Я уже даже зассал, что найду не ее, а обглоданный труп. В этой части области довольно холодно ночами, плюс животные.
Но девчонка решила согреться и выдала себя с потрохами. И я ей никогда не скажу, но с одной стороны она меня удивила приятно своей умением выживать. Но с другой стороны разочаровала тем, что плохо слушала папочку.
Уж он то точно говорил, что костер может выдать тебя с потрохами. Так и получилось. И пока я ее искал, сам проголодался как сволочь, подбил точным ударом ножа тетерева, и даже пожарил его, но пленница все равно отказалась.
Ну посмотрим, как быстро ее голод победит ее принципиальность, а на деле самонадеянность. Она ведь уверена, что папуля уже на пути к ее спасению.
Наивная.
Она сидит на заднем сидении, подпрыгивая на ухабах и ни издавая ни звука. В прошлый раз, когда ее похищали, она орала как резанная, брыкалась и кусалась. А сейчас кажется даже подросла и поумнела.
Ну и похорошела, чего греха таить. Чего только волосы одни стоят, огненные, густые, мягкие. Одно удовольствие будет их на кулак наматывать. А глаза эти злющие. Представлял их, пока Катя отсасывала. Думал о том, как это будет делать Самсонова и кончил как никогда быстро. Причем теперь она возбуждает меня даже больше, чем несколько часов назад, когда ее глазищи были наполнены восхищением и раболепством. Теперь в них плещется лишь ненависть. Это всегда заводит это больше, чем слепая влюбленность. Инстинкт охотника никуда не денешь. Обычно он даже не просыпается.
Девки всегда на меня вешались. Им даже не надо улыбаться, они сами придумали себе мой образ, а когда после ночи я уходил и отдавал видео с сексом их парням или мужьям были вне себя от ярости. Были и те, кто просто просыпался и понимал, что я стану лишь мимолетным воспоминанием.
Но для этой малышки я стану настоящим кошмаром, который будет преследовать ее всю жизнь. И в этом есть свой кайф, впитаться в чей то мозг настолько, что вытравить невозможно. Теперь я даже думаю все таки трахнуть ее, чтобы окончательно запомниться, и чтобы ни один из ее будущих прилизанных партнёров не смог со мной сравниться.
И будет очень интересно, как быстро девочка падет жертвой своего либидо, довольно сильного, надо сказать.
Может ты прекратишь на меня пялиться и начнешь следить за дорогой? огрызается, бессмысленно натягивая платье на бедра.
Смотрю, чтобы ты из машины не кинулась.
Ну и зачем мне это, если я сама в нее села.
А я не знаю. Женский мозг устроен совершенно иначе, чем человеческий.
О Шовинизм подвезли. Как неожиданно.
Ну а как можно было не догадаться, что я найду тебя по костру? Или, ты устала бежать и хотела, чтобы я тебя нашел? я играю бровями, чувствуя, как мне нравится ее бесить. Толкать на эмоциональный ответ.
Вот еще! Сдался ты мне. И вообще, знай я, что ты просто мелкий бандит, даже не посмотрела бы на тебя. Вместо того, чтобы работать, двигаться и развиваться, чего то добиться, ты идешь самым легким путем и просто шантажируешь моего отца! Только деньги не помогут тебе разбогатеть, если ты ленивый, и ни на что не способен, что тебе не поможет даже миллионы.
Я терпеливый, но если меня начать бесить, то лучше прятаться. Поэтому я тормознул машину как можно резче, так что Самсонова практически слетала со своего сидения. Вышел из машины и обошел ее. Сначала к багажнику за скотчем, который кинул под сидение, когда открыл дверь с ее стороны.
Что тебе?! Отвали! начинает орать Самсонова, но я дергаю ее на сидение и наваливаюсь сверху.
Тебя никогда не говорили, что ты дохуя пиздишь, при этом ничего не зная?
Отвали от меня! Могу говорить, что хочу, ты все равно ничего мне не сделаешь! Ведь только тронь меня и не видать тебе миллионов, или чего ты там у отца просить собрался, смело, но глупо. Истинный Гриффиндор.
Видишь ли, Анюта, заговорил я издевательски и прочертил линию пальцами по ее дрожащему, такому желанному телу. От самого бедра до шеи. Твой папуля очень хочет видеть тебя живой. Просто живой И только от тебя зависит, будешь ли ты при этом здоровой. Сжал я ладонью хрупкую шею, смотря как ее глаза расширяются, а тело бьется в судорогах сопротивления. Вторая рука уже внизу, тянется по бедру вверх, задирая и без того короткую юбку.
