Готье Прежан, хотя и выглядел пьянее Джозу, но соображал лучше него. Вычерчивая ногами вензеля, он подошёл к мужчинам и примирительно сказал:
Мы верим вам, мсье! Верим! Мы больше не будем шуметь! Не надо нас бить
Джозу начал было возражать, но Прежан повис на нём и, заплетаясь в мыслях, произнёс:
Мы все трезвые, а он пьяный! Тьфу, ты! Наоборот! Тут они оба упали на пол, и Прежан добавил: Нас даже толкать не надо, не то что бить Мы сами валимся и обратился к Алябьеву: Мсье, помогите нам добраться до постелей И не надо полиции
После разговора с консьержкой Сергей Сергеевич поднялся к себе в комнатку. Сняв ботинки и куртку, он надел шлёпанцы, подошёл к окну и задумался: что же за шкатулку нужно привезти Тетерину из Советской России? Что в ней? Если драгоценности, то пёс с ними, пусть подавится! А если в этой шкатулке действительно какая-нибудь гадость? Сводный брат Тетерина, по профессии химик, никак не выходил у Алябьева из головы. Чем именно занимался этот химик? Никакой информации об этом деятеле у него не было, и он мог получить её только в СССР.
В это время в дверь его комнаты постучали. Это была Лилиан, и она была взволнована.
Мсье, вы куда-то уезжаете? вместо ответа спросила она.
Почему ты так решила, Лиля? поинтересовался он.
У меня такое ощущение. В груди в последнее время ноет. Так вы уезжаете?
Скрывать не стану: такие предпосылки есть, но это ещё, как говорят в России, вилами по воде писано.
И мы с вами больше никогда не увидимся? она как будто собиралась заплакать.
Вот напасть-то! Свалилась ему на голову с небес эта девушка! Но самое главное в том, что она ему тоже нравилась, начиная со дня их знакомства. И если первые полгода он смотрел на Лилю как на хорошенькую дочь мсье Мартена, не более, то в последнее время стал ловить себя на том, что часто думает о ней и скучает без неё. И от всего этого думанья он вскоре разорвал отношения со своей последней женщиной, которую временами навещал.
Из бесед, нередко проходивших между ним и Лилиан по вечерам, он знал о её жизни довольно достаточно, если не всё. Она не таилась перед ним и с девичьей доверчивостью рассказывала ему о своём детстве, о родителях и о друзьях. Он знал, что она любит, и что ненавидит, что близко её сердцу, а что она никогда к нему не примет. Знал и понимал: её искренность это доверенная ему тайна, и он никогда и никому об этой тайне не расскажет. Он понимал, почему она делится с ним своей жизнью, но Но их пароход ещё не пришёл, и вряд ли когда придёт, потому что разница в возрасте между ними была почти в 23 года, а это не семечки подсолнуха. Это как арбуз и вишенка.
Она же, в свою очередь, никогда и ни о чём его не расспрашивала, а он, даже как бы ему порой этого не хотелось, не рассказывал ей о себе. О чём он мог рассказать? О кадетском корпусе? О своей службе? О войне с немцами или о войне со своими соотечественниками, где русский шёл против русского, друг против друга, брат против брата? О чём? Может быть, о том, как отряд пьяных красноармейцев дочиста ограбил деревню, а когда мужики возмутились, полностью вырубил их, и потом до утра издевался над их бабами и детьми, покидав большую часть последних в колодец? Или, может, о том, как спустя два дня этот красноармейский отряд белые загнали к болоту и покрошили из пулемётов, а оставшихся в живых сажали на колы? О том, как красные рубили пленным офицерам головы и поднимали их на штыки, или о том, как белые привязывали коммунистов за ноги к вершинам берёз и рвали их на части? Или, может, о том, как жгли, вешали и расстреливали что белые, что красные, что зелёные и разного рода серо-буро-малиновые? Об этом? Или ещё о чём-то менее страшном, что ему довелось увидеть?
Все хороши были, и те и эти. Алябьев никого не брался осуждать у всех у них была своя правда: кровавая, правильная или неправильная, но правда. Правда у поручика Неелова, невесту которого пролетарии изнасиловали и убили только за то, что она была дворянка. Правда у бойца Красной Армии Прохорова, старенькую мать которого казак зарубил лишь за то, что её сын добровольно пошёл в красноармейцы. У всех правда была, и у него тоже своя, но о себе Алябьев мог сказать честно, как перед Господом: «Я пленных не вешал и не расстреливал. Я убивал или добивал врага только в бою, как противник противника, как того матроса, застрелившего Андрея Игоревича Радеева моего друга и моего названного брата».
