Оставаясь с Панноамом вдвоем, мы с ним не произносили ни слова. Нас уже не связывало ничего, кроме общинных дел. Не касаясь предмета нашей размолвки, мы не обсуждали и других семейных дел ни беременности Мины, ни здоровья Мамы, тем более что Тибор самолично занимался Мамиными мигренями. Привычная дружеская болтовня, шуточки и подтрунивание канули в прошлое.
Шли дни, и наше молчание становилось все тягостней. Поначалу оно освобождало нас от никчемных слов, затем стало давить. Мы с Панноамом не знали, как разрубить этот узел. Случилось немыслимое: находясь рядом с ним, я скучал.
И страдал от этого.
Страдал, думая о нашем прошлом, освещенном светом чистой привязанности; страдал, думая о нашем унылом будущем, с которым я уже не связывал честолюбивых помыслов.
Не знаю, страдал ли Панноам. Увы, по его лицу, искаженному постоянными болями, я не мог отличить душевного страдания от телесного.
Наш разлад вот что меня мучило. Клинок, рассекший нашу дружбу, расщепил надвое и меня. Во мне жили два противоборствующих существа: хороший сын и дурной, покорный и мятежный. Когда я придерживал язык, мятежник кидался на покорного. Если же я протестовал, покорный затыкал рот мятежнику. Я жил в постоянном разладе с собой и вел с собой непрерывную войну. Я сдерживал свои побуждения и слова. Но и наоборот: я упрекал себя за чрезмерную сдержанность, подавление своих порывов, придирки к себе. Я был подмостками разлада, я был самим разладом; я был мучением и мучился сам.
В то утро Панноам предложил мне сесть рядом с ним под Липой справедливости напротив жалобщиков. Обычно он требовал, чтобы такие встречи проходили без посторонних, полагая, что те могут повлиять на ход дела.
Я хочу, чтобы ты учился вершить суд, Ноам.
Пришли двое селян, толстый и тощий. Толстяк Пурор возмущался, что собака тощего Фари задушила его пятерых цыплят.
Ты лучше присматривай за своими курами! вопил Фари, торговец овсом.
Я не собираюсь запирать своих кур из-за твоей паршивой собаки. Как же им кормиться? Убей свою собаку.
Убить мою собаку?
Или привяжи.
А зачем мне собака на привязи? Она должна сторожить мой дом, гнать незваных гостей, душить лис, крыс и хорьков.
Твоя собака уничтожила моих кур. Если не привяжешь, я ее убью.
Только тронь мою собаку, я тебя удушу!
Панноам дал им выпустить пар. Когда они обратились к нему, он мирно объявил толстяку Пурору:
Посади остальных кур в высокий загон, чтобы собака в него не проникла. Тогда и твои куры будут целы, и собака Фари останется при деле. Всякая живность должна приносить свою пользу.
Вот поистине мудрое решение, с облегчением вздохнул тощий.
Пусть он возместит мне убытки! взорвался толстый. Пусть отдаст мне пять кур! Пусть каждый день приносит мне яйца!
Ничего подобного, проворчал Панноам. Прими меры предосторожности, таково мое решение.
Он виноват! Он и его собака!
Это мое последнее слово, сурово отрезал Панноам и встал. Ты просил справедливости, ты ее получил. А теперь идите по домам.
Жалобщики ушли, тощий довольный, толстяк чертыхаясь.
Панноам повернулся ко мне:
А ты рассудил бы так же?
Я поколебался, затем ринулся в бой:
Нет. Я потребовал бы возместить убыток. Пурор пришел с жалобой, он пострадал из-за гибели своей живности, он жертва. И вот его же и обвинили. Мало того, ему предстоит еще разориться и на загон для кур.
Тебе это не кажется справедливым?
Нет.
Почему я вынес такое решение? Оно мне кажется более разумным для нашего будущего. Собак в деревне становится все больше, и такие случаи будут повторяться, если кур не помещать в загон.
Я одобряю, что ты ввел это правило. Но оно еще не было в силе, когда этот случай произошел. Нечестно наказывать того, кто
Надо припугнуть куроводов, а не владельцев собак.
Припугнуть? Мне казалось, ты ищешь справедливое решение.
Ноам, такое может случиться и с нашими собаками.
Ну да, понимаю: не справедливость для всех, а справедливость для себя!
Он рассвирепел:
Молчи! Справедлив тот суд, который я вершу под этим деревом.
Ах вот как! Ты вершишь? Это не справедливость, а произвол!
Довольно!
