Вернемся к предметам более интересным, к конкретным событиям жизни.
Вспоминается день рождения Иришки, когда меня чуть не раскололи девчонки, но я так и не созналась тогда, что беременна, и только, месяц спустя, в разговоре с Динкой, я сказала ей, что в положении; и еще вспоминаются мои попытки дважды упасть в обморок.
Один раз я стала укладываться на людей в битком набитом автобусе, который ехал из Воскресенска на Шиферную. Ехала я после ректоманоскопии, голодная с утра. Не имея возможности выйти, когда я почувствовала, что мне дурно, я довольно неожиданно прилегла на головы сидящих людей. Сквозь шум в ушах я услышала слова:
Уступите место, женщине плохо, и как меня усаживают и открывают окошко. Я ничего не соображаю, даже не благодарю, но минут через десять мне становится получше, я объясняю, что мне надо до конечной остановки, но лучше я выйду на воздух, но выйти невозможно, и какая-то энергичная женщина советует мне никуда не рыпаться, а ехать до конца, что я и делаю.
Второй раз я слышу звон в ушах, когда еду на лекции в институт химфизики. Я выхожу из вагона электрички и успеваю дойти до скамейки в метро, где и отлеживаюсь минут десять, во время которых ко мне дважды подходят и спрашивают:
Девушка, с вами всё в порядке?
Да, отвечаю я, у меня небольшое головокружение, сейчас пройдет.
Но когда я добираюсь до института, то Анюта Мовшович говорит мне о моей зеленоватой бледности.
Беременность дается мне не так легко, как иногда бывает, но настоящего тяжелого токсикоза у меня нет, просто меня мутит от запаха пищи в столовой, и тогда я поворачиваюсь и ухожу.
К концу декабря я чувствую себя значительно лучше, становлюсь розовее снаружи и благосклоннее к мужу внутри, и мы идем на Новый год к Дианке, причем Алешка едет прямо из Подлипок, а меня из Долгопрудного провожает Алешка Готовцев, который беседует со мной о смене коробки передач на советских автомобилях. Тему он выбрал очень неудачную, и я сердито говорю ему:
Представляешь, я об этой коробке слышу уже в третий раз, что вас всех так разволновала эта коробка скоростей, вон дерево стоит, знаешь, что за дерево?
Готовцев смущен, он не знает, что за дерево, я, к слову, тоже.
Нас не волнует мир вокруг нас, а только наша дурацкая техника, подвожу я итог нашей беседе, и мы звоним в дверь. Время 9 часов вечера 31 декабря, и скоро мы сядем за стол и проводим 1969 год.
1970-й год, рождение дочери
Дверь открывается; из светлого проема на нас несется поток тепла, музыки и веселого шума. Возле дверей стоит радостный, улыбающийся Лешка, приехавший раньше нас и выбежавший на звонок в надежде, что это я. Через секунду я ощущаю на лице мягкие губы мужа и чувствую, что токсикоз мой позади.
Я влезла в свой светло-серый костюм, правда, пожалела о том, что юбку я в свое время ушила, не застегнулась на мне юбка, и пришлось сделать блузку навыпуск. Лидия Тарасовна, зная, что я беременна, что во сне мне снятся горы икры и осетрины, пододвинула ко мне блюдечко с половинками вареных яиц, наполненных красной игрой. Я жевала эту икру, сон становился явью, и я была вполне счастлива и ничего больше не помню из этого праздника.
Воспоминания, это пейзаж в тумане, разойдется туман, и среди мутных разорванных клочков ясно проступят очертания предметов, слов и событий, причем слова у меня значительно ярче, чем предметы. А потом вновь сплошной туман, и хотя кажется, что это было только вчера, и ты сейчас, вот сейчас всё вспомнишь, но нет, мгла закрывает видимость, и память отказывается воспроизводить события в строгой последовательности, так что отчетливо помню вожделенное блюдечко с икрой, а всё остальное, кто был, кто с кем сидел, и о чем говорили, не всплывает.
Хотя нет, всплыло. Алешка Готовцев стал рассказывать, что его знакомые на подоконнике вырастили большой куст огурцов гидропонным методом, и посоветовал нам с Алешкой заняться разведением овощей на подоконнике, имелось в виду, что я скоро рожу и буду сидеть дома, и почему бы мне не растить огурцы вместе с младенцем.
