Это я-то, богачка? Да вы лучше спать ступайте
Это уж я сам знаю, чего спать ли
Вы не выражайтесь похабным словом!
От-то-то-то!.. Вы буржуйка против меня! Голому мне ходить? при вас да без портков? А мне стыдно!..
Ох, дядя Андрей! Попомните вы мое слово подохнете! будут вас черви есть!
Червя она усякого будэ исты по писанию Закона! И вас будэ исты, и грахва усякого, и псяку. А поросенка я выменял, себя обеспечил не будет вам неприятности через его. А выпил я по семейной неприятности, сказать Я ей голову отмотаю, Лизавете, за мою корову! Хочь ее девчонка, падчеря моя с матросом спуталась мне теперь на плевать! Моя корова!
Жабы в худом водоеме начинают кряхтеть кто громче. Кряхтит и дядя Андрей. Когда он пьян, начинает в нем закипать смутная на что-то досада-злость.
Вам, дядя Андрей, время на другой бок валиться. На котором вчера лежали?
А что вы об себе так понимаете? Бок-бок Хочу на брюхо, хочу на ляжу! Не закажете!
Не смейте мне худых слов говорить!
И вы мне голову не морочьте, что могете сады садить! Не могете вы сады садить. А я по документу могу от управления Государственные имущества! И печати наложены! Я на Альме у генерала Синявина садил, а он, задави его болячка не мог! Он по-ученому, а я из прах-тики!
Знаю я Синявина, очень хорошо знаю и не врите!..
Вы все-о знаете А вот вы чого не знаете! Как матросики в восемнадцатом году налетели Первый допрос: «У вас сады огромадные? кровь народную пьете исплотация? Нам все известно по телеграхву!» Зараз повели в сады! А у него строго было, порядку требовал не дай Боже! Встревают меня немедленно: что вы за человек? Ну, наймыт ну? Строгой? Барин строгой, говорю. Порядок требуют. Ладно, будет ему порядок! А был дотошный На усяком езенпляре обязательно чтобы ярлык, и про насекомое знали. Заплакал, как его в сады привели. Погибнут мои сады! Дозвольте мне, говорит, с любимой грушкой проститься первый раз на ней плод вяжется! Трогательно как, до совести Допрашивают матросы: «А которое ваше дерево дорогое-любимое?» А вот это! А у них была груша, от ливадийских сортов привита. Ведите меня к груше «императрис»! А те смеются. Привели. Самая эта? Эта. Только зацветать собирается! Дюжий один, ка-ак насутужился рраз, с корнями! Вот вам «императрис»! Из винтовки двое пришли враз. Контрицанер! Гляжу готов генерал Синявин, Михаил Петрович! Понтсигар из брюк вынули А ещу были у них гуси с шишками на клюве, китайского заводу Гусей на штыке пожарили. Пир был
И вы попировали
Ну, я за упокой души, сказать помянул. Жалости подобно! Понтсигар был знаменитый, с минограмой, от учеников даренный. За обученье про насекомое. Вред очень понимали для садов. И все с ножичком, бывало, ходит. И какой сучок вредный, зараз чик! Са-ды у нас были
А чего вы с ними сделали! И с людьми, и с садами?.. Молчите, не переговорите меня! А теперь нет работы?! Да побий меня Боже, да чтобы вас загодя черви не съели
Да сто усе полытика, Марина Семеновна! Я ж говорю, усе глупая политика. А мы шо? Мы нам Господь как положил? Усе православные християне шоб каждый трудывся А уж за свою корову голову ей, гадюке, отмотаю! Надо и о зиме подумать Ладно!..
У него назревает драма всем известно.
С революцией дядя Андрей «занесся». Пришел с Альмы, из-под Севастополя, к жене к Лизавете-чернявой, служила она при пансионе. Не пришел, а верхом приехал! Не вышло из него дрогаля, да и возить стало нечего, лошадь продал. Пробовали с Одарюком спирт гнать и тут не вышло. И стал дядя Андрей при Лизавете жить, при корове. Вырастила Лизавета великими трудами корову, с телушки воспитала. Выдала девчонку Гашку за матроса-головореза, с морского пункта. Тут-то дядя Андрей и напоролся: думал корову себе забрать, на свое хозяйство садиться, а тут матрос!
А в Чеку?! Выведу в расход в две минуты!
Это тебе не господин Синявин!