Конечно, он мог рассказать Лилиан и о счастливых годах и днях своей жизни: о детстве, о родителях и о друзьях, о том, что он любит, и что ненавидит, что близко его сердцу, а что он никогда к нему не примет. Мог рассказать о своей офицерской службе во благо России, ради чего, по его мнению, мать и родила его на свет. В конце концов, он мог рассказать Лиле о своей любимой женщине, погибшей в 1919-м году, хотя нет, об этом никогда! Личная тема «мужчина-женщина» тема закрытая, как тема «шифр-сейф» в банке.
Так мы больше никогда не увидимся? повторила она.
Почему же? Увидимся, сказал он, в душе не надеясь на это, и стыдясь своего обещания.
И наш пароход придёт, мсье?
Придёт или не придёт, но мы увидимся, Лиля
Она кинулась к нему на грудь и горько заплакала, поняв, что Алябьев наверняка сказал ей неправду. Это для мужчины было уже слишком
Поздним вечером того же дня в дверь к Алябьеву постучали. Сделать вид, что его нет дома или прикинуться спящим было глупо, потому что час назад он выходил из комнаты, спускался на первый этаж и просил Мари приготовить ему крепкого чая. Она приготовила, да такой крепкий, что и слона в сон не свалит.
Стук в дверь повторился.
Одну секундочку одеваюсь! крикнул Алябьев, накидывая турецкий халат.
Лиля вскочила с кровати, схватила со стула своё бельё, чулки и платье и, прикрывая ими нагое тело, спряталась за платяным шкафом.
За дверью стояла консьержка Мари с тяжёлым пакетом. Передав его Сергею Сергеевичу, женщина осведомилась:
Принести ещё чаю, мсье? Или, может быть, ещё что-то нужно?
Нет-нет. Спасибо, ответил он, поймав в глазах Мари пикантный огонёк. К чему бы он?
После того, как она ушла, Лиля вышла из своего укрытия и поинтересовалась:
Что она тебе принесла, Серж?
Не знаю, Лилечка. Посмотрим, ответил он, только сейчас обратив внимание на туфли Лилиан, лежавшие на коврике у кровати в раскиданном виде.
Девушка перехватила его взгляд, подошла, тронула ногой одну из туфель и хихикнула:
Предатели!
Да. Их-то мы второпях упустили, согласился он.
Даже если Мари и заметила, она ничего никому не скажет, шепнула Лиля, целуя его в щёку. Она умная женщина. В конце концов, мне скоро будет восемнадцать.
«Скоро» ещё не «уже» ответил он и, глядя на Лилиан, подумал: «Кроме неё мне никто не нужен! И я ни о чём не жалею. Всё случилось так, как должно было случиться».
В пакете оказалась советская пресса за последние два месяца: газеты «Северный рабочий», «Труд», «Известия», «Правда», справочник по городу Ярославлю и записка от Тетерина. В ней он предлагал мсье Алябьеву и мсье Бонне 6-го сентября в семь часов вечера прибыть на рю дю Ша-ки-пеш и встретиться там с неким господином Дюпре Пти. В конце записки было указано: «Обязательно!» и это слово было подчёркнуто. Отсюда следовало, что г-н Тетерин условия Сергея Сергеевича принимает и кандидатуру Тибо Дюрана, живущего нынче под именем Армана Бонне, не отвергает. Он или поверил рассказу Алябьева о немом французе на слово что было маловероятно, или же проверил этот рассказ, не найдя его подозрительным что вернее всего. А проверить он мог только двумя способами: наблюдением за Дюраном и путём расспросов окружавших его людей. На другие проверки, касавшиеся того же Орлеана, у Тетерина времени не было. И Тибо, выдвигая своё появление именно из этого города, имел под тем самым что-то козырное, что-то то, что действительно нельзя было проверить.
Лиля! Алябьев взглянул не неё, потом на принесённые ему материалы, и потом снова на девушку: Мне нужно все эту писанину за ночь внимательно прочитать.
Конечно-конечно! кивнула она. А это что?
Советские газеты.
Так ты поедешь в Россию?
Поеду.
Но зачем же, Серж?!
Тебя устраивает твоя работа и твоё благосостояние? Вот А меня нет. Поэтому я поеду.
