Несколько секунд мы едем в тишине, Война оглядывает окрестности, а затем спрашивает:
У тебя есть семья?
Была, отвечаю я через силу. Но тебе это и так известно, правда?
Всадник был у меня дома. Я предполагаю, что был ведь он собирал мои инструменты. Он видел фотографии на стенах: родители, мы с сестрой в детстве.
Что случилось? интересуется он.
Вы случились! Ты и другие!
Я опускаю глаза, смотрю на свой браслет. Ничего особенного, всего одна бусина на кожаном шнуре красная нить, на которой он был изначально, давно порвалась. Но этот простенький амулет последний подарок, который я получила от отца. Он должен был защищать меня от бед.
Мой отец погиб, когда явился ты и другие Всадники.
Они с коллегой-профессором переходили улицу, возвращаясь в университет после обеденного перерыва. Их сбил автобус.
Мать и сестра
Выстрелы оглушают. Мы втроем бежим из города с рюкзаками за спиной. Тогда нам повезло. Но потом эта лодка, эта жуткая лодка
Давно, задолго до твоего появления здесь, в Новой Палестине, шла война. Война бушевала все время, что люди жили в этом уголке мира. Мы бежали и
Я чувствую на себе взгляд Всадника, ждущий, требующий продолжения, но я не могу говорить. Эта недавняя потеря причиняет гораздо больше боли.
Их тоже больше нет, я качаю головой.
Мы едем по пустынной дороге на запад, удаляясь от Иерусалима. Вокруг так тихо, будто у самой земли нет слов, чтобы описать то, что здесь произошло. Кидаю взгляд через плечо в надежде увидеть, что где-то за нами движется остальная процессия, но последние двадцать минут нет даже намека на ее существование.
Они следуют за нами, раздается голос Войны.
Не знаю, успокаивает он меня или предупреждает возможно, и то, и другое.
Как ты заставляешь их идти за собой? спрашиваю. В бою, а не только сейчас.
Одной клятвы верности недостаточно, чтобы заслужить преданность армии, особенно после тех зверств, свидетелями которых все мы стали.
Я не заставляю, говорит Всадник. Я не стремлюсь заслужить их преданность. Моя миссия судить их сердца.
Ответ звучит по-библейски. Тревожно.
А что насчет моего сердца? спрашиваю я. Ему ты уже вынес приговор?
Взгляд Войны останавливается на мне, и он мягко отвечает:
Твое сердце для меня загадка. Но скоро мы узнаем правду.
Глава 8
На горной дороге ни души, это начинает настораживать. Мурашки пробегают по коже. Неужели все умерли? Но если да, то как? Как мог Война и войско в несколько тысяч человек не только сровнять с землей все города, но и зачистить территорию между ними. Что-то здесь не так. Смотрю на Всадника, он так спокоен, что это пугает еще больше. Ничто его не беспокоит. Но ведь должно
«Это не человек», напоминаю я себе.
Каким бы монстром Война ни был, мне выпала честь стать его игрушкой.
Ты переживешь это, Мириам, как пережила и все остальное.
Но проблема в том, что впервые за очень долгое время я сомневаюсь, что просто пережить это хорошая идея. Я даже не представляю, что вообще можно назвать «хорошей идеей». По крайней мере, сейчас.
Мы проезжаем мимо обугленных руин какого-то здания, возможно, бывшей мечети или иудейского храма. Я слышала об ужасах, которые творились в Новой Палестине во время гражданской войны, но впервые встречаю доказательства этого за пределами Иерусалима. Пощады не было никому, независимо от того, к какой религии принадлежали жертвы. Это стало моим первым уроком на войне все что-то теряют, даже победители.
Одна гора плавно сменяется другой, третьей. Все это прекрасно, но
Куда мы едем? спрашиваю я Войну.
К океану.
К океану. Мое сердце пропускает удар.
Повсюду вода и огонь, и эта боль. Боль, ничего, кроме боли. От ее острых укусов перехватывает дыхание.
Я семь лет не была у океана.
Все хорошо? Всадник смотрит на меня.
Киваю, даже слишком быстро:
Да, я в порядке!