Засело семь человек матросов в наблюдательный пункт, на докторскую дачу смотреть за морем: не едет ли корабль контрреволюционный! Выгнали доктора в пять минут, пчел из улья швырнули-подавили, мед поели. Сад весь запакостили в отделку. Семеро молодцов бугай бугаем.
Командное у нас дело! На море в бинокли смотрим!
Народ отборный: шеи бычьи, кулаки свинчатки, зубы слоновая кость. Ходят баркас баркасом, перекачиваются, девкам и сласть, и гибель. На пальцах перстни, на руках часики-браслетики, в штанах отборные портсигары квартирная добыча. Кругом голод, у матросов бараньи тушки, сала, вина досыта. Дело сурьезное морской пункт!
Попала Лизавета под высокую руку. Забрал к себе в пункт матрос девку Гашку, забрал и приданое корову, поставил в подвал под пункт. Стал матрос молоко пить, девку любить. И сел дядя Андрей на мель: не возьмешь матроса!
Ходят матросы веселые, гладкие, по ночам из винтовок в море палят, по садам остатния розы дорывают для дам сердца.
Роза царица цветов, народное достояние! Пожгли заборы, загадили сады доломали. Пошли по садам догладывать коровы.
Коровы народное достояние! Пошли пропадать коровы. Вот и надумывает дядя Андрей, как овладеть коровой.
Из-под земли достану! Суд теперь наш народный!
Уходит дядя Андрей к себе, в исправничью дачку-флигель. Мы сидим в темном дворике, под верандой. Вадик и Кольдик спят. Прелесть и Бубик-Сударь в надежной крепости.
На глазах погибает человек говорит с сердцем Марина Семеновна. Говорю ему: налаживайте хозяйство! Видите я старуха, и то борюсь, а вы и свой и мой огородик стравили поросенку, пень попивать стало! Говорит, порядку нет, не сообразишься! Вот где развал всего! Мы еще напрягаем последние силы, а он готов. Как мухи гибнут! А все кричали наше!
Меня трогает это упорное цеплянье, борьба за жизнь. Не удержать ей мотыжку! Я беру ее сухенькую руку, благодарю за табак
Жизнь умирать не хочет, говорит она с болью. Ей нужно, нужно помочь!..
Не может она поверить, что жизнь хочет покоя, смерти: хочет покрыться камнем; что на наших глазах плывет, как снег на солнце. На ее глазах умирает «розовое царство», валится черепица, тащут из плетня колья, рубят в саду деревья. Чудачка Останутся только разумные?! Останутся только дикие, сумеют урвать последнее. Я не хочу тревожить верующую душу, у ней внучки
Приходит учительница с добычи. Приносит падалку и мешок виноградных листьев. С утра она ничего не ела. Она хочет испечь лепешку. Хотят угостить меня. Спасибо, я ел сегодня. Я даже пил молоко! Откуда? А добрая душа принесла сказала:
Курочки занесутся, может яичком отдадите.
Нет, мои курочки никогда не занесутся. Они все тают, не обрастают зимним пером: и на перо нет сил
Чатырдаг дышит
Всю ночь дьяволы громыхали крышей, стучали в стены, ломились в мою мазанку, свистали, выли Чатырдаг ударил!
Вчера кроткое облачко лежало на его гребне. Сегодня он бурно «дышит». Последняя позолота слетела с гор почернели они зимней смертью. Вымело догола кругом, и хоронившиеся за сенью дачки пугливо забелели. Теперь не спрячешься, когда Чатырдаг дышит. Сколько же их раскидано, сирот горьких! Вышли из лесов камни смотрят. Теперь будут лежать смотреть. Открыли горы каменные глаза свои, недвижные и пустые Когда Чатырдаг дышит, все горы кричат готовься! Татары это давно знают. И не боятся.
Ветер гонит меня к татарину просить зерна за рубашку, проданную еще летом. Не дает Хоть табаку достану.
Туда, через городок, под кладбище. Иду по балкам, глядят зевами на меня. Виноградники ощетинились черными рогами отдали чубуки на топливо. Вот и сарай-дача, у пшеничной котловины, жило здесь Рыбачихино семейство.
Прощай, Рыбачихино семейство! Потащились девчонки за перевал, поволокли тощее свое тело кому-нибудь на радость. Гудит ветер в недостроенной даче, в пустом бетоне. Воет в своей лачуге Рыбачиха над мальчиком над трехлеткой плачет, детолюбивая. Я знаю ее горе: помер мальчик. Послала судьба на конец дней радость: к полдюжине девчонок прикинула мальчишку, придет время, будет с отцом в море ездить!