Не смей, урод, не трогай меня! кричит она, царапая руку, оставляя кровавые следы. Дикая кошка. А какой она будет в постели, когда поймет, что от секса можно подучить гораздо больше удовольствия, чем от борьбы со мной
А что ты сделаешь? задеваю я ткань напрочь порванных колгот и тяну их на себя, срывая окончательно.
Папа убьет тебя, если ты сделаешь это.
Твоему папе нужно было научить тебя работать не только языком, но и мозгом, срывая я с треском трусы и поднимаю их наверх, толкая Самсоновой в рот. Тут же нахожу снизу скотч, налепливаю на рот.
Вот так ты мне нравишься гораздо больше, усмехаюсь я и поднимаюсь, поправляя в штанах вставший член.
И запомни, крошка. Ты ничего обо мне не знаешь. Ни че го.
***
Глава 9. Аня
Заклеил рот, вот уж беда. Руки свободные, смогу отклеить, и сказать, все что думаю. Я жую свои трусы и впериваю взгляд полный ненависти в русый затылок. И умей я выжигать глазами искры, от него бы не осталось даже его твердой головешки.
Он никогда не узнает, как сильно я испугалась изнасилования.
Я знала, что тогда никогда не смогу построить хоть сколько-то нормальные отношения. Такие, как у моих родителей, или брата с его женой. Если меня изнасилуют, я всегда буду шарахаться от мужиков. Под страхом плена отец давал читать мне не самые радужные книги. И там было что то вроде инструкции как выжить в подобной ситуации. Но как избежать изнасилования не было. Потому что если у мужика с ножом стоит, то тебе лучше не дергаться. Но я все напрочь забыла, потому что не хочу жить как те героини реальных историй. Без друзей, в полном одиночестве, постоянно в страхе. Оборачиваясь на каждый звук.
Да, не хочу. Но кто виноват, что я оказалась здесь. И внутренний голос, с голосом отца шепчет очень четко: ты, ты, ты.
Что то ты притихла, доносится спереди со смешком, а я только глаза уже делаю, еще немного и совсем закрою.
И вообще, лучше отвернуться и посмотреть на темный лес, который на ходу освещает машина. Ее трясет на лесных ухабах. И уже довольно долго. Сколько мы уже едем. Я, получается довольно далеко ушла. Спасибо тренировкам на беговой дорожке.
Ну вот, а я хотел еще послушать про то какой ты трус.
А что слушать, ты и так все знаешь.
Может музыку послушаем?
Он включил дебильный трек, под который разве что гоп стоп танцевать, но за неимением лучшего я стала про себя подпевать, чтобы совсем с ума не сойти от страха и зла на саму себя.
Малиновая Lada
В малиновый закат
Хотела на канары
А везу тебя за МКАД
Холодный как Россия
Красивый, холостой
Тебя все звали с ними
А поехала со мной
И ведь слова то какие точные. И пусть на Канары я не хотела, но точно где то далеко за МКАДом. А он хоть и хочет казаться балагуром, от него действительно веет сибирским холодом, таким, что даже фальшивые солнечные улыбки только сильнее обмораживают кожу.
Не знаю насчет холостой, но то что он красивый, да. Да я бы и не клюнула не некрасивого, и он конечно это знал. Знал, что цепанет меня, заключенную опасным антуражем, который создал вокруг себя. Таинственностью. И он вел себя так, словно клуб его, машина его, а по факту. Сама не знаю почему, но дергаться начинаю сильнее.
Тебя пчела укусила?
Я хотела задать вопрос. Вернее, миллионы вопросов. Но с другой стороны с ним ведь разговаривать придется, а мне не хочется. Я ненавижу его, ненавижу!
Внезапно мы тормозим. Снова оказываемся возле халупы, из которой я сбежала. Теперь там горел свет, значит они все починили. Может и компьютер, может я смогу связаться с отцом? Правда, когда сама перестану быть связанной.
Ломоносов выходит из машины, а я смотрю в сторону дороги откуда предположительно он приехал сюда. Далеко ли до трассы. Дверь с моей стороны открывается, и Ломоносов смотрит не на меня, а в ту же сторону, через окно. Прикидывает, сбегу ли?
Я думал ты мозг включила, а ты все туда же он вытаскивает меня на улицу, и я почти падаю, оказывается нога занемела в машине. Ох ты хромоножка.