Я заинтересовалась предложением, уже представляла окно, увитое как плющом вьющимися лозами огурца, и на лозах симпатичные пупырчатые огурчики, маленькие и сладкие, но противная Сергеева сказала, да нет, это не для тебя, даже не пытайся.
Вместо меня обиделся Готовцев, запротестовал и сказал, что уверен, у меня всё получится.
Я знаю Хучуа уже давно, возразила Ирка. Я не могу сказать, почему не вырастет, что именно у нее произойдет, знаю только одно огурцов не будет.
Готовцев настаивал, что это просто, и они поспорили на бутылку коньяка, а я была подопытный кролик; я хотела огурцов и решительно бралась за новое для меня дело, и Готовцев обещал примерно через месяц дать нам этих необыкновенных семян.
Потом была сессия, мотание в Пущино, Долгопрудный, на Москворецкую, каждый конец 100 км, и я беременная, и устаю, и меня мучают кошмары надвигающиеся на меня электрички, зеленые, гремящие, длинные.
Вот я на улице Горького съедаю два лимона вместе с кожурой и косточками, пронзительный, разъедающий кожу и перехватывающий дух сок лимона бежит у меня по подбородку, когда я в жадном нетерпении терзаю его тело, и глотаю, не прожевывая, скорей, скорей, скорей, а Криминский в изумлении смотрит на меня и шепчет:
Зоя, немытые
Но мне всё равно. Я хочу лимонов, соленых огурцов, и рыбы, хорошей рыбы, и Алешка ведет меня в ресторан «Якорь» возле Белорусского вокзала, и я глотаю осетрину в горшочках и бутерброд с красной икрой. Поход обходится нам в пять рублей, два вторых и бутерброд только для меня, и всё, ни выпивки, ни десерта, но и это брешь в нашем скромном бюджете.
Вот я в электричке, еду одна из Пущино, а напротив меня мужчина, молодой, но какой-то потрепанный и взвинченный, всё говорит и говорит, рассказывает про свою жизнь артиста, жизнь богемы интриги, козни, жертвой которых является рассказчик. Я слушаю, раскрыв рот, мне интересно, в паузу мне удается заметить, что у нас всё не так (так, всё так, тоже интриги, козни, зависть, только всё более скрытно, подземно, менее эмоционально, и не принято об этом так откровенно говорить, как это делает он, но я еще не работаю и ничего не знаю).
Когда я начинаю рассказывать, сосед впивается в меня взглядом, слушает внимательно, а слышит что-то свое, и вдруг спрашивает меня неожиданно:
Беременная?
Я в шубке, и увидеть изменения моей фигуры просто невозможно, и я понимаю, что он угадал, возможно, по моему взгляду, по внутренней сосредоточенности, по каким-то еще непонятным мне признакам, что я в положении.
Да, отвечаю я, и мы смеемся вместе над его незадачей прикадрился к молодой девушке, и на тебе она беременная. И мы расстаемся в Москве друзьями.
Где-то зимой, уже после сессии, Наталья Анохина пригласила к ним в гости на выходные, с ночевкой, и мы откликнулись, поехали к ним и провели уютный вечер с Наташей и ее мамой, они подкормили меня пирожками, домашним супчиком и прочей вкусной едой, которой я была лишена в своих мотаниях по Подмосковью, меня кормили только у мамы, а это было так далеко.
Нам постелили в отдельной комнате, чего мы тоже были лишены, и всё было хорошо, только в шесть утра нас разбудил трамвай, прошедший под окном. Грохотал трамвай, стекла звенели, и я утром пожаловалась Наташке на шум.
Да, я помню, когда мы сюда переехали, нас это тоже мучило, а теперь мы спим, и я удивилась человеческой приспособляемости не слышать такой грохот!
После завтрака пошли гулять по Измайловскому парку, втроем. Погода была хорошая, настроение тоже, и Наталья с Алешкой разыгрались на солнышке, она пыталась сбить его с ног, опрокинуть, я на всякий случай держалась подальше, еще собьют, потревожат мой животик. Опрокинуть Алексея в снег Наталье не удались, мы с ней были разочарованы, мне хотелось, чтобы моего муженька изваляли в снегу, но он, глупый, не поддался, не подыграл нам, а потом, когда вроде угомонились, Алешка совершенно неожиданно ловкой подножкой сбил Наталью с ног, и как бы пытался поймать, но она упала и расшибла коленки, она была в тонких чулках, и чулок порвала, и обиделась. А Криминский то ли, правда, расстроился, то ли изобразил огорчение, что он такой неловкий.