Он на мгновение задерживает на мне взгляд и вновь поворачивается к дороге.
За время существования человечества вы придумали сотни тысяч слов для всего, что только можно представить, но так и не научились выражать свои чувства.
Я в порядке. Ну, уж нет, ни за что не скажу, что на самом деле думаю о поездке к океану.
Полуденное солнце печет голову. Кожу лица стягивает, на предплечьях уже появились красные пятна. Я потею, как лягушка. Искоса поглядываю на Всадника, на броню темно-красного цвета.
Тебе не жарко? спрашиваю его, меняя тему.
Я бы на его месте чувствовала себя ужасно. Кожа доспехов задерживает жар. Я бы уже обливалась пóтом, а он выглядит раздражающе невозмутимым.
Неужели жена беспокоится о моем самочувствии?
Я смотрю на конюшни, виднеющиеся впереди.
О, я и забыла ты же привык к жаре, говорю я вместо ответа. Слышала, в Аду в это время года особенно жарко.
Чувствую на себе тяжелый взгляд Войны.
Считаешь, я демон? интересуется он.
Не исключаю этого прищурившись, всматриваюсь в здания, возвышающиеся впереди.
Я уже могу разглядеть гостиницы, магазинчики, конюшни вдоль дороги. Места, где можно перекусить и отдохнуть. И, похоже, сейчас мы приближаемся к одному из них. Но когда мы подъезжаем ближе, что-то кажется странным. В небе над головой кружат птицы, на земле их еще больше я слышу их крики. Поднимаю голову, смотрю на птиц, и, несмотря на жару, по спине пробегает холодок. Мы проезжаем мимо магазина и заброшенных конюшен, и тогда я наконец вижу, что привлекло птиц. Больше десятка орлов, стервятников, ворон кружат над тем, что валяется на земле. Пару секунд спустя я понимаю это человек.
Я смотрю, смотрю, смотрю затем резко останавливаю коня и спрыгиваю на землю. Птицы взмывают в небо, когда я подхожу ближе. Закрываю краем рубахи рот и нос, склоняюсь над телом. Трудно сказать, на что именно я смотрю, да я и не пытаюсь понять. Важнее всего то, что этот человек мертв. Остальное лишь пища для кошмаров. Рядом валяются белые обглоданные кости, ухмыляющийся череп выпачкан кровью.
Я хмурюсь. Это больше похоже не на бойню, а на странное жертвоприношение.
Мириам.
Оборачиваюсь к Всаднику. Он не спешился, держит поводья моего Грома.
Ты даже здесь успел всех убить? спрашиваю я.
Это уже слишком! Мы же забрались в такую глухомань. В этих горах вообще почти нет людей
Я убиваю всех, спокойно отвечает Война.
Всех, кроме меня.
Вновь оглядываюсь на труп. Когда-то это был живой человек со своими надеждами, мечтами, друзьями, семьей
Садись на коня, Мириам, невозмутимо продолжает Всадник. Впереди долгий путь.
Ничего личного. Ни в словах, которые он произносит, ни в страданиях, которые причиняет. Мой взгляд снова возвращается к трупу для меня это личное. Я принимаю все очень близко к сердцу. Не хочу снова садиться на коня, не хочу ехать с ним рядом. И уж точно не желаю проезжать мимо очередных конюшен со свежими останками.
Всадник прищуривается, как будто может слышать мои мысли.
Будь храброй, Мириам.
Заставляю себя сделать первый шаг. Второй дается легче. Делаю еще шаг и еще, пока не оказываюсь рядом, беру из рук Войны поводья и, посмотрев ему в глаза, сажусь в седло. Он не собирается что-либо объяснять, а я не делюсь с ним своими мыслями. Просто взбираюсь на коня, и мы трогаемся в путь. Вот и все.
К тому времени, когда солнце начинает клониться к закату, мы оставили позади столько трупов с кружащими над ними птицами, что я устала считать. Очевидно, вылазки, которые Война совершал со своими солдатами, прошли успешно. В живых никого не осталось.