Приходила на горку девочка от Рыбачихи, плакалась:
Один ведь у нас мальчишка-то все жалеем! Помрет больше мать-то и сродить не сможет уж очень теперь харчи плохие! Мать-то у нас еще крепкая, сорок два годочка еще бы сколько народила на харчах-то
Все проели: и корову, и пай артельный. Помер на прошлой неделе старый рыбак, наелся виноградного жмыху досыта, на сковородке жарил. Народил детей полон баркас, дождался наконец своей власти и ушел в дальнее плавание, а детей оставил.
Гонит меня, сшибает ветром от Чатырдага. Проволока путается в ногах, сорванная с оград. Не думаю я о ветре. Стоит передо мной Николай, рыбак старый. На море никогда не плакал, а гоняло его штормягами и под Одессу, и под Батум, куда только не гоняло! А на земле заплакал. Сидел у печурки, жарил «виноградные пироги». Сбились девчонки в кучку. Сидел и я у печурки, смотрел, как побитым сизым кулаком мешал на сковородке старик «сладкую пищу». Рассказывал цедил по слову, как ходил поговорить начистоту с представителем своей власти, с товарищем Дерябой
Они в «Ялы-Бахче» все управление сколько комнат! а мы дожидаем из комнаты в комнату нас гоняют то девки стрыженые то мальчишки с этими левонверами печатками все стучат хозяева наши новые неведомо откуда в гроб заколачивают с бородкой ни одного не видал, солидного все шатия
Понимаю твою обиду, старик понимаю, что и ты мог заплакать. От слез легче. Калечный, кривобокий, просоленный морем, ты таки добился до комнаты 1, прошел все камни, все нужные лавировки сделал, и потянуло тебе удачей: увидал товарища Дерябу! Крепкого, в бобровой шапке, в хорьковой шубе за заслуги перед тобой! широкорожего, зычного товарища Дерябу! Ты, чудак, товарищем называл его, душу ему открыл рассказал, что у тебя семеро голодают, а ты больной, без хлеба и без добычи. Надоел ты ему, старик. Не надо было так хмуро, волком, ворчать, что обещала власть всем трудящимся
Сказал тебе товарищ Деряба:
Что я вам рожу хлеба?!
Кулаком на тебя стучал товарищ Деряба. Не дал тебе ни баранины, ни вина, ни сала. Не подарил и шапки. A когда ты, моряк старый, сел в коридоре и вытянул из рваных штанов грязную тряпицу: мимо тебя ходили в офицерских штанах галифе, после расстрелов поделенных, и колбасу жевали, а ты потирал гноившиеся глаза и хныкал, поводил носом, потягивал колбасный запах Взяло тебя за сердце, остановил ты одного, тощенького, с наганом, и попросил тоненьким голоском откуда взялся:
Товарищ Весной на митинге про народ жалели, приглашали к себе припишите уж все семейство в партию в коммунисты с голоду подыхаем!..
Тебе повезло: попал ты на секретаря товарища Дерябы. Спросил тебя секретарь с наганом:
А какой у вас стаж, товарищ?
Ты, понятно, простак, не понял, что над тобой смеются. Ты и слова-то того не понял. А если бы ты и понял, ну, что сказал бы? Твой стаж полвека работы в море. Этого, старик, мало. Твой стаж кривой бок, разбитый, когда ты упал в трюм на погрузке, руки в мозолях, ноги, разбитые зимним морем и этого, чудак, мало! У тебя нет самого главного стажа не пролил ты ни капли родной крови! А у того имеется главный стаж: расстреливал по подвалам! За это у него и колбасы вдоволь, за это и с наганом ходит, и говорит с тобой властно!
Ты поднялся, оглянул живые его глаза чужие, его тонкие и кривые ноги И хрипнул: Значит, дохнуть?! Да хоть ребят возьмите!
Ты грозил привести ребят. Тебе сказали:
Приводи, твое дело. Выведем на крыльцо Ты крикнул ему угрозу:
Та-ак?! в море кину!..
Дети твои, кидай! Вот чудак если всем не хватает!
Пошел ты к себе, спустился в свою лачугу Не пошел к рыбакам своим: у всех ты позабирал, а теперь и у них пусто. Наелся жмыху и помер. Спокойней в земле, старик. Добрая она всех принимает щедро.