Панноам побагровел; он раскачивался, припадая на левую ногу и тяжело дыша. Я набросился на отца впервые; мой бунт был стихийным, я его толком не осознал. Меня он озадачил, отца обозлил.
Мы замолчали. Это был наш первый за многие недели столь долгий разговор.
Панноам снова сел, потер виски; взгляд был холодным и непреклонным.
Займись подготовкой моей свадьбы.
В каком смысле?
Организуй торжества: церемонию, цветы, угощение. Мать больна.
Нет чтобы сказать: «Мать страдает» или «Мать отказывается», он назвал ее больной. Меня раздражало его самодовольство.
Ты мой сын, и к тому же старший.
Но у тебя есть и другие дети, и самое время о них вспомнить.
О чем ты?
Если подготовкой займусь я, боюсь, что я «заболею», как и мама.
Да как ты смеешь?
Я без робости вплотную приблизился к нему и сквозь зубы процедил, глядя прямо в глаза:
Неужели тебе мало того, что ты меня подмял? Что пнул меня, как собаку? Ты хочешь стереть меня в порошок и уничтожить?
Он вздрогнул, не ожидая такого выплеска гнева. Я добавил:
Поручи это сестрам, а меня уволь.
Но почему?
Неужели нужно объяснять?
Потрясенный моим упрямством, он весь обмяк и растерянно пробормотал:
Я не знал. Ты ничего не сказал. Откуда я мог знать?
Его внезапная слабость меня ничуть не разжалобила.
Ты прекрасно знал, что я надеялся взять Нуру в жены.
Ах да, ты что-то такое говорил презрительно бросил он.
В этот миг я понял, какая пропасть разделяет нас. Когда он решил взять Нуру себе и отказал мне, он посчитал, что тема закрыта. Напоминание старой забытой истории вызвало у него досаду. Неужели отец так плохо меня знает? Так мало придает значения моим мыслям и чувствам? Неужели думает, что его приказы с легкостью их изменят? Конечно, в том была и наивность, и самоуверенность, и эгоцентризм
Он заговорил со мной как с ребенком:
Так устроена жизнь, Ноам. В ней есть и удовольствия, и женщины иногда мы их получаем, но чаще приходится отказаться. Это не так уж важно.
Не важно?
Не важно!
Отказаться от женщины это не важно?
Не важно, Ноам.
Так откажись от Нуры.
Он уязвленно дернулся. Его взгляд блуждал в поисках новых доводов, потом остановился на мне.
Я посвятил тебе мою жизнь, Ноам.
Нет, ты посвятил ее деревне.
Я никогда не уделял внимания твоим сестрам, я с ними никогда не охотился и не беседовал. Я выбрал тебя.
Почему?
Ты мой двойник. И он прибавил: Ты мое творение. Мой наследник.
Меня поразила горькая мысль.
Так ты любишь не меня, а себя во мне.
Панноам озадаченно нахмурился, не желая вникать в мое резкое замечание, и упрямо продолжал хорошо отработанным снисходительным тоном:
Не будем ссориться из-за девчонки.
Вот именно, отец. Откажись от Нуры.
Его лицо исказила злоба. Губы задрожали от возмущения. Презрительно смерив меня взглядом, он бросил:
У тебя уже есть жена.
У тебя тоже. И она прекрасная женщина.
Ты защищаешь ее, потому что она твоя мать!
Мама подарила тебе одиннадцать детей, отец, одиннадцать здоровых детей. Мина мне ни одного. Мама достойная пара вождя, она всегда на высоте, всегда рядом с тобой. Мина к этому не пригодна.
Панноаму хотелось защитить репутацию Мины. Но он тут же понял, что это дело гиблое. Он потер больную ляжку.
Я немолод, Ноам.
Вот именно. Нура слишком молода для тебя.
Его глаза подернулись влагой, и он воскликнул с обезоруживающей прямотой:
Она вернула мне желание жить!
Он говорил правду, я знал это и по себе. В порыве нежности я схватил отцовскую руку:
Когда мы с ней поженимся, ты будешь видеть ее каждый день, будешь ласкать наших детей. И она будет давать тебе радость жизни.
Панноам прикусил губу, его веки дрогнули, но он спокойно отвел мою руку:
Я вождь. И делаю то, что важно для вождя.
Но ты и мой отец.
Да.
Так для тебя важнее быть вождем?
Теперь увлажнились мои глаза. Я отстранился, ожидая его ответа. Панноам держался бесстрастно. Он пристально посмотрел мне в глаза и отчетливо произнес:
Да.