Хмурюсь, и это движение раздражает пересохшую кожу. Целый день мы ехали верхом, и лицо не просто покрылось загаром оно сгорело. Меня бьет лихорадка, к коже невозможно прикоснуться. Ничего не поделаешь у меня ведь нет ни шляпы, ни платка, чтобы прикрыться.
Ты не очень хорошо выглядишь, жена, замечает Всадник.
Я и чувствую себя не очень, признаюсь ему.
Негромко выругавшись, он говорит:
Остановимся передохнуть.
А как же твоя армия? Я оглядываюсь.
С ними ничего не случится. Мы все равно не будем останавливаться на ночлег вместе с ними, говорит он.
Мы не будем? Целую минуту я перевариваю его слова. Взгляд сам собой устремляется в сторону заходящего солнца. Боже милостивый! Одно дело весь день ехать бок о бок с Войной, и совсем другое провести с ним наедине целую ночь. А теперь, вспомнив, на что он способен, я нервничаю еще больше.
В сотне метров впереди замечаю водяной насос, корыто и стог сена. Мы останавливаемся. Грому нужно напиться и поесть. Всадник мягко спрыгивает с коня и перехватывает поводья. Я осторожно соскальзываю с Грома, морщась от того, как ноют внутренние стороны бедер. Как же больно! Делаю неуверенный шаг, следующий, кривясь от боли. И дело не только в ногах. Кожа горит, желудок скручивает, а голова слегка кружится.
Мне что-то нехорошо, говорю я. Может, в вяленом мясе что-то было или мне подсунули отравленную воду? А, может, это сердечный приступ? Я спотыкаюсь и присаживаюсь на ближайшую горизонтальную поверхность.
Не слышу, как подходит Война этот гад передвигается бесшумно, но вот он опускается передо мной на колени и слегка изгибает бровь. Думаю, это максимум беспокойства, которое Всадник когда-либо проявлял. Он тянется ко мне рукой.
Я предупреждаю:
Только тронь, и я тебя твоим же кинжалом порежу.
Но Война все равно касается ладонью моего лица. Я тянусь за кинжалом, но едва успеваю коснуться его, как рука Всадника перехватывает мою. Выкручивает клинок из пальцев и отбрасывает в сторону.
Мириам, оставь сражения для поля боя.
О, как это мило с твоей стороны.
Наши взгляды встречаются, и у меня перехватывает дыхание. Боже, он раздражающе привлекателен. Чем дольше я смотрю на Всадника, тем больше волнующих деталей вижу например, эти полные губы и тигриные глаза с вертикальными зрачками, высокие острые скулы, добавляющие экзотичности.
Тебе стоило сказать мне про ожог, замечает он.
Я думала, тебе все равно.
Это не так. Он пристально смотрит на меня.
Почему? удивляюсь я.
Мы говорили об этом, отвечает Война.
Потому что я его жена вот что он имеет в виду.
Еще несколько секунд мы смотрим друг на друга, затем я глубоко вздыхаю и отвожу взгляд:
Мне уже лучше.
Действительно, лучше. Мне удалось немного посидеть, лихорадка спала и кожа уже не так горит. Теперь мне хочется, чтобы Война убрал от меня руки. Пара добрых слов, нежное прикосновение и я начну верить, что он не дьявольское отродье. Всадник опускает руку и встает. Он направляется к своему жеребцу, который вскидывает голову, когда хозяин подходит ближе.
Тише, Деймос[7], успокаивает он коня, поглаживая шкуру, отливающую алым.
Деймос? Он серьезно назвал так коня?
Всадник заглядывает в седельные сумки, достает воду и еду, а потом возвращается и протягивает их мне. Принимаю, быстро улыбнувшись в ответ. Его внимание на миг задерживается на моих губах, а затем Всадник вновь уходит, чтобы заняться лошадьми или, может быть, достать вещи из сумок.
Я провожаю его взглядом. Он сегодня странно добр со мной. Приходится напоминать себе: я видела, как он собственными руками убил множество людей и я едва не попала в их число. Нельзя допустить, чтобы немного заботы и пара добрых слов вскружили мне голову.