Потом всё же Алешка дал Наташке возможность взять реванш и вывалять его в снегу, она уткнула его в сугроб носом, и он не сопротивлялся. А когда мы остались одни, я спросила:
Ты чего Наташку обидел, зачем с ног сбил так грубо.
Зоя, я дал ей подножку и хотел подхватить одной рукой, когда она будет падать, да ведь я рассчитывал на твой привычный вес и просто не удержал Наталью одной рукой.
Я поворчала, что, мол, не видно, что тебе, заморышу, одной рукой Наташку не удержать.
Вес мой был малый даже у беременной, и Алексей, когда мы жили в Подлипках, иногда брал меня на руки и кидал под их запаутиненный, сто лет не беленый потолок. А я всегда боялась таких игр и сердилась, и цеплялась с визгом за его руки.
Мы искали квартиру, судорожно искали, старались успеть до моих родов. Шефа я поменяла, теперь у меня была Любочка Пулатова, работавшая в Москве, и мне не надо было больше ездить в Пущино.
Только в середине марта, когда я сшила себе платье из вельвета специального кроя со складкой спереди, и девочки первокурсницы, с которыми мы с Люсей жили в одной комнате в общаге, уважительно стали ко мне относиться, и даже рассеянные, углубленные в себя физтехи теперь расступались и пропускали вперед меня и мой живот, так вот, в середине марта, Люда Лифшиц, Иришкина школьная подруга, предложила мне однокомнатную квартиру, которую сдавал ее хороший знакомый, Миша Ольшанецкий. Миша брал с нас 40 рублей плюс плата за квартиру и за свет, всего получалось, как потом выяснилось, около 55 рублей. Квартиру он оставлял в том виде, как жил сам, только вещи носильные забрал, а посуда, мебель, холодильник, всё было, весь быт был устроен, продуман, и нам с нашими эмалированным тазом и двумя чемоданами это было в самый раз. Всё есть, заходи и живи.
Квартира находилась в Сокольниках, на углу парка, недалеко от остановки электрички «Москва третья», по Ярославкому направлению, и Криминскому в Подлипки было терпимо добираться, не так далеко, и мы быстренько переехали со своим скудным скарбом. Это было уже привычно, первый раз мы переехали, считайте, в первую брачную ночь, потом к Мельбарду, потом от него в Подлипки, а теперь сюда.
Итак, в четвертый раз, и конца еще, ой-ой-ой, не видно.
Комната была большая, но прихожая маленькая, санузел соединенный, вход в кухню из комнаты, но Миша поставил два больших платяных шкафа так, что получился как бы коридор до кухни. Один двухстворчатый шкаф был с полками, второй с вешалками, и никогда после я не жила так удобно, так просторно для вещей. Кроме шкафов стояли полуторный диван и раскладная двуспальная софа, стол, бельевица и стулья, вдоль стены между кухней и коридором располагались стеллажи с книгами. Всё есть, и ничего лишнего, не тесно.
В первую же ночь оказалось, что под окном гудит вертолетный завод, мерзко так гудит, и я не спала всю ночь и была в отчаянии, но всё же решили не отказываться пока от квартиры, и, в конце концов, я привыкла, а когда родила, то вообще не слышала такие мелкие шумы, как и предсказывала мама.
День рождения наш мы отмечали уже на новой квартире. Помню, я готовила салат Оливье на это мероприятие, Оливье уже лет шесть как вошел в моду и заменил традиционный винегрет на праздничных столах в русских домах, так вот, у меня не было огурцов на салат, и я положила соленые помидоры, кривобокие зеленые помидоры. Тогда их солили в бочках, как огурцы, и продавали в овощных магазинах. Так и вспоминается интерьер овощного магазина: прилавок, за прилавком мешки с картошкой, морковкой и свеклой, и бочки с капустой, огурцами и помидорами, и впереди них продавщица в халате, замусоленном на выпирающей большим бугром груди, а на прилавке в продолговатом эмалированном лотке образцы продукции квашеная капуста, огурцы и зеленые помидоры, и едкий кислый дух от всего этого, причем образцы можно только смотреть, я надеюсь, вы не подумали, что это можно было попробовать? Нет, покупай так, а пробуй и помирай дома, и там будет неизвестно, от чего именно ты помер, от огурцов или от колбасы отдельной, всё-таки второе более вероятно.