Я отвернулся, чтобы скрыть свою боль, и, уходя, крикнул ему:
Сегодня вождь убил отца!
* * *
Ноам?
Я и ухом не повел. Я, поджав ноги, сидел на полу у себя дома напротив открытой двери, устремив взгляд на Озеро, и никакая сила не могла сдвинуть меня с места. Придя под покровом туч, затянувших горизонт, мое мрачное настроение передавалось моим словам и поступкам; о чем бы меня ни спросили, я пожимал плечами, вздыхал и отмалчивался. От моей угрюмости досталось и Мине; свернувшись калачиком в углу, она не решалась ни окликнуть меня, ни шевельнуться.
Вдали пророкотал гром. Из зарослей ивняка вырвался одинокий резкий крик птицы, и я едва сдержался, чтобы не зарыдать в ответ. Все вокруг было обескровлено скрытым отчаянием, оно обесцвечивало краски, лишало жизни тростник и студило воду. Природа затаила дыхание.
Гром грянул над головой, день превратился в ночь, и на деревню с яростью вражеских полчищ обрушился ливень. Нас ослепляли вспышки молний, струи воды обрушивались, как лавина дротиков, решетили дорогу, пробивали соломенную крышу и струились по стенам.
Мина взвыла. Напуганная гневом Богов, она забралась под циновку, зажмурилась, заткнула уши, а я так и сидел недвижно, наблюдая нашествие вод.
Всем телом я впивал это буйство, наслаждаясь его мощью. Буря отдавалась эхом в моей печали. В унисон со вспышками молний по телу пробегала дрожь; сердце билось в ритме раскатов грома; я вдыхал влажный воздух, чтобы омыть им легкие. О, как мне хотелось, чтобы водяная завеса нас накрыла, чтобы земля разверзлась под натиском небесных сил, чтобы потоки грязи смыли людей, их дома, их добро, их заботы и их несчастья! Я безмолвно молил Богов нас уничтожить. Конец света, и никак не меньше!
Обезумев от этого светопреставления, я растворялся в бурной ночи, страстно желая, чтобы она поглотила нас. И пусть следом за мной весь мир устремится в бездну! Я лишился самого важного. Отца. Нуры. Людей, которые так много для меня значили.
Дождь перестал.
Тишина.
Удивленная тишина.
Она казалась огромной. Соразмерной только что прекратившемуся грохоту.
Робко шлепались последние капли. Крыша вздохнула, будто жалуясь на свои увечья. Небо расчистилось.
Я зажмурился от ослепительного света. Что-то во мне переменилось. Раз я пережил эту бурю, позволю ли я, чтобы мною помыкали?
Я встал и вышел.
Возле дома Тибора я заметил Нуру: она зябко переминалась с ноги на ногу. Ждала меня? Увидев меня, она бросилась мне навстречу.
Я протянул к ней руки, она спряталась у меня на груди, и мы замерли двое чудом уцелевших после неминуемой гибели согревались теплом друг друга. Я вдыхал ореховый запах ее волос, гладил ее нежный затылок, с трепетом прижимая ее к себе, такую хрупкую; ее тело всегда меня манило, а теперь, в моих объятиях, казалось бедным, уязвимым и драгоценным.
Я шептал ей на ухо:
Откажись, Нура, откажись.
Она отстранилась, взглянула на меня, зажмурилась, как кошка, которая, лакая, боится забрызгаться, потом снова посмотрела мне в глаза:
Как отказаться? Меня никто не спросил.
Откажись.
Меня заставят. Я женщина, Ноам, я бесправна.
Ты женщина сделай так, чтобы ему расхотелось брать тебя в жены. Стань ему неприятной, отвратительной, безразличной. Пусть у него пропадет всякое желание.
Она грустно усмехнулась:
Ты хочешь, чтобы я стала безобразной?
Для меня не станешь! Нура, умоляю, стань отвратительной для него!
Я снова сжал ее в объятиях. Она им отдалась, потом высвободилась и вздернула подбородок:
Зачем мне это делать?
Ради нас.
Нас?
Нас!
Лицо ее раздраженно заострилось.
Никаких «нас» никогда не существовало, Ноам. «Нас» никогда на свете не было. Ты не сумел вовремя объясниться.
Прости меня, я понял свою оплошность. Теперь я говорю открыто: я хочу жить с тобой, Нура.
Она оттолкнула меня и отступила назад, побледнев.