Тебе хорошо заплатят за эту поездку?
Да, заплатят.
А там будет опасно? Я не пущу тебя! она бросила одежду на пол и вцепилась руками в его халат. Нет-нет! Не пущу! Ты останешься со мной!
Не волнуйся. Всё будет хорошо. Что опять за слёзы? Он обнял её.
Можно я останусь у тебя до утра? попросила Лилиан.
Можно, не возразил Сергей Сергеевич.
Он укутал Лилю одеялом и поцеловал в губы. Она улыбнулась, закрыла глаза и замерла, покорившись сну в кровати любимого ей мужчины. Алябьев сел за стол, выпил ещё один стакан уже остывшего чая, и при свете потолочной лампы углубился в чтение принесённых ему газет, ибо уже давно не интересовался тем, что творится в Советской России. Теперь обязательно нужно было. А что там творилось? Там была сплошная диктатура пролетариата, установленная товарищем Сталиным и его помощниками. Они упорно добивали тех, кто, по их мнению, либо сам хотел стать полновластным диктатором либо чем-то противился этой самой диктатуре. Взять того же Троцкого. Заслуги этого еврея в победе красных над белыми были ключевыми. Это признанный факт. И вот теперь он ярый оппозиционер, и вместе с тремя десятками таких же неугодных оппозиционеров отправлен в ссылку. Что будет итогом этой ссылки яснее ясного! Дайте лишь срок. Или эти, как их там, Бухарин с Рыковым: они в противовес Сталину, упирающему на ликвидацию НЭПА и коллективизацию сельского хозяйства, настаивают на его продолжении и резко критикуют экономическую политику большевистского лидера. Погодите, ребята, тоже в ссылку отправитесь, а то и сразу «в штаб генерала Духонина», зверски убитого в 17-м революционными солдатами-матросами, можно сказать, за просто так кровушки им захотелось. А взять полсотни специалистов угольной промышленности Донбасса, обвиняемых во вредительстве, саботаже и контрреволюционном заговоре? Неужели эта дореволюционная интеллигенция на самом деле умышленно вредила советской экономике, и за полученные от иностранных разведок большие деньги скрывала ценные угольные месторождения для того, чтобы после падения Советской власти вернуть их нетронутыми прежним хозяевам? Что-то с трудом в это верилось. Ну, да пёс ним! Любая власть неугодных ей уничтожает. Политика она и есть политика, но уж что-то больно этой политикой все советские газеты были отягощены, все под соусом непримиримой классовой борьбы. Складывалось ощущение, что советских граждан заставляли жить не так как они того хотят свободно и от того счастливо, а так как нужно партии большевиков в полном подчинении её жестокой воле. Ну-ну Не одна империя от подобной политики пала.
Вот к таким выводам пришёл Сергей Сергеевич Алябьев, начитавшись принесённых ему газет и в своём роде «классово подковавшись». Спроси его теперь, например, о Пленуме ЦК ВКП(б), на котором Сталин выступил с речью «Об индустриализации и хлебной проблеме» врасплох не застанешь. Он махом разъяснит спросившему, кто такой товарищ Сталин, а если потребуется, так он, как «чистокровный и сознательный пролетарий», ненавидевший всю мировую «контру», и донос куда следует настрочит не отмоешься. А как же иначе? Идёшь в тыл врага сам будь этим врагом.
6-го сентября в назначенный час Алябьев и Тибо пришли на тесную улицу Кота-Рыболова. Дюпре Пти, похожий на пирожок, в круглых очках-консервах, уже ждал их вначале этого своеобразного «коридора», шириной меньше сажени. Дюпре наверняка детально описали его гостей, потому что он первым помахал им рукой, и когда они подошли, он, ничего не говоря и ничего не поясняя, жестом позвал Алябьева и Дюрана за собой. Они повернули на рю де ля Юшет и, немного пройдя, вошли в один из жилых домов. Здесь на втором этаже в маленькой квартирке у Дюпре была фотолаборатория, явно подпольная. Теперь Сергею Сергеевичу и Тибо стало понятно, почему им с Дюпре обязательно было встретиться: он фотографировал нужных Тетерину людей для всяких необходимых документов, а это ещё раз подтверждало, что коммерсант соглашается с условиями Алябьева.
Сделав снимки, фотограф сухо сказал им:
Господа, я вас больше не задерживаю. Провожать не буду работы много.
Выйдя на улицу, Тибо сказал Алябьеву:
Мсье, я полагаю Нет, я даже настаиваю на том, чтобы мы пошли параллельным путём с господином Тетериным. Вы не против ещё раз сфотографироваться? Но в другом месте? и уже более обстоятельно пояснил: Я тоже знаю людей, способных сделать для нас любые настоящие документы.
Почему нет? согласился Алябьев. Ещё одни документы лишними не будут.
Компаньоны вышли на стоянку такси. Увидев Дюрана, водитель красного авто широкий детина, приветливо и с долей удивления воскликнул: «О-о-о! Я очень» но Тибо прервал его приветствие открытой ладонью, что, видимо, означало «замолчи», и, устроившись рядом с Алябьевым на заднем сиденье машины, сказал таксисту:
Я тоже рад тебя видеть, Кролик. Отвези-ка нас к старику Бланкару.
По приезду на место многолюдную шумную улицу, Тибо хлопнул таксиста по плечу, бросил ему: «Привет крольчихе с крольчатами», и вышел из автомобиля, а Алябьев достал из кармана куртки своё потёртое портмоне, чтобы расплатиться, но таксист таким же жестом открытой ладони, как и Дюран, остановил его:
Нет-нет, мсье! Это лишнее, и уважительно добавил: Я Тибо до конца жизни должен. И не я один.
Ориентируясь на слова «кролик» и «крольчихе с крольчатами», Алябьев ради интереса спросил Дюрана:
Полагаю, что таксист кролик от того, что у него много детей.
Верно, отозвался Тибо. Четыре парня и три девочки.
Нелегко прокормить такую ораву, заметил Сергей Сергеевич.
Кролик справляется, ответил Тибо. Во-первых, потому что он не лентяй работает с утра до ночи. И, судя по количеству детей, Тибо улыбнулся, ночью он тоже не отдыхает. Во-вторых, потому, что его сыновья работают у моего старшего брата.
Кошельки таскают? предположил Алябьев.
Нет, Тибо покачал головой. Они честно зарабатывают, но более ничего не пояснил.
Пройдя мимо магазина готовой одежды, мужчины завернули за угол дома и оказались в тихом маленьком дворике, куда не доносился шум с оживлённой улицы. Они подошли к каменной лестнице, круто спускавшейся в подвальное помещение дома.
Не оступитесь, мсье, предупредил Алябьева Дюран, шагнув на лестницу. Ступеньки тут очень маленькие и довольно темновато.
Дверь, ведущую в подвал, как разглядел в полумраке Алябьев, можно было смело назвать бронированной. На её косяке была прикреплена тонкая цепочка с грузным болтом. Тибо стукнул этим болтом в железное полотно двери три раза, потом один раз, выждал пять секунд и стукнул ещё три. Дверь открылась. Из-за плеча Дюрана Алябьев увидел: её открыла маленькая белокурая девочка с крупной для её возраста головой. За её спиной была ещё одна дверь, чуть приоткрытая. Из-за этой второй двери пробивался слабый свет.
Тибо! радостно воскликнула девочка и протянула к грабителю ручки.
Здравствуй, кукла, так же весело приветствовал её Дюран, беря на руки.
Ты совсем забыл нас, негодник, ответила девочка каким-то странным детско-взрослым голосом. Надо тебя отругать.
Меня ругать, только язык ломать и время терять, хохотнул Тибо.
Он толкнул свободной рукой вторую дверь и позвал за собой Алябьева. Пока Дюран запирал обе двери, Сергей Сергеевич осмотрелся: он находился в полутёмной маленькой подвальной комнате, где кроме стола с горевшей на нём керосиновой лампой ничего не было. Рядом со столом он рассмотрел ещё одну дверь. Дюран открыл её и снова позвал за собой Алябьева. Теперь они вошли в просторное, ярко освещённое двумя хрустальными люстрами помещение, обставленное шикарной дорогой мебелью. Девочка, по-прежнему сидевшая на руке у Тибо, пристально смотрела на Алябьева, и теперь он тоже хорошенько её разглядел. Это была вовсе не девочка, а маленькая женщина, каких называют карлицами. Её возраст трудно было определить, но, судя по двум морщинкам у губ и властному опытному взгляду, этой кудрявой синеглазой блондинке было никак не меньше сорока лет. Если бы к её голове с вовсе не дурным личиком приделать тело нормальной женщины, то она вполне бы могла претендовать на красотку второй молодости.