Господи, мама, ну когда это кончится, мне трудно терпеть это, я скоро начну кричать, шептала я, царапая пальцами шею в открытом вороте рубашки.
Боль снова затихла, и я снова посмотрела на часы, но стрелка сдвинулась чуть-чуть, схватки шли частые, каждую минуту.
Уже с половины восьмого было нестерпимо больно, и сколько еще мучиться не говорят, говорят, шейка открылась на четыре пальца, а на сколько она должна открыться, я не знаю.
И вдруг что-то теплое, какая-то жидкость с резким запахом потекла у меня между закинутыми на стенку ногами. Секунды две я была в испуге и ошеломлении, намочив пальцы и поднеся руку к лицу, я увидела, что это не кровь, вдруг поняла, в чем дело, и закричала:
Воды, у меня воды отошли.
В туалет хочешь по большому? спросила меня акушерка.
Да, да, сказала я, хотя не вполне была в этом уверена, просто я хотела, чтобы что-то происходило и как можно быстрее, ну сколько можно терпеть.
С меня неожиданно сняли рубашку и надели другую.
Стерильную, ответила акушерка на мой недоуменный взгляд.
Идем, и я встала и пошла, пошла своими ногами, хотя только что мне казалось, что это невозможно, но потопала в родовую.
Меня положили, вернее я залезла на довольно высокий стол, с клеенкой в ногах.
Тужься, тужься, как потуга пойдет, объяснили мне.
Когда снова началась боль, я поняла, что это и есть потуга, и начала тужиться, стараясь задрать ноги к верху.
Вот хулиганка, поставь ноги на стол, кричали мне акушерки и кидались, чтобы удержать мои ноги.
Когда я тужилась, боль уменьшалась, и становилось легче, только результата никого тужишься во время боли, потом отдыхаешь, а что там у тебя происходит внутри, не знаешь.
На соседнем столе лежала красивая девушка. Ее смуглое большое тело было раздуто таким большим животом, что я испугалось, ей-то каково рожать. Мы тужились, то по очереди, то вместе.
Подошла акушерка и надавила мне на животик сверху, помогая родить, подталкивая ребенка.
Не понимаю я, что они так кричат, я рожаю без схваток, сказал она.
Тебе крупно повезло, сказала другая, немолодая акушерка или медсестра. Только четыре процента женщин рожают так, без схваток. А остальным больно, действительно очень больно. Вот они и орут.
Давай, давай, вдруг закричала мне акушерка, давай, вот он тут, уже волосики видно.
Но я не смогла. Потуга кончилась, и ребенок опять ушел внутрь.
Давай, давай, кричали мне, но я не могла, не было сил.
Но вот опять началась боль, я вся изогнулась, напряглась и вдруг почувствовала большое облегчение, неожиданную радостную легкость. Я открыла глаза, и увидела между своих колен ребенка головкой вниз, у акушерки на руках. Я открыла рот, чтобы спросить, почему не кричит, и услышала громкий писк ребенка.
У тебя девочка, и я сразу поняла, что я всегда хотела именно девочку, дочку, доченьку. Как хорошо. Мне ее показали голенькую, подняв над моими ногами, и унесли.
Я провела рукой по своему телу. Живот обмяк и сильно уменьшился. Но всё еще был какой-то большой, только уже пустой. В тот же момент у меня снова началась боль.
Ой, опять схватка, вскрикнула я, и акушерка подошла, надавила на живот, и что-то из меня вытащила.
Вышел послед, всё нормально, услышала я.
Разрывов нет?
Да вроде нет.
Малышку мою не было видно, и я только слышала, как она попискивает где-то в углу, а потом меня перетащили на каталку, отвезли в угол родильной и оставили там.
Минут через двадцать ко мне подошла медсестра, и показала ребенка еще раз, уже запеленатого. Маленькое существо, покрытое густыми черными волосами, с крохотным крючковатым носом показалось мне прекрасным. Испытания были позади, я родила, и теперь лежала счастливая в осознании своего вновь обретенного легкого тела.
Разрешилась от бремени, вот что со мной произошло, и мне будет легко передвигаться, теперь я опять такая, какой была раньше, и у меня есть дочка.