Неужели ты думал, что я согласилась бы стать твоей второй женой? Второй женой! Разве я не заслуживаю лучшей доли?
Я растерянно пробормотал:
Я я Мину мне навязали прежде нашего знакомства я ничего не решал Слишком поздно я не могу
Убить ее? Нет, но отречься от нее.
Отречься от нее?
Нура бросила мне вызов. Она сделалась жесткой, колючей, непреклонной. Чем Мина заслужила такое суровое наказание? Если наши дети погибали, так пожелали Боги Демоны Духи не знаю Во всяком случае, простодушная и невинная Мина ни в чем не виновата. Я не мог причинить ей зло.
В глазах Нуры блеснуло осуждение.
Чтобы достигнуть цели, иногда приходится резать по живому. Чего ты хочешь? На самом деле? Всего! То есть ничего! Ты должен сделать выбор!
Нура, попытайся понять
Я вторая жена? Никогда! Я стою большего!
Мы смерили друг друга взглядами.
Во мне закипал гнев, и я проговорил сквозь зубы:
Не бахвалься, Нура! Через несколько месяцев ты станешь второй женой!
Первая старуха!
Я замер с открытым ртом. Я не ослышался? Нура не только пренебрегла моими чувствами и попрала мою щепетильность, предлагая отречься от Мины, но еще и оскорбила мою мать. Мама старуха?
Казалось, она наслаждалась моим изумлением; она кивнула, намереваясь добить меня:
Я молодая, она старая. У меня жизнь впереди, у нее позади. С твоим отцом я недолго останусь второй.
Как? Ты ждешь, что моя мать скоро умрет?
Нет, не я, это смерть ее поджидает.
Я влепил ей пощечину.
Она мне ее вернула.
Мы оба дрожали от ярости. Напружиненные, с горящими висками, как два борца, готовые нанести следующий удар, мы стояли друг против друга, лоб в лоб. Она бросилась первой:
Через несколько месяцев я стану женой Панноама, а не твоей.
Откажись от него, Нура, потерпи.
С чего бы мне бросать надежный брак на ветер?
Пожалуйста!
Ну, допустим, я так поступлю, и что дальше? С досады или из ревности Панноам воспротивится нашему с тобой союзу.
Он мучается сильными болями, угасает, Нура. Он скоро умрет.
А Мина к тому времени тоже умрет? Пошевели-ка мозгами, мой бедный Ноам! Ты разом избавишься от всех трудностей?
Сдерживая раздражение, я мягко настаивал:
Мой отец не вечен.
И что дальше?
Откажи ему и жди меня.
Ты бредишь! Это может продлиться год, пять лет, десять лет!
Панноам не вечен!
Но и я не вечна!
Она больше не сдерживала гнева:
Почему я должна склоняться перед приказами других, перед желаниями мужчин? Я пришла в этот мир не для послушания. Мне всегда удавалось повернуть дело так, чтобы мои желания выполнялись. Я скоро стану женой вождя.
Ты будешь ему подчиняться.
Посмотрим!
Но чего же ты хочешь? Занять место вождя?
Почему бы и нет?
Любой ценой?
Дорогой ценой: я отдаю вождю себя. Видно, и нынешнему вождю, и будущему этого мало
Ты бесчувственна одно тщеславие
Не прикидывайся простачком, Ноам!
Что ты о себе возомнила, Нура?
Твой отец вождь сейчас, ты станешь им потом. А я кружу вождям голову и кручу головой вождя.
Она стиснула мне шею:
Ты дорожишь мной? Тогда я объясню тебе ход событий: я выхожу за твоего отца, а когда его не станет, выйду за тебя. И подождать придется тебе, а не мне.
Никогда!
Именно так и будет! Сначала я стану женой твоего отца, а потом твоей.
Ну нет, после него не хочу.
Ах, какой гордец! Именно после него! И ты будешь этим счастлив! И скажешь мне спасибо.
Безумная!
Ее пальцы разомкнулись и нежно коснулись моей щеки.
Я знаю, что ты будешь послушным, Ноам. Ты, как козочка, придешь кормиться из моих рук, когда я тебе свистну.
Я невольно оттолкнул ее. Она пошатнулась, ступила на мокрую глину, потеряла равновесие, заскользила в грязь, но, яростно вильнув бедрами, устояла. Выпрямившись, она смерила меня надменным взглядом; на меня смотрела воинственная, полная жизни, непримиримая и великолепная женщина. Темные страсти захлестнули нас с новой силой. Мне хотелось искусать ее и задушить в объятиях.