Уже не брыкаюсь, когда он меня как мешок с картошкой переваливает через плечо и заходит в свою халупу.
Нашел бешеную? слышу молодой, уже знакомый голос. На этот раз очень недовольный.
Ломоносов бьет меня по заднице, а я только и могу мычать и ногами колотить. Урод.
Конечно нашел. Эта идиотка костер разожгла. Умнее то ничего придумать не могла.
Они ржут, а я челюсти сжимаю. Ублюдки. Вот только папа придет, я потребую, чтобы на этот раз он его убил. И дружка его десносушителя.
Пожрать приготовил?
Для себя и тебя. Ее я кормить не буду. У меня голова еще болит.
Тогда отдашь ей свою порцию. Не хватало, чтобы она с голоду сдохла, забирает Ломоносов тарелку и несет меня дальше. Я только мельком цепляю взгляд парня, которого проще всего назвать лохматым ботаником. Меня несут туда, откуда я с таким трудом вырвалась и грубо кидают на кровать.
В следующий момент он ставит тарелку с чем то мясным на стол, а в его руке появляется нож. Отлично, а если он убьет меня. Прямо сейчас воткнет нож мне в шею? Ломоносов подходит ко мне все ближе. Ближе. Ближе. И я назад отползаю, в стену врезаюсь головой, но плевать. Боль ничто в сравнении со смертью.
Мне очень нравится видеть, как злость в твоих глазах борется с ненавистью. Но порой нужно сдаться, чтобы победить, знаю, это говорилось в книжках, нужно во всем потакать похитителю, даже если он захочет раздвинуть твои ноги. Особенно если захочет. Потому что, если этого не сделать, он избавится от тебя и найдет другую.
Только вот дело в том, что Ломоносов от меня не может избавиться. Я нужна ему. Нужна
Ты готова проиграть?
Киваю. Со слезами на глазах смотрю на нож, что острием чертит на моей щеке линию, даже не надавливая на кожу. Ниже, к шее, к бьющейся жилке, к груди, что мелькает в вырезе платья. А потом Ломоносов резко меня разворачивает на живот и одним движением освобождает руки. Я не разворачиваюсь и резко даю ему оплеуху.
Он замахивается в ответ, на автомате, но тормозит себя в последний момент. Я даже ждала удара, ждала, что он проявит себя скотиной и садистом.
Я не бью женщин, Самсонова. Но если ударишь меня еще раз, перестанешь ею для меня быть. Я понятно объясняю?
Понятно, чаще дышу, чувствуя, как от удара ломит руку. Встряхиваю и вижу, что дверь за его спиной открыта, а нож все еще в его руке. Я ужасная пленница, я не могу соблюдать правил. Просто там на улице стоит машина и если я отберу нож, то смогу убежать.
Ломоносов вздыхает, поднимается и я не успеваю к нему подпрыгнуть, хлопает дверью, закрывая ее на ключ.
Раздевайся, Аня.
Глава 10. Аня.
Раздевайся.
Что? В смысле куртку снять? Или может туфли? Но я без обуви и вообще, мне и снимать-то нечего. В общем я реально не понимаю этого его «раздевайся». Может он другие слово сказать хотел?
Что стоишь? Раздевайся, Аня, сейчас будем спать.
Вся моя бравада, благодаря который я смогла сбежать, хотела выкрасть его машину или даже вступить в неравную схватку, кончилась. Стою ни жива ни мертва, пытаясь найти в себе остатки смелости.
Раздевайся, Аня, уже не требует, приказывает он. Подходит близко, теперь я вижу его горящие глаза и намерения, становится прозрачнее. Я тоже нападаю, правда пока только словами.
Вот еще! Ты смешон. Мой отец уже наверняка едет сюда. Думаешь насилие надо мной поможет тебе выжить?
Этот придурок смеется. Нет, вы посмотрите на него. И почему от его смеха по телу мурашки? И почему он не похож на обычного гопника из какого нибудь сериала «Реальные пацаны».
У тебя выбора нет. Ты можешь попытаться со мной бороться, можешь даже применить свои знания самозащиты, но ведь и сама понимаешь твое платье порвется. А так как больше одежды у меня нет, ходить тебе будет не в чем.
Я не буду, говорю упрямо, хотя и понимаю, что он прав, а он закрывает двери на ключ и снимает водолазку, демонстрируя мускулистую грудь. Ну вот почему у него такая фигура. Вроде ничего особенного, а взгляд оторвать сложно. И тату на плече, лишь часть, но интересно увидеть всю картинку. Ты зачем раздеваешься?