Дочку унесли, а я осталась и в прострации слушала, как рожает вторая женщина. Она родила девочку 4 кг и рожала почти два часа, как потом говорили между собой медсестры, а я пролежала на столе всего сорок минут и родила в половине девятого вечера.
Потом меня осмотрели, нашли разрывы на шейке матки и шили. Было не очень больно, но я стонала и тихонько скулила, мне было обидно, я думала, что уже всё, а оказывается ещё мучения, к которым я, расслабившись, уже не была готова.
Потом отвезли в палату, и я уснула в 12 часов ночи, истерзанная, но счастливая.
Утром я с трудом, но встала и доползла до туалета, в каком-то тумане, но в хорошем настроении, что главное позади. Меня сопровождали женщины из палаты и открыли мне кран с водой, чтобы под шум воды легче было помочиться. Я минут десять простояла над унитазом, но всё же смогла, без катетера обошлась.
Днем принесли записку от мамы, поздравления и вопросы, что принести поесть. Я спросила запиской:
А где цветы?
У всех столики были завалены цветами, мой же уныло пустовал, а мне хотелось цветов, как знак того, что мои близкие признают мой подвиг и разделяют со мной мою радость.
Мама купила букет, все цветы завяли быстро, и только одна бархатная темно-бордовая роза раскрылась в редкостной красоты цветок и гордо стояла в бутылке из-под кефира до самой выписки.
Вечером пришел муж, пьяненький, я с трудом еще стояла у окна, когда он позвал меня. Женщина из палаты накинула на меня теплый платок, укутав грудь: молодая, глупая, застужусь. А там недалеко до мастита. Муж сказал, покачиваясь и еле ворочая языком:
Всё. Забирай девку, и идем домой, я уже соскучился.
Мне было приятно, что соскучился, но обидно, что девку. Сына хотел, подумала я, а вслух сказала:
Через семь дней выпишут.
На другой день утром пришли Иришка и Динка с большой сумкой приданого для Кати, чтобы мама прокипятила до моего возвращения из роддома. По их взволнованным лицам я ясно поняла, какой важный рубеж перешла, я мама, а они только дочки.
Ну, и как оно? спросили девчонки, которым тоже предстояло это, рано или поздно.
На такое можно решиться только один раз и то по незнанию, честно ответила я, твердо зная, что правда их не отвратит, всё равно побегут рожать.
Я еще не знаю, что природа позаботилась о продолжении рода пройдет полгода, я буду помнить, как и что было, но саму боль, конкретное ее ощущение я просто забуду, ум будет помнить, что было очень больно, но тело, которому и было больно, забудет и будет подсказывать мне предательскую мысль а может, не так всё и тяжко. Я обнаружу, что свои чувства при операции гланд, которая была 8 лет назад, я помню значительно ярче, чем роды. Но пока еще я говорю, что чувствую нет, больше никогда, ни за что, ни за какие коврижки.
Дочечку, хотела написать Катеньку, но она еще не Катенька, просто моя дочка, мне принесли позже, не на второй день вечером как положено, а только на третий, к тому времени у меня уже пришло молоко, и я сцеживалась. Грудь набрякла, стала каменной, было больно, и больно давить соски, из которых брызгали белые струйки во все стороны, куда нипопадя. Через некоторое время раздаиваешься, как смеясь объясняли мне женщины, и потом уже легче, но первое время трудно приходится.
Когда первый раз дочку принесли, я взяла ее коченеющими руками, да так и застыла, боясь пошевелиться. Сосок я пыталась засунуть в ее маленький ротик, но она не брала, а потом вдруг срыгнула фонтаном. Я позвала медсестру, и дочку мою унесли переодевать.
Наверное, пищала, и ее накормили перед тем, как принести, объяснили опытные соседки по палате, нас было в палате 12 человек, кровати стояли рядами.
В обед принесли снова, и снова я с замиранием сердца разглядывала дочурку, держа ее на нешевелящихся, как парализованных, руках.
Вдруг она стал вертеть головой, и я неумело сунула ей в рот сосок. Ребенок ловко присосался и потянул, потянул на себя, освобождая мне грудь от молока и громко, так что и на соседних койках было слышно, причмокивая. Потрудившись минут 10 и облегчив грудь, девчушка заснула, а я продолжала сидеть, разглядывая дочь с чувством любви и благодарности.