Так вот, когда я пришла в овощной, огурцов не было, или же они выглядели совсем уж несъедобными, и я взяла, что было, помидоры, тоже обычная закуска товарищей, пьющих под окном на вольном воздухе свои пол-литра на троих. Черный хлеб и помидор, всё лучше, чем просто луковица, как у Мельбарда. А теперь я совсем даже их не вижу, эти кадки с помидорами. Соскучилась.
В общем, Динка сердилась, что я не позвонила и не сказала ей, что у меня нет огурцов. Они с Женькой привезли бы и огурцы, и майонез, которого тоже не было, и я заправила салат сметаной и горчицей.
Может, тогда проще прямо было к тебе ехать, чем всё тащить сюда? засмеялась я, но Дина не согласилась.
Нет, тогда мы обои не увидели бы, и я оглядела еще раз свою квартиру, в которой Григорьевы были в первый раз. Обои были действительно симпатичные, светло-бежевые, с рисунком тонкими линиями прямоугольники среди мелких зеленоватых цветов.
Салат, к слову сказать, слопали за милую душу, тогда всё шло, молодые были, аппетит не позволял оставлять еду. Собрались обычной гурьбой Григорьевы, Ирина, Ленка Жулина и мама.
Отпраздновали мы новоселье и день рождения, и потекла будничная, немного монотонная после общаги жизнь. Я снова, как в медовый месяц, достала книгу о вкусной и здоровой пище и снова стала готовить, вытаскивать оттуда рецепты, помню, поставила дрожжевое тесто, такое удачное получилось, легкое, воздушное и сдобное одновременно, внутрь я положила селедку в натуральном соку, были такие рыбные консервы. Консервы хорошо как-то шли, а начинка из них оказалось очень невкусной. Уж потом меня свекровь научила печь пироги из сырой рыбы, а тут мы начинку выбросили, а тесто съели, но было мне обидно, что я промахнулась.
Алешка утром рано уходил, а вечером возвращался часам к семи, ходил он на станцию Москва-3 и, чтобы не делать крюк, пробирался через заборы какого-то склада, иногда по складу бегали спущенные с цепи сторожевые собаки, и он спасался от них тоже на заборе.
Туда через два забора перелезал и обратно тоже через два забора. Трудно себе представить, что такое может происходить еще где-то, кроме России, инженер добирается до работы, перелезая через заборы и бегая от собак.
В апреле я заболела простудой. Температура была невысокая, 37,5, кашель, насморк, я беременная, таблеток никаких нельзя, и Ирина приехала меня полечить народными методами напоила чаем с медом, напарила ноги, и мне помогло, быстро отпустило. В телефонном разговоре с Динкой я рассказала ей о том, как лечилась.
Зоя, а разве тебе можно ноги парить? Дианка, она сразу сориентировалась, что мы не то делали.
Да-а, протянула я на выдохе. И как мы не сообразили, слава богу, всё обошлось.
В марте и апреле я продолжала ездить в институт то французский, то гражданская оборона, то философия и скучать мне было некогда, но потихоньку я старалась досрочно избавиться от экзаменов, вдруг рожу раньше срока, не сдам и лишусь стипендии, а мы стипендией платили за квартиру. Так прошли март, апрель, а в мае я всё сдала, освободилась и гуляла в парке, то одна, то с подругами.
Гуляла, смотрела по сторонам и ждала, ждала своего срока родов и тихонько думала, мысли расползались, но все были на одну тему, на тему предстоящего мне испытания.
В мире очень много людей, просто очень много, вся Москва забита людьми. Красивыми и нет, молодыми и старыми, детьми и взрослыми, с лицами, на которые приятно смотреть, и, от которых воротит, в общем, тьма тьмущая народу.
Я хожу среди этих толп, несу свое дитя в чреве и думаю о том, что всех этих людей родили женщины, их матери. Очень, очень много нарожали женщины народу, просто толпы, и я тоже скоро буду рожать, и мои человечки тоже придут в этот мир и в этот город.