Так у меня тоже одежды нет, усмехается он. А ты наверняка будешь мне ее рвать, когда начнешь сопротивляться.
Я не буду с тобой спать трясет меня. Ты меня не заставишь.
Он стягивает с себя брюки, оставаясь в одних боксерах.
Поспорим?
Я сглатываю, смотрю по сторонам в поисках чего то, что могло бы стать защитой. Кухня! Даже ложкой можно убить. Метнулась туда, но уже в момент оказалась прижатой к мускулистой груди, а его руки, обвившие живот и шею., перекрыли мне дыхание.
Отпусти, урод! Я не буду с тобой трахаться! Не буду! визжу как дурная и тем же визгом лечу на кровать.
Да кому ты нужна, плоскодонка, он берет меня за щиколотку, дергая на себя. Я сочных баб люблю, а у тебя даже смотреть не на что.
Тогда зачем мне раздеваться? кричу, а про себя думаю, что от его слов легче стать должно, но почему то ком в горле и обидно до смерти. Мне все говорили всегда, что я ладная, красивая и вообще ведьма, потому что могу жрать и не толстеть. Но ему не нравлюсь. И получается все его слова вечером были лишь игрой. Зачем мне раздеваться?
Чтобы не сбежала, конечно. Я же знаю, что ты не угомонишься, а без одежды ты никуда не денешься.
И я понимаю, что он прав, а от того брыкаюсь сильнее.
Но это нечестно!
Самсонова, я заебался. Я хочу жрать и спать. И сейчас, пока я жру, ты разденешься и уляжешься сама, или я просто порву эти шмотки.
Рви, я не разденусь, задираю подбородок, готова драться даже за этот блестящий клочок, обтягивающий задницу.
Точно? А к папе ты выйдешь, тряся своими комариными укусами?
Да пошел ты! У меня не комариные укусы! У меня нормальная грудь! он вдруг протягивает руку к ней, а я хлестко бью!
Ну а что? Должен же я проверить твои слова, ржет он и отпускает меня, только вот кожу на ноге в месте, где он касался словно заклеймили, и я невольно тру там.
Он садится за небольшой стол и начинает быстро поглощать бурду, что была на тарелке. Я же часто дышу, думая, что еще придумать. Не могу же я просто сидеть и ждать?
Ну раз он спиной, то можно попробовать. Вон, тяжелый том Гюго. Его и беру в руку, на цыпочках подходя к Ломоносову, заношу книгу над головой и вдруг замечаю насмешливый взгляд в зеркале, которые было прямо перед ним.
Руки слабеют, томик падает мне на ногу, и я кричу от острой боли. Как дура пляшу на одной ноге до кровати и еле-еле сдерживаю слезы.
Ты вообще неугомонная? Мне казалось, что ты пай девочка, подходит Ломоносов и ногу мою берет посмотреть, и как я не пытаюсь ее вырвать, не отпускает.
Когда кажется креститься надо, ты вообще обо мне ничего не знаешь!
Все я про тебя знаю, Аня, поднимает он взгляд, и я пропадаю, словно загнанная в силки лань. Знаю, что заговорила ты в два, знаю, что долго не могла спать в своей комнате, знаю, что читать научилась сама, потому что мама отказывалась тебе читать взрослые книжки. Знаю, что в первом классе была ябедой, пока тебя не избили девочки. В девять ты упала в реку и чуть не утонула. Знаю, что тебе пришлось броситься с братом в Темзу, чтобы вас не похитили. Знаю, что с матерью ты не ладишь, но во всем слушаешься отца. Знаю, что влюбилась впервые в двенадцать, а мальчика, который оказался педиком. Это, наверное, была трагедия.
Заткнись! ору, а он достает виски и на ногу мне льет. Больно!
Знаю, что месячные у тебя в тринадцать начались.
Перестань, я даже знать не хочу откуда тебе все это известно.
Знаю, что машинами и шахматами ты увлеклась, чтобы к отцу и братьям быть поближе. Знаю, что ты девственница. Знаю, что ты любишь шоколад и мясо. Знаю, что твой любимый торт «Любимчик Пашка». Знаю, что ты пай девочка и за эти два года страдала молча и никогда не устраивала папе скандалов насчет домашнего ареста, зато плакала ночами в подушку.