На полчаса кормления закрывали все окна, чтобы не простудить детей, а когда детей уносили, открывали снова и болтали с мужьями и другими посетителями прямо из палаты, стояло лето, и было тепло.
Во время вечернего кормления кто-то нетерпеливый стал кидать камешки в окошко, подзываю жену. Так иногда делал Алешка, когда навещал меня в патологии. Встать я не могла, для этого надо было положить ребенка на кровать и выдернуть из-под него свою остекленелую руку, но я не решалась, боясь сделать что-то не так, вдруг головешка откинется резко назад, поэтому я сидела, как на гвоздях, а камешки продолжали бросать.
Ой, наверное, это мой, печально пискнула я.
Безобразие, возмутился кто-то.
Одна молодая девушка всё-таки освободилась от ребенка, подошла к окну и глянула, кто хулиганит, а заодно и попросила подождать.
Это не твой муж, сказала она мне, это ваш, обратилась она к немолодой, уже после 40 лет женщине, которая неожиданно для себя и супруга, прожив много лет в бесплодном браке, вдруг забеременела и родила мальчика.
Совсем одурел от радости, старый дурак, в сердцах сказала она, ну, я ему покажу, только доберусь.
Мы все засмеялись. Приятно было, что седой лысеющий мужчина так обрадовался рождению ребенка, что вел себя как молодой и нетерпеливый отец, хотя отец он и был молодой.
Детей забирали от нас и клали на каталку, рядами, как батоны, чепчиков на головках не было, и свою дочку я узнавала по большому черному чубу, у нее были самые густые и длинные волосы из всей нашей палаты.
Врачи говорили мне, что девочка активная, хорошо сосет, только срыгивает, так как у меня было маловодье. Я вспомнила капельки жидкости, в небольшом количестве стекающей у меня по внутренней стороне ноги, так вот что, пузырь был, наверное, слегка дырявый, я подтекала, и вот и маловодье. Надо было бы пожаловаться, да я смолчала.
На выписку за мной и дочкой пришли Алексей, мама и Иришка. Я волновалась о всяких пустяках, мне сказали, что нужно обязательно положить медсестре, которая выдает детей, в карман три рубля. Так положено, за девочку три, за мальчика пять (сколько ни борись за эмансипацию, ее в нашей стране нет и нет, ну почему за девочку трешку, а за мальчика пятерку?) Я боялась, что неловкий Алексей не сумеет дать или забудет или еще что-нибудь.
Волновало меня это действительно или только был повод, а настоящей причиной были неуверенность и страх остаться один на один с маленьким беспомощным существом? А кто его знает?
Мы взяли такси, и еще в машине новорожденная открыла свой крохотный ротик и стала вовсю вопить тонюсеньким писклявым голосочком.
Кушать просит, одобрительно сказал шофер такси.
Мы поднялись в квартиру, и я сразу села кормить дочку. Несмотря на советы Маргариты Корбанской и мою усиленную подготовку, у меня всё равно уже образовалась трещина на соске, и было больно, когда она сосала. Ребенок поел и затих, но его надо было перевернуть, на ощупь пеленка была мокрой. А как? Никто ничего не умел, ни мама, ни Леша, ни я. Мама, как более опытная, решилась перепеленать внучку.
В роддоме я видела дочку запеленатой, и сейчас вид крохотных ножек и ручек испугал меня.
Ну, и что ты делаешь, заплакала я, глядя, как мама неловко и некрасиво пытается подоткнуть пеленку вокруг ножек, разве так пеленают? Ты не умеешь.
Ошеломленная моим напором, мама испуганно сказала:
Зоинька, но это было со мной один только раз, и то двадцать три года тому назад.
Мне, кажется, я умею пеленать ребенка, я, во всяком случае, видела, как это делается, сказала Ирина. Но я боюсь Зойки.
Посмотрев на них взглядом тигрицы, на потомство которой покушаются, я молча вытерла слезы и стала сама перепеленывать малышку, осторожно подняв ее за ножки.