Ты чувствуешь что-нибудь? окликаю я его. Когда убиваешь.
Пришло время в очередной раз напомнить себе, что Война плохой парень.
Он замирает, стоя ко мне спиной.
Да.
Жду, что еще он скажет, но пауза затягивается.
Чувствую жажду крови, возбуждение и глубокое удовлетворение от хорошо выполненной работы, Всадник говорит так, словно речь идет о чем-то обыденном. О погоде, например, а не о массовом истреблении людей.
Он оборачивается ко мне.
Я твой, а ты моя, Мириам
Меня охватывает дрожь от этих слов.
но я не такой, как ты. Никогда не забывай этого.
Глава 9
В небе мерцают звезды, Война готовится к ночлегу. Одно место для сна выглядит очень просто самый обычный тюфяк и тонкое стеганое покрывало; а второе, которым он занимается сейчас, щедро застлано одеялами.
Что выберет он, что достанется мне? То, что Всадник сделал их такими разными, вызывает у меня злость. Если он займет тюфяк с одеялами, это лишний раз докажет, что он не только ублюдок, но и скотина. А если предложит мягкую лежанку мне
Мне не по себе при мысли об этом. Не нравится мне его доброта, начинаешь чувствовать себя в долгу перед ним. А о том, что именно я могу быть «должна» Войне, не хочется даже думать. По крайней мере, для сна он приготовил два места. Наверное, нужно радоваться, что не придется ютиться на одном.
Закончив с приготовлениями, Всадник подходит костру, возле которого я сижу. Снимает доспехи, деталь за деталью, и складывает рядом. В его движениях есть какая-то жуткая уверенность и неторопливость, словно весь мир может его подождать.
Я не такой, как ты.
Некоторое время я наблюдаю за Всадником, стараясь не обращать внимания на то, что под доспехами скрывается порочное, греховное тело.
Твой тюфяк тот, что с одеялами, сообщает Война, отстегивая нагрудную пластину доспехов.
Черт! Теперь точно буду чувствовать себя его должницей.
Твой выглядит жестковатым, замечаю я.
Война снимает последний доспех.
Я не был бы порядочным мужем, если бы не позаботился о своей жене.
Ох уж эти его правила порядочного мужа. Я осматриваюсь.
А где цепи, которыми ты должен меня приковывать?
Почти уверена, что этот пункт есть в списке вещей, которые должны быть у любого порядочного мужа.
К сожалению, упакованы вместе с моим шатром, спокойно отвечает Война, и я даже верю! Вполне возможно, что это не шутка. Но тут на его лице проступает хитрая улыбка.
Тогда в следующий раз, усмехаюсь я.
Ловлю тебя на слове, жена.
Оказывается, мы можем поладить, если только я захочу. Тревожное обстоятельство
Война стягивает рубаху. Его татуировки светятся в ночи, мерцают зловещим алым светом. Он выглядит как демон!
Недавно ты спрашивала, начинает он, почему я не разговариваю на современных языках, хотя могу.
Я задала этот вопрос несколько дней назад, когда он вторгся в мою палатку посреди ночи, и все еще хочу знать ответ, особенно учитывая, что со мной он говорит на чистейшем иврите.
Я знаю все когда-либо существовавшие языки и могу говорить на них. Даже на тех, о которых не осталось никаких записей. Воспоминания о них давно стерлись из памяти смертных, но не из моей. И никогда не сотрутся. Несколько секунд он молчит. Людей пугает все непонятное.
Я видела такое много, много раз. А теперь Война превратил этот страх в оружие.
Поэтому я говорю на мертвых языках, позволяя людям слышать то, что они сами хотят, произносит Всадник.
Но ты не всегда говоришь на своей тарабарщине, замечаю я. Несколько раз он обращался ко мне и к воинам Фобоса на иврите или арабском.
Не всегда. Иногда нужно, чтобы меня поняли.
А почему я все равно понимаю тебя, когда ты говоришь на мертвых языках? спрашиваю я.
Война терпеливо поясняет:
Я же сказал: ты моя жена. Хочешь ты того или нет, но ты знаешь меня и мою душу.