Валит меня ветром на винограднике, на лошадиные кости. Стоят на площадке, на всех ветрах, остатки дачки-хибарки Ивана Московского, две стенки. За ними передохнуть можно. Когда Чатырдаг дышит дышать человеку трудно. Смотрю хоронится от ветра Пашка, рыбак, лихой парень. Тащит домой добро выменял где-то на вино пшеницы, сверху запустил соломки, чтобы люди не кляли.
Ну, как живется?
Он ругается, как на баркасе:
А-а под зябры взяли, на кукане водят!
Придешь с моря все забирают, на всю артель десять процентов оставляют! Ловко придумали коммуна называется. Они правют, своим места пораздавали, пайки гонят, а ты на их работай! Чуть что подвалом грозят. А мы нас шестьдесят человек дураков-рыбаков молчим. Глядели-глядели не желаем! Еще десять процентов прибавили. Запасу для себя не загонишь, рыба-то временем ход имеет. Пойдешь в море ладно, думаешь, выгрузим, где поглуше, стерегут! Пристали за Черновскими камнями, только баркас выпрастывать принялись, а уж он тут как тут! «Это вы чего выгружаете? против власти?!» Ах, ты, паршивый! Раза дал не дыхнул бы! А за им стража! Наши же сволочи, красноармейцы, с винтовками из камней лезут! За то им рыбки дают Отобрал! Да еще речь произнес, ругал: пролетарскую дисциплину подрываете! Комиссар, понятно
Власть-то ваша.
Пашка сверкнул глазами и стиснул зубы.
Говорю под зябры ухватили! А вы ва-ша! Всю нашу снасть, дорожки, крючья, баркасы все забрали, в Комитет, под замок. Прикажут: выходи в море! Рабочие сапоги, как на берег сошли, отбирают! Совсем рабами поделали. Ладно, не выезжать! В подвал троих посадили, некуда податься! Депутата послали в центр, шум сделали Три недели в море не выходили! Отбили половину улова, а уж ход камсы кончился. Седьмой месяц и вертимся, затощали. Что выдумали: «Вы говорят весь город должны кормить, у нас коммуна!» Присосались корми! Белужку как-то закрючили выдали по кусочку мыла, а белужку в Симферополь, главным своим, в подарок! Бы-ло когда при царе?! Тогда нам за белужку, бывало любую цену, как Ливадия знак подаст! Свобода-то когда была, мать их!.. Да раньше-то я на себя, ежели я счастливый, сколько мог добывать? У меня тройка триковая была, часы на двенадцати камнях, сапоги лаковые от девок отбою не было. А теперь вся девка у них, на прикорме, каких полюбовниц себе набрали из хорошего даже роду! Попа нашего два раза забирали, в Ялты возили! Уж мы ручательство подавали! Нам без попа нельзя, в море ходим! Уйду, мочи моей не стало на Одест подамся, а там к румынам А что народу погубили! Которые у Врангеля были по мобилизации солдаты, раздели до гульчиков, разули, голыми погнали через горы! Плакали мы, как сбили их на базаре кто в одеялке, кто вовсе дрожит в одной рубахе, без нижнего как над людями измывались! В подвалах морили потом, кого расстрелили, кого куда не доищутся. А всех, кто в милиции служил из хлеба, простые же солдатики всех до единого расстрелили! Сколько-то тыщ. И все этот проклятый Бэла-Кун, а у него полюбовница была, секретарша, Землячка прозывается, а настоящая фамилия неизвестна вот зверь, стерьва! Ходил я за одного хлопотать показали мне там одного, главного чекиста Михельсон, по фамилии рыжеватый, тощий, глаза зеленые, злые, как у змеи главные эти трое орудовали без милосердия! Мой товарищ сидел, рассказывал Ночью тревога! Выстроят на дворе всех, придет какой в красной шапке, пьяный Подойдет к какому, глянет в глаза р-раз! кулаком по морде. А потом убрать! Выкликнут там сколько-нибудь в расход!
Я говорю Пашке:
Вашим же именем все творится.
Нет, он не понимает.
Вашим именем грабили, бросали людей в море, расстреливали сотни тысяч
Стойте! кричит Пашка. Это самые паскуды!
Мы стараемся перекричать ветер.
Ва-шим же именем!
Подменили! окрутили!
Воспользовались, как дубинкой! Убили будущее, что в народе было поманили вас на грабеж а вы предали своих братьев!.. Теперь вам же на шею сели! Заплатили и вы!.. и платите! Вон и Николай заплатил, и Кулеш, и
Он пучит глаза на меня, он уже давно сам чует.