Потом мы положили девочку в кроватку, и я села и стала смотреть на нее, пока меня не позвали кушать. Расположились на кухне, чтобы в комнате было меньше всяческой инфекции. Все трое взрослых, кроме меня, выпили за здоровье новорожденной, а потом мы стали обсуждать имя. Но я всё время вскакивала и бегала в комнату смотреть на малышку, просто боялась оставить ее надолго одну. Всё наклонялась к кроватке и смотрела, дышит она или нет.
Кормить рекомендовали по часам, через каждые три часа с ночным перерывом на 6 часов, но ничего не получалось, дочка требовала еды через каждые два с половиной часа и еще ночью поднимала.
Я родила на две недели позже предполагаемого срока, и у мамы кончался отпуск, который она взяла, чтобы помочь мне. И мы с Алешкой, пока мама еще здесь, поспешили зарегистрировать дочку под именем Екатерины, и теперь она была у нас Катенька, Катюша, Екатерина Алексеевна.
Мама уехала, мы остались одни. Я жила в сонной одури постоянного недосыпа. Грудь у меня оказалась слабой, и стоило Кате крикнуть, как у меня мгновенно подступало молоко и текло струями по телу. Приходилось подкладывать пеленку еще и на грудь.
Катя до месяца поднимала меня каждую ночь. Первые ночи это был тихий писк. А потом уже хороший голосок. Я спала и как-то замешкалась, и Алешка проснулся.
Почему она так кричит? с ужасом спросил он.
Есть хочет, сонно ответила я, взяла дочку из кроватки, положила ее на подушку и сунула в ротик сосок, я кормила ее ночью с подушки. Катя стала жадно сосать, громко причмокивая. Алешка изумился.
Это она так плачет только оттого, что хочет есть, а так у нее всё в порядке?
Ну да. Видишь, замолчала.
Катя наелась и тут же заснула, а Алексей вдруг стал ее разглядывать, поглаживать и говорить:
Вот какая у меня дочка. Замечательная дочка, баска́я какая дочка.
Я подождала, и когда они закончили нежничать, положила девочку в ее кроватку и легла сама.
А что значит баска́я? спросила я перед тем, как провалиться в сон, но Алексей уже отрубился и не ответил.
Через неделю мама привезла бабушку познакомиться с правнучкой, и бабуля осталась мне помогать. А через неделю пришла телеграмма, что умерла баба Вера, бабушкина младшая сестра. Она легла в больницу с обострением язвы желудка, вечером покивала в окошко больницы головой, мол, у меня всё хорошо, идите, а утром уже нашли холодную.
Бабушка поплакала, но ехать на похороны не решилась, трудно ей было, старой, добираться такую даль, в Сибирь, а я подумала вот Катя родилась, а бабушка Вера умерла, так всё и идет по кругу.
Приехала свекровь проездом, она была на Аральском море у племянника, Женьки Гришко, и возвращалась домой. Мы с Алешкой обрадовались, что у нас столько помощников, и ушли погулять с Катенькой с тайной мечтой, что нам и пеленки постирают и обед приготовят. Алешка сильно уставал, работая и крутясь по дому, я еще была слабая, потеря крови продолжалась, и у меня часто звенело в ушах. Обед я готовила еле-еле, не то, что до родов, когда я целыми днями экспериментировала на кухне.
Но надежды наши не оправдались: пока мы гуляли, свекровь и моя бабка разругались в пух и прах.
Мама выделила веревки специально для Катиных пеленок, а Любовь Феопентовна (это свекровь моя Феопентовна, и я каждый раз спотыкаюсь на отчестве), так вот она выстирала себе платье, а Людмила Виссарионовна (это моя бабушка) не дала ей развесить их на балконе, сказала, веревочки для детских пеленок, нельзя стерильные прокипяченые пеленки и твое инфицированное платье на одной веревке сушить, а свекровь возмутилась, да еще утром бабулька подымала ее словами чего лежишь, вставай, дел много, а та: Ты мне не указывай, хочу работаю, хочу нет.
Мы вернулись. Свекровь сидит на стуле, демонстративно держит мокрые платья в руках и ждет сына, чтобы он рассудил, а бабка на кухне готовит.
Я уезжаю сию минуту, сказала свекровь, и никакие уговоры Алешки на нее не подействовали. Он поехал ее провожать, я молчала, думая про себя: «Не очень-то нужна с такими капризами, пусть себе едет, придется обойтись своими силами», только сказала бабульке: